Смена же скоро закончится, верно?
Сырки зависают в воздухе. Девушка вздрагивает и поднимает глаза: мужчина напротив неё улыбается. Заторможено она пробивает сырки, отдаёт пакет из рук в руки, и в её глазах загорается чистейшая благодарность, подчёркнутая блеском от выступивших слёз.
Да, кивает она, расплываясь в трогательной улыбке. Да.
Их общение так трогательно, что Соня отстраняется, поражённая увиденным: с этой девушкой страшной, как ядерная война он мил и добр. А что остаётся ей?
Сейчас, через эту замученную кассиршу он черпает и благодарность, и силу, и на глазах у Сони тоже выступают слёзы, только горькие, это слёзы её лютой ревности, очевидной никчёмности и безжалостно низкой самооценки. В это время происходит ещё более адское: мужчина запускает руку в пакет с конфетами, достаёт оттуда одну и протягивает её кассирше.
Соня пятится, в надежде не испортить этот его, интимный жест. Девушка расплывается в оскале, обнажая частокол кривых зубов. Бережно берёт конфету. Кивает.
«Самой, что ли, не взять себе конфет? злится Соня. По пути к туалету, хотя бы!»
Будет теперь каждый день своей убогой жизни разглаживать фантик ладошками, любоваться на него перед сном, очевидно же, что она не избалована мужским вниманием. И эта её уродливость, и мучительное истощение Да это ещё хуже, чем сучка из пиццерии!
Вот они уже общаются, смеются За ним в очереди никого, и смена же скоро закончится, верно? Соня отступает назад, пятится и, незамеченная, не остановленная, вываливается спиной на улицу, в сумеречную прохладу.
Он находит её на лестничной клетке пожарного выхода заплаканную, целую вечность просидевшую на бетонных ступенях. Она трёт покрасневшие от слёз щёки и расчёсывает до крови плечи и сгибы локтей там, где под кожей синеют, пульсируя, жилки вен.
Вывернутая наизнанку, ставшая сплошным ожиданием, всё это время она неотрывно слушала чужие шаги и пыталась угадать, на какой этаж поднимается лифт. Все жильцы, как назло, разом решили вернуться домой, дёргая её за оголённые нервы, будто издеваясь, насмехаясь над её собачьей преданностью и способностью ждать.
Она горячо обнимает мужчину за ноги, порывисто встаёт и влепляется в тело, пахнущее имбирём, улицей и прохладной ночью, в его карманах сминаются с шуршанием фантики. Он держит в руке тяжёлый пакет с продуктами, тогда как другая спрятана за спиной.
Я так рада тебя ви-и-идеть! разрыдавшись, Соня стискивает его, обнимает.
Погодите-ка, леди, он плавно отстраняется и, словно фокусник, добывает из-за спины розовый воздушный шарик наполненный гелием, рвущийся ввысь. На нём нарисована смешная мордашка котёнка, под которой написано: «Hello, Kitty», и от хвостика тянется золотистая ленточка.
Держите. Это Вам.
Соня, глупо улыбаясь, берёт его. Прижимает к груди. Он не забыл про неё, не забыл!
Они заходят в квартиру, раздеваются. Мужчина достаёт из кармана нож и с грохотом кладёт его на верхнюю полку стеллажа. Ставит туда же пакет с продуктами. Включает свет. Соня ластится к нему, тычется по-телячьи лбом, нюхает ладони.
Подождите, он отодвигает её, и Соня замечает, что рука у него там где костяшки разодрана.
У тебя кровь!
Да он сжимает и разжимает пальцы.
Она не спрашивает, откуда. Просто выпускает шарик, освобождённый, он взлетает, тыкается в потолок, и бежит в ванную.
У меня есть пластырь! кричит она оттуда, суетливо вытряхивая из косметички всё её содержимое.
Не надо, отчётливо произносит мужчина.
Тут полно пластыря!
Вот один из них распакован, отклеена защитная бумажка, и она, спотыкаясь, бежит назад, держа его пальцами за кончики.
Не надо! решительно говорит мужчина.
Она застывает, словно врезавшись в стену. Растерянно смотрит то на рану, то на пластырь и затем, часто моргая, приклеивает его мужчине на плечо.
Дальше происходит ужасное. Резким движением он срывает пластырь и израненным голосом орёт:
Ну почему-у-у? Говно-о! Везде-е-е всё равно говно-о-о! и бьёт окровавленной рукой по стоящему сбоку стеллажу.
С первым же ударом верхняя полка перекашивается, и на пол обрушивается всё: телефон, нож, вазочка с визитками; стопками летят бумаги; из пакета вываливаются грудой сырки и груши. Сверху обречённо плюхается авокадо.
Я хотела помочь, лепечет Соня, всем телом ощущая вибрации наэлектризованного, рвущегося в клочья воздуха.
Я СКАЗАЛ: «НЕ НАДО»! снова и снова он бьёт по полке, и та обрушивается, проламывая всё, что ниже.
Фотоаппарат, объективы, кошелёк, книги, диски, тарелка с ключами, всё летит вниз, скатываясь к Сониным ногам; стекло бьётся, предметы стукаются и крошатся друг о друга, подминая какие-то файлики, документы. С хрустом из полок выворачиваются крепления, бежевый ламинат трещит, покрытие лопается, отрываясь пластинами и обнажая дспэшное нутро.
Соня зажимает руками рот. По её босым ногам шёлковой лентой пробегает кошачий хвост, и в голове звучит гнусавый голос:
Валим отсюда, детка. Он психопат!
Она вздрагивает, смотрит вниз, но видит только мешанину из предметов и развороченных полок.
Медвежий рык разрывает пространство на части:
Психо-о-олог говорил: выража-а-ай эмоции! сжимая пальцами одной руки узкую полоску пластыря, мужчина снова и снова бьёт окровавленной другой по полкам, и те выламываются с мясом, крошатся в хлам.
Третья полка. И, наконец, нижняя четвёртая. Боковые части складываются уродливым домиком. Он отрывает одну и переламывает её об косяк. Острые щепки летят по сторонам, и одна, просвистев мимо, остро царапает Соне щёку.
Поверх беспорядочной груды из наваленных вещей, кусков ламината и обломков, вишенкой на тортик плюхается злополучный пластырь. Мужчина поднимает тяжёлый взгляд на Соню. Минуту они молча стоят по разные стороны кучи, над которой свисает, плавно покачиваясь, золотистая ленточка от улетевшего к потолку шарика.
Зловещая тишина сменяется неестественным шелестом, Соня с удивлением понимает, что этот звук вызван оседающими на пол невесомыми пылинками. Шелест сменяется потрескиванием и стуком, будто на ламинат сыплют горстями свинцовую дробь, а затем усиливается до грохота сотрясаемых в мешке кастрюль и сковородок.
Соня, заколдованная какофонией, стоит истуканом.
Мужчина перешагивает через обломки, грубо берёт её за руку при этом громкие звуки резко обрываются и тащит в спальню. Ошарашенная, она семенит за ним.
Глава 13
Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя (Фридрих Ницше).
Грета отрывается от дневника.
Детские воспоминания заполоняют голову: как мама добывала ей чужие поношенные вещи и попутно они же служили подарками на будущие дни рождения. Идиотские платья с розовыми оборками. Отвратительные фиолетовые колготки. Туфли, болтающиеся на ноге. Её мнения никто не спрашивал носи, что дают.
Дура ты, «леди», бурчит Грета, комментируя прочитанное. Ну, сказал же: «Не надо», могла бы и услышать. А он, вона только полку разломал. А мог бы и
Её мужик приложил бы об стену вовсе не стеллаж. Как напьётся так попробуй только ослушайся. Или удавит, или лицо расквасит, а ты ходи потом неделю в синяках.
Грета жамкает утиными губами и снова утыкается в тетрадь. Там пишется о страшной внутренней пустоте, и затем повествование идёт от третьего лица, из роли наблюдателя или кого-то, кто Соней уже не является:
«С этого дня она больше не рискует делать ничего, не подумав о последствиях, и это рождает внутри чудовищное напряжение, из-за которого не расслабиться. Ей страшно говорить, страшно смеяться, ей становится вообще всё страшно. Но она не уезжает. Она хочет быть с ним, таким сильным, превосходящим. Она хочет быть его личной женщиной. Её самой больше нет.
Кожа это ограничение, которое изолирует и обрекает на одиночество, словно стенка корабля, отделяющая космонавта от безучастного космоса. Вот он летит неизвестно куда, забытый всеми, и не смеётся уже, не живёт потому что один, одинок. Зачем ему?