Сегодня, кстати, ещё один прибыл, встрял я, прожевав. Чаандиец. Воин. Я его на дальней опушке встретил и до деревни провёл.
Глаза у Леи так и загорелись.
Ой! Расскажи! взвизгнула она, подавшись вперёд.
Но тут я состроил серьёзную мину и упёр руки в бока.
Вот ещё! Хоть ты и первая, но это дела сугубо мужские! О таком кому попало негоже рассказывать.
Стоило видеть выражения её лица. Она запнулась, потерялась при этих словах, замямлила. Месть моя оказалась лишь чуточку менее слаще того медового калача.
А Ну Эй! Да ты наверняка всё выдумал!.. Если расскажешь, я тебя поцелую!
Поцелуй, и ещё два таких же калача! заявил я, и, прежде чем Лея успела возмутиться, выудил из сумки монету чаандийского серебра, потёртую, но тем не менее отбрасывающую яркого солнечного зайчика прямо на её удивлённое лицо.
Ой Да ну тебя! крякнула она и, насупив носик, исчезла за подоконником. Ничего ты не получишь, выдумщик! послышался её удаляющийся голос.
Но я-то прекрасно знал, что, мысленно, она уже согласилась. Сперва, разумеется, эта бестия сама попробует всё разузнать, по крайней мере, так поступил бы я, но, в конце концов, она неизбежно вернётся и станет донимать меня расспросами. Так всегда происходило, когда я узнавал какую-нибудь интересность или доставал новую книжку. Тогда Лея из кожи вон лезла, лишь бы я ей всё поведал или зачитал вслух. Особенно это касалось книг, ведь грамоте она была не обучена.
Всецело довольный собой, я вернул монету в поясную сумку и покинул свою комнату. Солнце почти заступило на полуденную вахту, а вместе с ним и мне следовало привести себя в порядок, прежде чем направляться к отцу. Главное не переусердствовать, чтобы не возникало сомнений, будто бы я лишь недавно воротился из лесу.
В это самое время отец мой должен был работать у реки. Оставив военное ремесло в прошлом, ныне он сделался обычным плотником. И нисколечки о своём выборе не жалел. Из его уст я самолично слышал, что война и всё, что с ней связано, ему обрыдла; что в сердце его поселился мир, когда он встретил маму, и что старость и кончину свою он теперь намерен дожидаться на родной стороне, в собственном доме. Даже моему желанию вступить в военную академию он противился до последнего; и был несказанно рад, когда мне пришлось её оставить.
Я вышел из дому, и нос к носу столкнулся с ним самим, мгновенно позабыв, о чём я там думал и что хотел ему сказать. Отец, улыбнувшись в усы, положил руку мне на плечо. За его спиной, из-за соседской избы, выглядывала, довольная своей каверзой Лея. Она как я сразу же догадался? рассказала ему, что я дрых тут без задних ног. Беда.
О Отец!.. воскликнул я. Улыбка его, полнившаяся отеческой любовью, смутила меня даже сильнее, чем если бы мне впервые довелось увидеть его в гневе. Для бывшего военного он всегда был на удивление мягок и терпелив. Я а я вот как раз собирался к тебе. Представляешь! Сегодня в лесу я разыскал одну из тех диковин, о которых рассказывали охотники! Принёс её тебе, чтобы показать и да где же она?!
Тут-то я и вспомнил, что оставил деревянную голубицу там, где повстречал чужеземца. Теперь уже никак не выйдет отвлечь отца этой находкой. Очень жаль. Понурый, под тяжестью лукавой улыбки своего родителя, я опустил голову и замолчал.
Наказания за праздность мне теперь было не избежать.
До самого вечера я трудился с отцом и остальными плотниками и корабелами на небольшой верфи, сооружённой на берегу запруды близь Падымков. Работы было много, но дело оказалось вовсе не в моём наказании.
Вверх по реке лежал приозёрный городок Гринлаго, и раз в три-четыре месяца с деревенской верфи должно́ было сходить барке, которую отправляли туда на продажу. Отец объяснил, что ныне у них произошла заминка, и, дабы поспеть в срок, требовалась им каждая пара рабочих рук, какие только удавалось сыскать в деревне. Было это лишь обычной просьбой, а не повинностью за проступки, и, раз так, отказаться я не посмел.
К вечеру же, в награду за добрый честный труд и вовсе произошло настоящее чудо.
Деревенские бабы собрались и наварили целый огромный котёл ухи, дабы не пришлось их мужьям и сыновьям голодать во время работы. Взяв свою порцию, я направился к одному из холмов, с которого открывался замечательный вид на клиф и безбрежное море прямо за ним. Устроился там поудобнее и приготовился перекусить. Тут-то и произошло чудо. Все знали, что на Драриндаине жили драконы. Добрый люд почитал их как вестников самого Гайо, ибо ясно как день: только Божество света и огня в своей мудрости могло даровать зверю и силу, и мощь, и крылья, и само пламя, дабы извергать его из собственной пасти.
И именно одного из этих исполинов мне и посчастливилось углядеть на горизонте!
Сперва увиденному я не придал большого значения, подумал, что это просто птица взмыла в небеса выше положенного. Но, затем, приметил, что слишком уж пернатая была велика и быстра Да и какая птица могла столь пронзительно сиять чернотой в свете закатного солнца? Я тогда ещё предположил, что, может быть, лишь только может быть! это действительно мог оказаться дракон, как исполин сам явил свою истинную природу, камнем рухнув в морскую пучину и подняв снопы брызг высотой с целую скалу! А затем взмыл обратно в небо, неся в когтях некую громадную рыбину, не иначе как себе на ужин! После этой его выходки никаких сомнений остаться уже не могло.
Я аж подскочил, уронив миску с недоеденной ухой. Кровь моя так и взыграла от безудержного восторга! Увидеть дракона воочию это без малого считалось почти что благословением! За моей спиной у верфи люд разразился удивлёнными возгласами. Взрослые мужи охали и ахали, будто малые дети; припадали на колено, склоняли головы и озаряли себя священным знаменьем, прикладывая ладони к груди. Я и сам склонился, преисполненный гордостью вне всякой меры за то, что первым разглядел священного зверя. «Слава Гайо, подумалось мне тогда. До чего же удивительный сегодня день!».
А ведь он день этот, был ещё далёк от своего окончания
Увидеть дракона было огромнейшей удачей! По крайней мере, в наших краях. Чрезвычайно редко эти исполины являли себя людям и нелюдям. Поговаривали, что, порой, они месяцами а то и годами! могли беспробудно спать в своих жилищах, и ни инквизитор, ни Наместник, ни даже Императрица не смели беспокоить их без дозволения драконьих жрецов. А ещё говорили, что гнездовьем им служили несметные груды золота! Брехали наверняка, но звучало это красиво и удивительно. В тот самый миг я увидел живого дракона лишь во второй раз в своей жизни, и с радостью готов был поверить любым добрым россказням! На миг в целом мире не осталось ничего невозможного.
Мою радость и восторг в равной мере разделял и каждый житель деревни. Мужики собрались, созвав недостающую старши́ну, и почти единодушно порешили устроить здесь и сейчас празднество, отложив все дела на потом. И десяти минут не прошло, как прямо на дороге близь верфи выросли наспех сколоченные столы. Тут же развели и огромное кострище, пламя которого взвилось вдвое выше роста взрослого мужчины. Каждый достал из собственных закромов мяса и сыра. Сладости, каши и разносолы усы́пали белоснежные скатерти, едва только те успели постелить. Бутыли с горилкой и вином оказались в миг откупорены, схроны с сидром разорены. Кто умел принялся бренчать на лютне, лупить в барабаны либо же мучать свирель. Сам я быстренько сбегал до дому и теперь, время от времени, радостно трубил в охотничий рожок, лишь изредка попадая в ритм общей какофонии. Снедь, веселье и музыка в тот вечер изливались без конца и края.
Солнце уже почти коснулось зубатого горизонта, когда по небу поползли серые дождевые тучи, хмурые, что наш староста, когда не выспится. Разумеется, праздничного настроения они нисколечко не умоляли. Хотя ливень этой ночью обещал быть что надо!
Я вновь устроился на своём живописном холме и вперил взгляд в морскую даль, питая пару-тройку смелых надежд что дракон вновь появится в небе. Надежд пустых и безосновательных, несбыточных, но столь приятных в этот добрый вечер. Я не сразу заметил, как ко мне подсела Лея. В руках она держала кружку с парящим глинтвейном кажется глинтвейном, а из холщовой сумки выглядывали пара медовых калачей. Губы мои задёргались в потугах скрыть улыбку. Внутренне я уже вовсю хвалил собственную прозорливость, но разум мой был вне всякой меры захвачен мыслями о далёком.