И, на удивление, кровь эта оказалась гуще крови дедов и прадедов моего отца.
Хотя в нынешний век опасно было кичиться подобным родством.
Так или иначе, я жадно впитывал в себя всё, что касалось нордского жизненного уклада, и, как бы отец с матерью ни пытались взнуздывать эту мою тягу, ничего-то у них не выходило. Сейчас мне было пятнадцать годков, а обряд инициации юноша проходил в четырнадцать. И хотя по законам Империи я, как первый и единственный сын своего отца, полноправно считался мужчиной с того момента, как научился трудиться и отвечать за собственные слова, пройти никс-кхортемский обряд стало для меня пламенной мечтой.
Я отвернулся от лодочки. Вздохнул, несколько тяжелее, нежели намеревался. «Ничего страшного, подумал про себя. День ото дня я становлюсь и старше, и опытнее, и ближе к мечте. Мне всего-то и нужно что научиться терпению». И направился к ожидающему меня Гарки и чужаку Такеде. Ни к чему было тратить их время попусту.
Увы, тем утром меня ждало ещё одно разочарование. Гарки оставил нас на подступах к Падымкам, и вместе с Такедой я направился прямиком к деревенскому старосте. Его все так и называли: староста или старина Пит. Иногда просто: старик Пит. Сколько я себя помню, он был хмур, угрюм и, в общем-то, очень стар; а всё, что я про него знал, так это то, что когда-то он служил писарем у бывшего губернатора острова Джозефа Халласа; и о том, что никогда он не любил про это вспоминать.
Деревенские по пути с интересом поглядывали на чужеземца, смело ступающего рядом со мной, и каждый раз, здороваясь, мне приходилось отмахиваться от их немых вопросов. Благо все знали, что моя мать водила с северными контрабандистами знакомство, а поскольку Падымкам от этого было в разы больше пользы, нежели вреда, лишнего любопытства никто себе не позволял. Забавно, но тем единственным, кто не удивился прибытию чаандийца, оказался некто Себастиан такой же, как и он, пришелец, прибывший в деревню морем пару месяцев назад и представившийся странствующим монахом и лекарем. Он отныне жил со старой травницей, учился у неё, помогал по хозяйству и никогда ничего худого не совершал. А ещё он был очень дружелюбен и общителен, и я понадеялся, что и Такеда окажется таким же. Но увы.
Добравшись до дома старосты, я вознамерился лично представить Такеду старику Питу, но чаандиец пролаял что-то на своем языке, грубо сунул мне в руки причудливую монету и поспешил вперёд. Так быстро, что и дурак бы понял: пытаться догнать его не лучшая затея. Староста как раз появился в дверях, и сразу же у них завязался разговор. Я, конечно, расстроился, но, ясное дело, пытаться подслушать не стал. Ни средь бела ж дня.
По крайней мере, монета представляла немалый интерес. Крупный и толстый кругляш серебра с девятью потёртыми гранями и отверстием посерёдке. Увесистый хотелось бы верить, что на сотню гион потянет, если обменять. А это хорошие деньги. Я подбросил монету, поймал её и сунул в сумку, после чего направился домой. Мать взяла с меня слово поспешить к отцу, но она ничего не сказала по поводу завтрака и отдыха, а значит, вряд ли будет скверным проступком, если я чуточку задержусь. «Только совсем чуточку», думал я до тех самых пор, пока моя голова не коснулась домашней перины.
А затем я уснул сном праведника.
Мне редко снятся сны, но, если всё же снятся, я запоминаю их очень хорошо.
Сегодня сны не снились, а сам я будто и не спал вовсе. Было мне неудобно, то жарко, то холодно, отчего-то тревожно, и ещё что-то постоянно щекотало мне лицо. Перед самым же пробуждением мне чудилось, словно кто-то зовёт меня по имени а проснулся я и вовсе подпирая пол собственной щекой. Стоило только вдохнуть, как я подавился пылью и закашлялся.
Неро!
Я вздрогнул и вскочил с пола до того быстро, что даже подпрыгнул. Сперва подумал что это отец, и что сейчас он задаст мне хорошую трёпку за то, что валяюсь тут без дела; но затем до меня, заспанного, дошло, что голос в общем-то совсем не его. Разве что он умел убедительно подражать девице лет эдак семнадцати, а я об этом и не знал.
Ну и где лучше спится: на полу или в кровати? поинтересовался всё тот же девичий голосок.
Я успокоился, зевнув, протёр слезящиеся от пыли глаза и повернулся к единственному оконцу, что у изголовья кровати. Там, на фоне изукрашенного в летние грёзы неба, красовалась улыбка как раз таки семнадцатилетней девицы. Звали её Лея. И прежде чем я успел поздороваться, она протянула руку и потрепала меня по волосам.
А у тебя на голове петухи! радостно заявила она. Пыльные петухи. Будешь спать на полу и твои волосы вместо тёмных станут серыми, как зола.
Она хихикнула и отдёрнула руку прежде, чем я успел её ухватить. Ей не удалось бы, не будь я таким неуклюжим со сна. Мерзавка всегда подтрунивала надо мной, когда была уверена, что сможет унести ноги, а в остальном же вела себя вполне кротко. Как и я, она тоже являлась первым хотя и не единственным ребёнком в семье, а значит, хоть и девица, но всё же имела полное право носить мужскую одежду, вести мужские разговоры, заниматься мужским трудом и подшучивать над теми из мужчин, кто помладше. Когда-то давно она даже полезла на меня с кулаками не суть важно из-за чего именно, но тогда я легко скрутил её по рукам и прижал к земле. После того случая не проходило и дня, чтобы она не появилась у моего порога, или я у её. И никто из нас не был против.
Петухи, куры буркнул я, нарочито изображая заспанность, чтобы она вновь ко мне полезла и тогда уж ей точно не поздоровится! Вот увидишь: ещё полгодика, и мои волосы отрастут так же, как у отца. Я тогда тоже буду носить их собранными в хвост.
Ага! И будет у тебя там целый выводок вшей. Во-от такущих!
Пальцами она показала нечто, размером с хорошую картофелину.
А вот и не будет! Буду смазывать их жиром, как делают солдаты или погонщики.
Но Лея продолжила строить рожицы и изображать гигантских вшей, копошащихся в моих волосах. Признаться честно: меня её позёрство всегда веселило, хотя и право же слово! вела она себя чаще как скоморох с ярмарки, нежели как первая дочь своего отца.
А потом они съедят все твои волосы, и ты станешь лысый, как приозёрный камень, наконец закончила она. И на макушке у тебя станет расти лишь склизкий мох.
И даже тогда я буду не так страшен, как ты, страшилка! осклабился я. На тебя даже и столетний двофр с лицом, сморщенным как чернослив, не посмотрит.
Главное, что ты смотришь мне и этого хватит, улыбнулась она. Кстати, вот ещё что
Девица внешне вполне, кстати, хорошенькая скрылась за оконной рамой, и только несколько прядок её длиннющих светлых волос остались на подоконнике. Через несколько мгновений она вынырнула, а я уже знал, что она мне покажет. Почувствовал пряный запах горячей выпечки.
Во, держи! она протянула мне здоровенный калач, мягкий и исходящий паром. Да ещё и в меду, обвалянный в толчёном орехе! Свежий что немало меня удивило.
Я принял калач, и на поверку тот оказался даже вкуснее, чем мне сперва представлялось. Такие можно было достать только на ярмарках или близ крупных городских пекарен. Даже наш старый пекарь никогда таких не делал а с тех пор, как он преставился, в Падымках о таком и не мечтали, пекли только обычный хлеб.
Лея, по-кошачьи положив голову на подоконник, поняла, о чём я думаю.
У нас пекарь новый. Сегодня рано утром приехал. Ричардом кличут.
Правда? спросил я, чавкая. Просто не мог оторваться от калача. И откуда он?
Лея пожала плечами:
Из Гринлаго, откуда ж ещё? ответила она, имея в виду ближайший приозёрный городок. Приехал с зарёй, дарственную на дом показал и сразу за работу принялся.
А выглядит как?
Ну-у, как тут она запнулась, обычно выглядит. Лицо такое круглое и чуть вытянутое, нос с горбинкой, стрижен коротко и выбрит. Волосы у него тёмные, а глаза голубые такие, и улыбка очень добрая да что я тебе рассказываю?! Сам его увидишь! Будто у нас так уж много незнакомцев бывает!..