Это что еще за поруха? шмыгнул носом Мартен.
Всего есть четыре Нации, подобно тому как четыре потока проистекают из Сада Эденского: французская, пикардийская, нормандская и английская, или англо-немецкая. Ибо англичан сейчас в наших университетах сильно поубавилось. Мы с Арно относились к французской Нации, строго говоря к «схоларам провинции Бурж». Там еще с нами были итальянцы и всякие шику из-за Пиренеев. В общем, Нации это такие землячества, которые поддержат в трудную минуту: деньгами выручат, письмо на родину отправят с нунцием, в суде словечко за тебя замолвят или перед властями.
А такоже пожитки твои скудные родственникам отправят, ежели ты вдруг, на полях Паллады сражаясь, волею Божией помре, вставил, не оборачиваясь, Арно.
Да, или так, подтвердил Бидо. Паллада это богиня мудрости языческая, не запоминай. Так и на чем я остановился?
Про свободные искусства что-то, напомнил Мартен. Только я не понял, от кого они свободные?
Artes liberales, то бишь свободные искусства, зовутся так потому, что достойны свободного человека, ибо не требуют физического труда и не уповают на вознаграждение. В отличие от artes mechanicae, или ремесел, таких как строительство, кузнечное дело и прочая, которыми могут заниматься и рабы. Так вот. На факультете свободных искусств ты учишься лет шесть, то есть годов до двадцати, а то и дольше. Там ты изучаешь сначала тривий, сиречь грамматику, риторику и диалектику, а затем квадривий, то бишь арифметику, геометрию, астрономию и музыку. Потом оплачиваешь магистру экзамен, проводишь выпускную гулянку и становишься бакалавром. То есть получаешь право преподавать, но не как полноценный магистр, а с ограничениями. Потом можешь записаться на один из «старших» факультетов: теологии, римского или канонического права, либо же медицины. Хотя в Париже римское право не преподают, дабы не отвращать молодых людей от истинной науки теологии.
Бидо, ты еще помнишь слово «пропедевтика»? обернувшись, рассмеялся Арно. Как там учил нас магистр Сермуаз: «Свободные искусства суть лишь подготовительный этап к изучению теологии, для которой достаточно и тривия, ибо науки квадривия, хоть и содержат истину, не ведут к благочестию
« меч же Господень выкован грамматикой, заточен логикой и отшлифован риторикой, но только теология может пользоваться им», улыбнувшись, закончил фразу Бидо. Воистину, странные вещи сохраняются в сердце сквозь столькие годы, порой, казалось бы, и ненужные вовсе. Правы были древние арамеи: учение в молодости резьба на камне, в старости же черчение на песке.
То есть в двадцать три годика сдаешь ты эти свои экзамены и что дальше? снова вмешался Мартен.
Экой ты шустрый, аки блоха оголодавшая, усмехнулся Бидо. Можно, конечно, и в двадцать три стать магистром. Бакалавр свободных искусств может преподавать в школе или получить место приходского священника в небольшом городке. Те же, кто жаждет большего и чей ум стремится к познанию записываются, например, на факультет права. Ибо знающий законы становится защитной башней для друзей и источником смятения для врагов.
И долго учить эти законы?
Обычно лет пять или шесть уходит. А на изучение теологии не менее восьми. Хотя многие учатся и по пятнадцать, и дольше. У нас, помню, учился один итальянец из Падуи, по имени Джакомо так он записался на факультет искусств тогда, когда я еще и не родился даже. А когда я ушел из университета, он все еще числился на факультете теологии, хотя к тому времени ему уже перевалило за сорок. А еще в книге одного итальянского диктатора говорится про некоего схолара, который учился аж двадцать восемь лет.
Что еще за диктатор? спросил, почесывая нос, Мартен.
Так называют авторов сочинений по ars dictaminis, сиречь мастерству написания писем. В сочинениях тех можно найти «цветы», иначе говоря образцы для составления писем на все случаи жизни. Только заменяешь имена да названия мест вот и готово письмо.
А почему не написать письмо самому? Неужели для этого нужно специально учиться за деньги?
Зачем заново изобретать то, что до тебя уже придумали совершенные умы прошлых лет? недоуменно пожал плечами Бидо.
А почему ты пошел учиться в Париж? Ты же из Бретани, вроде как? У вас там нет своих университетов?
У нас там не то что университетов, у нас там священников-то грамотных раз два и обчелся, вздохнул Бидо. Вон у Арно есть хотя бы Тулуза
Арно обернулся и кивнул головой:
Это так. Поначалу я собирался отправиться в Тулузский университет, записаться там на факультет канонического права. Как у нас говорят: в Париже глазеть, в Лионе иметь, в Бордо веселиться, в Тулузе учиться. Но в конечном счете родитель мой настоял на столице королевства. Дескать, в Тулузе слишком распущенные нравы, тулузские магистры имеют дурную репутацию в высших кругах Церкви, будто бы все они там тайные еретики и недобитые катары. К тому же, в Тулузе нет теологического факультета. Конечно, можно было потом перебраться в Париж, совершить peregrinatio academica, но родитель мой сказал, что лучше с самого начала пускать корни в столице, обзаводясь нужными знакомствами, знанием того, что и как делается. Пришлось покориться родительской patria potestas. Хотя у меня от этой теология с самого начала скулы сводило. То ли дело Тулуза с ее «Консисторией веселого знания», с ее певучим ланге док, который не сравнить с грубым франсиманским говором или шершавой латынью. В Тулузе можно встретить самого Раймуна де Курнета, последнего из трубадуров, или великого Гильема Молинье.
Но согласись, брат Арно, что и мы неплохо провели свои младые годы на Соломенной улице? Бидо с улыбкой почесал кулаком свой мясистый бретонский нос.
Ты так говоришь, словно уже состарился, ответил ему Арно. Сколько тебе сейчас, двадцать пять?
Двадцать шесть почти. Я же двумя годами младше тебя. А помнишь, как ты придумал поженить «Веселого англичанина» и «Подвыпившую свинью»?
Это как? не понял Мартен.
Это были два такие кабачка в Латинском квартале. Один назывался «Веселый англичанин», у него на вывеске еще красовался английский матрос в какой-то странной позе: как будто справлял малую нужду. А другой кабачок назывался «Подвыпившая свинья», и на вывеске, как несложно догадаться, была намалевана жирная свинья. Тогда как раз началась первая война с англичанами не та, что три года назад, а старая, когда король наш объявил о конфискации Аквитании за укрывательство изменника Робера дАртуа, а английский сюзерен заявил свои претензии на французский трон. Так вот, мы с Арно как-то ночью сняли вывеску с «Подвыпившей свиньи» и подвесили ее к доске с веселым матросом. Так сказать, подложили англичанину свинью. И стало выглядеть так, будто англичанин греховодит со свиньей, хе-хе-хе, здоровяк Бидо не выдержал и разразился заливистым детским смехом.
Правда, какая-то тля тут же донесла на нас ректору, и пришлось возвращать вывеску на место, добавил Арно. Ненавижу этих благоупитанных парижских торгашей с их жлобством и ханжеским тупоумием.
А уж как они тебя ненавидят, несложно представить! улыбнулся Бидо.
Это да, согласился Арно. Кому ж понравится, когда тебе всю ночь кидают камнями в окно, да еще и норовят обесчестить твою дочурку, твое ненаглядное прыщавое сокровище. Так что восславим мудрость покойного Филиппа Августа и те привилегии, что даровал он парижским схоларам.
Что еще за привилегии? казалось, расспросам Мартена не будет конца.
Их много, сдвинул кустистые брови Бидо. Есть апостольские те, что от Папы. И есть королевские. Главная из них неподсудность схоларов светским властям и парижскому прево. Кроме дел гражданских, кои наш король недавно передал под руку Шатле. Если же схолар совершит преступление, то прево не имеет права задерживать его, кроме некоторых особо вопиющих случаев, а если задержит должен немедленно передать виновного епископу. А церковный суд, тем более по отношению к любимчикам-схоларам, обычно снисходительнее, чем светский.