На длинной столешнице Соня делает из теста колбаску, нарезает её кусочками, раскатывает скалкой в тонкие лепёшки и кидает поочерёдно на сковородку. Под стеклянной крышкой видно, как вздуваются пузыри и сливаются воедино, образуя один, огромный, значит, лепёшку пора переворачивать, что Соня и делает, ложкой. Мужчина сидит на диване и внимательно наблюдает. Глаза блестят.
Вот она снимает полотенцем горячую крышку, неловко кладёт её на стол, одним боком та выступает за край, и переворачивает последнюю лепёшку, вспученную пузырём.
Мужчина незаметно подходит и прижимается к Соне сзади, невольно прижав её к крышке.
А-а-а! оглушительно взвизгнув, Соня отпрыгивает от стола.
На бедре краснеет полоска ожога, кровь взрывается адреналином. Мужчина пожимает плечами:
Да ладно Вам. Несильно же.
Соня ныряет в морозилку, достаёт пакет со смородиной купила намедни, чтобы сварить компот и прикладывает к ноге.
Больно, говорит она мужчине, морщась.
Да бросьте, и, махнув рукой, он уходит в комнату.
Грета перелистывает хрусткую страницу, пропахшую лёгким запахом ванили и испещрённую засохшими каплями слёз.
«Конечно, скорую вызывать не надо так Ты всегда говоришь? А надо просто человеческого участия. Но откуда Тебе знать, что такое сочувствие, верно? Глупо было этого ждать. Сама дура (Далее трижды обведено): Следы! Там опять были кошачьи следы!»
Так и есть, шипит Грета, поставив палец на слове «дура» и задрав голову к потолку. Переждав несколько секунд и совершенно зря не придав значения «кошачьим следам», читает дальше.
Соня тянется за ложкой, бросает случайный взгляд на столешницу, где рассыпана мука и испуганно вздрагивает. Там ровной дорожкой проступают отпечатки кошачьих лап.
Соня пятится, утыкается плечом в дверной косяк и кричит:
Кошка! У тебя есть кошка?
Нет и не было никогда, отвечает мужчина из комнаты. Ненавижу кошек.
Странно, говорит Соня вполголоса, возвращаясь к столу следы отчётливые, крупные.
Резко оборачивается. На кухне никого.
Лепёшка на сковороде источает горелый запах, и Соня торопливо снимает её. Выключает огонь, смотрит опять и не находит никаких следов будто и не бывало.
Она оставляет ложку, оседает на пол и, нервно вздыхая, какое-то время трёт исступлённо виски, пальцы испачканы в белом.
Глава 12
Чтобы покорить мужчину достаточно регулярно смотреть на него снизу вверх.
«Голос зазвучал так низко, что моё сердце споткнулось, а кожа зазвенела и покрылась мурашками. Ты сказал: На колени! и я повиновалась. Научи меня быть покорной»
Соня послушно садится на пятки и переворачивает руки ладонями вверх. Мужчина задумчиво трогает и отпускает прядку её волос, точно дегустируя кончиками пальцев заморский шёлк. Он и не подозревает, что эта мнимая покорность не что иное, как жертвоприношение ради вымаливания любви и, по сути, единственный известный ей способ выжить в огромном мире, где только ненависть и взаимна.
«Я хотела выключить ум, перестать всё и вся контролировать. От этой усталости должен быть отдых, от неё должно быть спасение. Ты снял брюки и подошёл мой красивый и голый Бог. Твои колени и он, такой (написано неразборчиво). Ты взял меня за подбородок и надавил на щёки (строчка закрашена каракулями). Я сделаю всё, что Ты скажешь, и я буду прилежной».
«Оппа! А детка горяча! Твою ж дивизию. Стыдно должно быть таким заниматься», на уродливых губах Греты расцветает похотливая улыбочка, а под рёбрами пробегает мятный холодок, так однажды в детстве её чуть было не застукали за рукоблудием, но обошлось.
Она морщится и сварливо бубнит:
Член? Во рту? И потом эта гадость, этот солёный, сопливый йогурт! Фу Будет она прилежной
Но любопытство оказывается сильнее ханжества, и Грета вновь погружается в исписанные так и сяк страницы.
«Я плавно двигала головой, округлив рот и стараясь не поцарапать его зубами. Ты взял меня за волосы и стал задавать ритм, такой быстрый, что я начала давиться. Рвотный рефлекс. Я отпрянула, зажала ладонью рот и подумала: Ну всё, я не умею. Но ты лёг на матрас и подозвал к себе».
Соня послушно перемещается к мужчине, вытирая слюни рукой.
Ласкайте, говорит он всё тем же бархатным баритоном, притягивая её за шею себе в пах.
Она припадает, обнимает его орган губами и медленно двигается вверх-вниз. Вверх. Вниз. Вверх, вниз. Мужчина молчит и лишь дышит более часто. Стоя на карачках, она медленно поглощает его тёплого и желанного, стараясь не давиться, но периодически всё же отстраняется, прижимая ко рту ладонь.
Это нормально, говорит мужчина. Просто продолжайте. Даже если заденете зубами не надо извиняться. Просто. Продолжайте.
Она закрывает глаза и продолжает, погружая его в себя всё глубже и глубже. И ещё. Ощущения незнакомые: дыхание перекрывается, но паники нет, ведь всё под контролем. Она замирает, ощущая его внутри, полное слияние, да ещё в таком месте, таким образом
Леди, не забывайте дышать, говорит мужчина, наблюдая за ней с высоты подушки.
Глядя исподлобья, она медленно поднимается, делает демонстративно глубокий вдох и погружает его в себя до самого основания. Нос упирается в курчавые волоски, пахнущие сладким мускусом, и она упруго сглатывает, сжимая его горлом. Мужчина, всё это время такой безучастный, громко вздыхает:
О, д-д-да!
Внутри неё разливается нежная теплота за это «да», и нарастает томительное возбуждение, она усаживается верхом на его бедро, нетерпеливо трётся мокрой собой. Слюна сочится, смачивает обильно пальцы, и Соня изящно двигает головой, изменяя то ритм, то глубину, вызывая в момент разъединения чмокающие звуки. Время от времени она отрывается, дышит, словно ныряльщик перед очередным погружением, и затем продолжает.
Взгляд мужчины расфокусирован, он полностью в её власти! Она вновь забирает его в себя так глубоко, что упирается подбородком в мягкую, бархатистую кожу; нежно лижет её, мужчина стонет и шумно вздыхает в ответ.
Воздуха снова нет, и Соня приподнимает голову, но тут мужчина, схватив за волосы, насильно возвращает её обратно глубже некуда и крепко удерживает. Она давится, едва не смыкает зубы, пихается, пытаясь отстраниться, никак.
И ему очевидно нравится видеть, как она испуганным зайцем трепыхается в силках его руки, как мычит и по-идиотски шлёпает ладонями, и как, теряя волосы, выворачивается.
Пыхтящую, паникующую, он подтягивает её к себе за подбородок и, выдержав паузу, пальцем аккуратно стирает с него слюну. Смотрит разочарованно. Затем резко вскакивает, переворачивает Соню на четвереньки, натягивает презерватив и берёт её сзади, вцепившись в бёдра, с глухим рычанием, ритмично насаживая на себя, а она кричит его имя и стонет, стонет и снова кричит, и снова кричит и стонет.
В магазине мягко горит свет. Мужчина берёт фрукты, авокадо, кокосовые конфеты и любимые Сонины сырки.
Конфеты он покупает регулярно, по десять в день, и то, как методично потом их ест, напоминает принятие дозы, когда организм уже привык, привык настолько, что абсолютно не реагирует радостью. Без них он становится тревожным, томится, а затем, сдёрнув с вешалки куртку и одевая её на ходу, целенаправленно идёт в супермаркет, к полке с кондитеркой. Он начинает есть их сразу, едва отойдя от кассы, и возвращается домой с растерзанным, опустошённым пакетом и карманами, набитыми фантиками.
Это не голод, а некий способ заедать тревогу, которая ежедневно зарождается в нём, в недрах памяти, на руинах материнской любви, в жалкой попытке заместить её чем-то доступным. Это давно уже превратилось в потребность, олицетворяющую и безопасность, и сон, и желание жить, интимную, как кормление грудью. Конфетами он будто заполняет свою детскую бездонную пустоту, рождённую в одиночестве и дефиците тактильного тепла. Соня даже не просит себе ни одной, настолько выверена его доза.
Непривлекательная внешне девушка, сидящая на кассе худая, с осунувшимся лицом, безобразно отросшей чёлкой и безжизненными глазами берёт груши, взвешивает их и пробивает. Кладёт в корзину. Берёт кулёк с конфетами, взвешивает, пробивает. Кладёт в корзину. Авокадо. Пробивает. Кладёт в корзину. Берёт пакет с сырками. И тут мужчина, наклонившись, задушевно произносит: