Как у тебя-то? спрашивает Соня, оторвавшись от цветка.
Знаешь Я, кажется, вытащила свой лотерейный билетик! в глазах Ириски появляется дымка, а в интонации нотки, безошибочно повествующие об отключении разума, вызванном гормонами влюблённости. Квартира двушка. С деньгами порядок. Криптой торгует. И эти, как их акции-облигации-фьючерсы-дрючерсы! Дивиденды! Это Он! А имя какое! Имя!
Жора? перебивает, посмеиваясь, Соня.
Да ну тебя! хохочет подруга. Все Жоры в прошлом! Говорю же это Он! Мой Мужчина! Я уже и вещи перевезла. Мы на море завтра летим, я на работе обо всём договорилась.
Шустрая ты, выдавливает Соня.
Он такой кла-а-ассный! полушёпотом продолжает Ириска. В постели только никак Но он по-другому умеет радовать
Соня опять утыкается носом в серёдку герберы.
Слушай, подруга, видон у тебя абзац убогий. Под глазами мешки, брыльки висят, морщины эти тут Ириска ныряет в сумку, похожую на поношенный вещмешок, но купленную во Франции по случаю распродажи «всего за трыдцать евро!», долго копается там, тихо матерясь по-итальянски, Porco! Porco! и извлекает связку ключей с брелком в виде трахающихся поросят. Вот, поживи у нас, пока мы в загуле! Только не пугайся там множество странных вещей, и на её лице появляется загадочная улыбка.
«У нас». Вот так уже, да.
Она хватает Соню за ладонь, вкладывает ключи, и та попутно отмечает, что это уже второй раз за сегодня, как её бесцеремонно трогают.
«Рабочие загулы» у Ириски длятся подолгу. В прошлый раз она привезла Соне с моря аж три открытки, пополнив её драгоценную коллекцию хобби, оставшееся с детства. У неё их целая пачка, и все с любовью уложены в пластиковую «Коробку Воспоминаний», где хранятся самые дорогие сердцу вещицы. В этот раз подруге светит не работа, а целый медовый месяц. Вернее, несколько медовых месяцев. Эх, зависть, зависть
Что там надо делать-то? Цветы поливать? озадаченно спрашивает Соня.
Да нет, Ириска хохочет и мотает головой, от чего её волосы рассыпаются золотыми прядками по плечам. Цветы все засохли. О, чёрт! Хорошо, что напомнила! Я же собиралась купить один на подоконник мой посоветовал Он занимается фэншуем!
Чем-чем? Соня вытягивает шею.
Фэн-шуй, по слогам произносит Ириска с заумной интонацией. Иносказательно это звучит как «Поиск дракона там, где его труднее всего найти». Короче, постой тут! Я мигом! А то опять забуду!
И она ныряет в цветочный ларёк. Соня видит, как молниеносно подруга выбирает очередного смертника, и как продавщица, которая всё ещё улыбается, достаёт с верхней полки стеллажа маленький горшок, из которого беспорядочно торчат длинные и тонкие, словно болотная осока, листья, с этим приобретением Ириска и вываливается наружу.
Вот! То, что надо! Отнесёшь? Это тут рядом, весело кричит она и неопределённо машет рукой куда-то вдаль, за ларёк.
«Мой посоветовал». «Поживи у нас». Эх-х
А сама что? Если это так рядом? усмехается Соня, попутно отмечая въевшуюся в прожилки листьев многовековую пыль.
Ириска закатывает глаза и упрямо впихивает ей цветок. В голосе появляются нервозные нотки:
У меня маникюр сейчас ноготь обломился! Потом шугаринг, потом кончики подровнять, надувает губки: Я тебе ключи от квартиры, а ты мне фигню всякую несёшь! Ты подруга мне или что? Видишь не успеваю я! А потом забуду! А я обещала, что куплю! А так скажу как раз, что ты принесёшь будет повод пожить! Тебе сколько стукнуло? А всё, как маленькая! Не тупи!
Под эмоциональным шквалом Соня почти сдаётся, выдавая последний из аргументов:
Да замёрзнет же, пока таскаю туда-сюда!
Не-е-е! хохочет подруга. Что ему сделается? и тут же ахает: Блин, я опаздываю!
Адрес хоть дай, останавливает её Соня.
Ой, да! Я тебе схемку сейчас! Ириска суетливо выуживает из вещмешка карандаш для подводки губ, Porca miseria! Pasticcio! и мятый клочок бумаги, на котором криво-косо чертит линии и рисует цифры: Вот тут этот самый ларёк, сюда налево, средний подъезд квартира жирный грифель мягко обламывается: le Diable! Короч, потеряешься звони! Поживёшь, отвлечёшься. Платья мои возьми.
Она складывает листок в четыре раза и энергично впихивает его Соне в ладонь, в компанию к ключам.
Цветок и всё? уточняет на всякий случай та. Ни котов, ни хомяков кормить не надо? мысль о котах тревожно царапает её воспоминанием о хвосте, пощекотавшем ногу.
Да, дорогая, да. Наслаждайся! Au revoir! Ириска громко чмокает подругу в щёку, оставляя отпечаток яркой помады, и шустро убегает, опять перебежав дорогу на красный.
Соня, с герберой и прижатым к животу горшком осоки остаётся стоять посреди тротуара. Погуляли, етить-колотить.
Она расстёгивает куртку, осторожно прячет оба цветка за пазуху и, пошатнувшись назад, попадает под тающие сосульки. Пулемётная очередь из ледяных капель ныряет за шиворот, вода холодной змеёй устремляется между лопаток по беззащитной спине, и Соня вскрикивает, выскакивая из-под обстрела.
Да что ж такое-то!
В тот вечер по телефону, написанному на ладони, она не звонит, слишком восторженно бьётся сердце, слишком эфемерна и хрупка её радость, слишком мучителен опыт предыдущих фиаско. Откровенно, до ужаса страшно потерять то, что ещё даже не присвоено ею и не обласкано. Но этот голос, и запах, и он сам Что, если судьба сжалилась, и это, наконец, он, он самый Её Мужчина? Запах не может врать.
Это точно Он, обращается Соня к своему отражению в зеркале на щеках играет румянец, глаза лихорадочно блестят. И да, морщин, действительно, прибыло. Многие к её годам уже рожают второго, а то и третьего бэби. В счастливом браке. Да хоть бы и одного.
На стене громко тикают ходики.
Соня дотошно изучает герберу, словно пытаясь уличить её в ненастоящности, но нет: лепестки живые, и серединка всё так же восторженно пахнет, возрождая в ней память о фантастически завораживающем запахе того незнакомца. Да, определённо от него пахло и герберами тоже.
Ещё через день вконец измученная Соня негнущимися пальцами набирает короткое сообщение: «Спасибо за цветок». Через целую вечность длиной в минуту телефон звонит, от чего она чуть не грохается в обморок, и гипнотический мужской голос с хрипотцой произносит:
Здравствуйте, леди.
Неделя. С тех пор прошла неделя, и каждое утро для Сони начиналось одинаково: она доставала из шкафа дорожную сумку, смотрела на неё и убирала обратно. Потом впадала в задумчивость и, измеряя комнату шагами, крутила в руках ключи с поросятами. Прятала их в карман. Обернула было цветок упаковочной бумагой, но потом размотала, смяла её в комок. Заглянула в Ирискину записку с накарябанной схемой: вот цветочный ларёк тут супермаркет стрелочки дом номер квартиры. Ну и почерк!
Ладно, на месте, поди, разберёмся.
Что-то упорно мешало ей собраться, наконец, и поехать, отвезти цветок туда, где можно петь, ходить голой и занимать туалет тогда, когда заблагорассудится.
Она снимала комнату в бывшем общежитии. Располагалось оно в древней девятиэтажке, стены которой осыпались на случайных прохожих кусками штукатурки и иногда половинками кирпичей. Здание давно просилось под снос, но расселять жильцов никто не спешил. Особо щербатые места на стенах дома закрашивали буро-зелёной краской каждый раз иного оттенка, будто стремясь замаскировать его под камуфляж. Проводка была настолько старой, что в прошлом году здесь едва не случился пожар: на кухне задымила розетка, расплавилась изоляция, почернела стена. Весь этаж тогда остался без света.
Внутри общаги было ещё отвратнее: заблёванные узкие лестничные пролёты, захарканные ступени, крысиный помёт по углам, облупленные подоконники, утыканные чёрными точками от тушения бычков, тусклая лампочка в потрескавшемся патроне на третьем этаже, вместо остальных под потолком на тёмных лестничных клетках сиротливо торчали обрубки проводов, и стены, исписанные таким количеством низкосортного граффити, будто перед смертью дом решил собрать на себе автографы всех дебиловатых художников города. Официально общежитие, которое принадлежало пединституту, прикрыли и, поскольку планировка была коридорного типа, на каждом этаже устроили по коммунальной квартире. Но название «общага» осталось. На четырнадцать комнат был один унитаз и душ, на стенах которого на месте отвалившихся плиток красовались цементные нашлёпки.