Будет интересно сравнить короля с его собратьями. У него соразмерные руки и ноги, острые синеватые когти на пальцах, а о клыках я уже, кажется, писал. Строение челюсти внешне напоминает человеческое, что странно, с учетом клыков и той скорости, с которой мой спутник поедает жесткое полусырое мясо. Глаза чуть приподняты к вискам, черные, миндалевидные. Ресницы и брови густые, темные. Уши заостренные, длинные, чем-то напоминающие уши осла, подвижные, мочек практически нет.
Несмотря на это, слуа носят серьги, по нескольку в каждом ухе. На лице короля вытатуированы замысловатые синие узоры, не лишенные своеобразной красоты. Яго сказал, что слуа таким образом украшают и защищают себя. Я спросил, татуируют ли они только лицоили прочие части тела? Король ответил, что это кому как больше нравится, и добавил, что повар, которому меня отдадут на жаркое по прибытии на Холм Яблок, будет татуирован вплоть до неудобосказуемых мест, чтобы я мог вдосталь налюбоваться и все-все записать в свою книжечку.
И что потом он, Яго, меня все-таки сожрет, а записями моими не без удовольствия подотрется. Из его слов можно сделать вывод, что одинаковые занятия порождают одинаковые привычки не только у различных людей, но даже у разных существ, ибо юмор такого разбора весьма в ходу среди камафейских рыцарей. Признаться, наблюдение это меня слегка успокоило, хотя, конечно, на все отчетливо Божья воля.
Еще одно отличие слуа от дакини в том, что украшений, в которых мой король выехал на одинокую и опасную охоту, а вовсе не на увеселительную прогулку с двором, с избытком хватило бы, чтобы отлить из них небольшой серебряный колокол.
На его пальцах я насчитал восемь перстней, весьма массивных, и четыре простых тонких колечка, кроме того на руках он носит замысловатого плетения браслеты. Грудь Яго покрывают многочисленные цепочки, ожерелья, хитро свитые из серебряной проволоки, и все это возлежит поверх широкой пекторали.
В темные волосы короля также вплетены кольца, диски и капли литого серебра. Иного металла, как объяснил мне Яго, его народ не признает. Он вскользь обмолвился о том, что без серебра в Полночи не выжить. И в самом деле, суровый нрав моего спутника не дает заподозрить в нем расточительного щеголя. Очевидно, серебро как-то сглаживает для своих владельцев губительные свойства их неласковой земли. Золото же, столь ценимое людьми, для слуаметалл второстепенный.
Я не спрашивал, молод ли Яго или нет по счету его народа, но, очевидно, весьма молод, ибо как иначе он мог отправиться на столь опасное приключение, совершенно позабыв об ответственности государя за свой народ. Король дакини, подвергающий себя подобному риску, или слишком юн и горяч, или возмутительно беспечен. Я не знаю также, есть ли у него супруга и дети.
(На этом месте рукопись обрывается, залитая чернилами. Первые два листа «Полуночного дневника» заполнены лишь молитвой Госпоже Роз, переписанной более двухсот тридцати раз, с видимым изменением почерка, пока наконец святому Колену не удалось восстановить прежние навыки).
* * *
Вина и хлеба, сказал Яго, проходя в рыцарский зал. Трактирная девушка, бросив взгляд на простую рыцарскую котту и латный кальсаберитский ошейник, охнула и опрометью кинулась исполнять распоряжение. Яго отодвинул скамью, сел. С тех пор как он в последний раз был в этих краях, народу здесь прибавилось: дорога к форту святого Кальсабера за последние пятьдесят лет была исхожена тысячами паломников. Люди шли и шли, пешком, босые, обутые, ехали верхом. По сторонам дороги отстроили несколько городков, занятых обслуживанием нужд пилигримов, кормежкой, поселением, торговлей предметами, необходимыми в пути, самыми разными сакраменталиямиот дешевеньких образков с изображением святого, до дорогущих привозных четок из Эреи и Светлой Вельи. На пожертвования местной знати возвели два новых монастырябогатых и красивых. Ни днем, ни ночью эта дорога не пустовала, и жизнь в городках не умолкала.
Яго терпеливо ждал, когда подадут еду, крутил на пальце массивный перстень с оскаленной песьей головойзнак своего командорства. Люди живут так мало. Ничтожно мало. Что можно успеть за маленькую жизнь, не длиннее жизни бабочки-огневки. Создать новую Дорогу. Написать множество книг. Крестить короля Полуночи.
А вот он, долгоживущий, никогда за свою жизнь не болевший слуа, исцелявшийся от самых страшных ран не более чем за сутки, не успел. Не успел попрощаться с другом.
Письмо пришло в Камафейское командорство две недели назадкак всегда, подробное, полное сердечных приветов и пространных рассуждений. Колен с возрастом не стал скупее на слова. Зато Яго всегда писал по делу, кратко. Он не любил пользоваться услугами секретаря, а держать перо в привыкших к мечу пальцах не слишком ловко. Перечитывая в сотый раз письмо друга, который давно оставил Камафейский университет Пречистой Госпожи Роз и поселился в предгорьях Кадакара, подальше от столичной суеты, Яго обратил внимание на пару строчек, ускользнувших от него прежде. «Приезжай, что ли, мой прекрасный командор, проститься. Я уже не молодею, сам понимаешь». Он отложил все дела и выехал тотчас, но опоздал. Зачем нужна длинная жизнь, если упустил главное.
В углу шумели заезжие богато разодетые рыцари, тренькала лютняс ними, как бывает, тащились жонглеры, странствующие переписчики и Господь знает кто еще. Яго уловил знакомое имя, чутко шевельнул ухом.
Святой Колен уж так был свят,
Что трое суток мог подряд,
Не прерываясь, говорить
И пары слов не повторить,
И даже из монастыря
Его поперли, чтобы зря
Не расточал святого жара.
И мы зовем его недаром
Святой Колен, святой Колен,
Апостол Дара,
распевал оборванец в пестрой шапке. Лисья мордочка и черные лохмы выдавали в нем альхана. Рыцари веселились и подпевали.
Святой Колен уж так был свят,
Что даже в Полночи горят
Четыре яркие свечи,
Что им затеплены в ночи,
Его недрогнувшей рукой
Святой Колен у нас такой,
Исполнен пыла и отваги,
Он обратил святого Яго.
Святой Колен, святой Колен
Он молодчага.
Божегосподи, пискнула подошедшая девица. Вы их простите, добрый сэньо они вас не видят. Я им сейчас скажу
Не стоит, о прекрасная, спокойно ответил Яго. Он не спеша придвинул к себе круглый хлеб, разломил, с наслаждением понюхалтак и не привык к тому, как вкусен пышный хлеб из доброй пшеницы. Налил себе вина в оловянный кубок, разбавил водой. Чем плоха песня?
И братмой Колен ее любил, добавил он про себя. Смеялся всегда ужасно и переиначивал вольные куплеты то так, то сяк, в полное уж неподобие. Однажды Яго, новоиспеченный тогда еще командор ордена Кальсаберитов, гордый и непобедимый, как Божья гроза, попробовал наставить наставника на путь истинный. Что негоже, мол. Колен расхохотался и пригрозил написать про него такое жизнеописание, что ржать будут даже командорские кони. Яго струсил и пошел на попятную.
Рыцари, привлеченные разговором, заоглядывались, один, с камафейскими гербами на плаще, видимо, узнал, побледнел до синевы, отвесил жонглеру подзатыльник. Яго успокаивающе поднял ладонь.
Ты продолжай, юноша. Повесели нас.
Альхан потряс головой, оглянулся. Но отступать было некуда, и он вызывающе тряхнул головой и ударил по струнам.
Святой Колен, услышь меня,
Чтоб мне не видеть света дня,
Когда б дерзнул я оскорбить
Иль что постыдное просить.
Ведь не хочу я ничего,
Окромя дара твоего.
И пусть я буду криворож,
На человека не похож,
И косоглаз, и хромоног,
И даже нищпомилуй Бог!
И буду лошадей пугать своею рожей,
Но если будешь ты со мной,
То верю я, заступник мой,
Что через час, какой-то час
Мне даже королева даст
Во славу Бо во славу Бо во славу Божью!
Сухая августовская трава. Старая олива с растрескавшейся корой. Яго оставил коня у вбитого в камень скалы крюка, спешилсякак делал это сотни раз. Под оливой темнела свеженасыпанная могила, убранная полевыми цветами и пестрыми камушкамипо местному обычаю. Местные крестьяне любили Колена и часто ходили к нему за советом и благословением. Белая безрогая козочка меланхолично ощипывала куст дрока, росший у входа в пещеру. Солнце палило нещадно.