Соня одета в короткое белое платьице, и она босиком, весна в самом разгаре, в окно светит солнце горячее, словно хлебушек. Мыть начинает с дальнего угла: старательно огибает ножки шкафа, стоящие коробки, завязанные мешки, чемоданы и наглухо закрытые ящики, вещи похожи на музейные экспонаты и покрыты слоем тонкодисперсной пыли.
Она двигается на карачках, то и дело возвращаясь к ведру, иногда натыкаясь на определённо женские вещи: капроновый следок, закатившаяся за коробку губная помада кстати, не из дешёвых, чёрное кружевное бельё, скомканное и всунутое в раззявленный настежь пакет. Елозит тряпкой у шкафа с приоткрытой дверцей, откуда веет терпковатым, едва уловимым, это женские духи с нотками как же его жасмина! Соня опасливо прикрывает дверцу. Моет дальше.
Вот огромный медведь плюшевый, с доброй улыбкой и пуговками-глазами, сидит на полу. Соня тянется к игрушке, берётся за массивную лапу:
Ми-и-ишка!
Стоп! грозный окрик мужчины заставляет её отнять руку. И, вкрадчиво: Не нужно этого делать.
Ладно
Соня опасливо огибает игрушку по периметру.
Тыльной стороной руки она убирает со лба прядки волос и постепенно приближается к выходу, где замирает в позе лягушки у настежь распахнутой двери. И, взявшись, закрывает её, чтобы помыть в углу.
Леди, я хочу сказать Вам встревоженно говорит мужчина.
А? откликается Соня.
Леди, леди!
То, что находится там, на стене, едва не лишает её дара речи. Она бухается на пол одним коленом, а затем и другим, поражённая увиденным: на металлических крючках в изобилии висят плётки, кнуты и розги, в углу стоят разнокалиберные палки не менее устрашающего вида, и завершают картину две деревянные прищепки, сиротливо лежащие на полу.
Эм-м-м комментирует это мужчина. Именно это я и хотел сказать
А-а-а! взвизгивает Соня в голос, вцепившись в тряпку. Что это? Что это значит, чёрт побери? А?
Он подскакивает к ней, обнимает за плечи:
Тихо, тихо и открывает дверь обратно, пряча от взгляда девайсы. Нет необходимости применять это. Успокойтесь.
Не смей даже думать! Я не позволю! истерически воет она, дёргаясь в его объятиях. Ты что, сади-и-ист?
Я бы так не утверждал, отвечает мужчина резко изменившимся, колючим голосом.
Он с лёгкостью подхватывает её на руки и уносит в спальню.
Полы в этот день остаются недомытыми.
Про то, что у мужчины поселилась очередная женщина, первыми узнают соседи, её животные крики слышатся в радиусе нескольких этажей с завидным постоянством, особенно днём. На это время, длящееся около получаса, все вокруг затихают, периодически аплодируя им ударами по батарее. Мужчина во время секса остаётся невозмутим, зато Соня компенсирует это с лихвой вопит, рвёт наволочки подушек, выпуская наружу гречневую лузгу из одной и белоснежные перья из другой, кусает себя за руку и уходит в полную бесконтрольность, восторженно отдаваясь своему всемогущему Богу.
Она жаждет служить, внимать, лишь бы только находиться рядом, и с этим творится что-то неподвластное, что-то неудержимое. Тогда-то в дневнике и появляется пафосное про «никогда» и «навсегда», и про «Бога», которому следует подчиняться, чтобы сделать его счастливым, его, но, как потом оказалось, отнюдь не себя.
Алло? Девушка, здравствуйте, мужчина звонит по телефону.
Бархатная хриплость его голоса тёплой волной проникает в уши, отзывается в самом низу живота, и Соню накрывает сладкой истомой. Они валяются на скомканных простынях, и она жмурится, трепетно сжимая сбитое в кучу одеяло бёдрами. Потом хватает мужчину за руку и тянет к себе. На ней чёрные чулки и ничего больше, всё, как он любит.
Я бы хотел заказать пиццу, широко улыбается он, едва сдерживаясь, чтобы не засмеяться, и едва-едва касается подушечками пальцев внутренней поверхности её бедра. Кому улыбается остаётся неясно.
Рука путается в одеяле, с лёгкостью преодолевает складки и беспрепятственно достигает цели. Соня мычит и утыкается лицом в подушку.
Ранч, пожалуйста, говорит он своим магнетическим голосом, и можно только позавидовать девушке, принимающей заказ.
Между тем один его палец уже там, и Соня выгибается мостиком, сдавленно ноя и двигаясь ему навстречу:
Ещё, шепчет одними губами.
Среднюю, да, невозмутимо говорит мужчина, выполняя её просьбу.
М-м-м ноет она, сливаясь с его пальцами в тепле и влаге.
Он называет адрес, и разговор завершается. Нет больше ни телефона, ни девушки, и Соня выдыхает:
Три-и-и
Свободной рукой он подхватывает её под шею, запустив широкую пятерню в каштановые прядки у самых корней волос и с интересом исследователя делает, как она говорит.
Ладонь пылает, излучая жар.
Ещё-ё-ё, бесстыжий хриплый голос Сони полон изнеможения и жажды быть изнасилованной любимыми пальцами.
Там уже три, произносит мужчина, как бы предупреждая.
Да-а-а Ещё-ё-ё! её тело дрожит, умоляя о четырёх. Взгляд мутнеет. А-а-а!
Хорошо, леди. Как скажете. Вот Вам четыре.
Океан искрящихся блёсток волной опрокидывается на голову, и фейерверки разрывают её на части, унося сознание в поднебесную:
О-о-о! Бо-о-оже!
Спустя какое-то время в домофон звонят это пицца. Мужчина встаёт, надевает штаны-афгани, отнюдь не скрывающие его желания, и идёт встречать курьера. Соня на цыпочках бежит следом, прислоняется руками к зеркалу. Слышно, как в глубине подъезда оживает лифт.
Ненасытная самка, лыбится мужчина.
Он берёт её, нанизывая грубо, алчно, снова, снова и снова, и затем резко выскакивает, поддёргивает штаны, идёт открывать. Там стоит курьер, и Соня едва успевает спрятаться за дверь, откуда и выглядывает.
Без сдачи, говорит мужчина.
Приятного аппетита, курьер видит её всклокоченную голову и обнажённое плечо, которые свидетельствуют об очевидном, но не проявляет эмоций. Профессионал. Может только подумал себе: вот, везёт же кому-то. А зеркало, небось, ещё в испарине, со следами потных ладоней и прижатой щеки.
Дверь со щелчком захлопывается. Горячая, источающая сырный дух коробка перемещается в спальню.
Сколько Вам, леди? спрашивает мужчина, в одно движение вспарывая картонную крышку ногтем.
Половину, говорит Соня, нетерпеливо усаживаясь рядом.
Половину? переспрашивает мужчина, вздёрнув брови.
Ну да, невозмутимо говорит она. Я голодная.
Он хмыкает и двигает к ней коробку:
Что ж Берите.
Она выколупывает себе смачный, сочный треугольник с толстым, румяным коржом, на котором дымится начинка: кусочки куриного белого мяса, дольки размягчённых томатов, расплавленный сыр и сверху элегантный, тонкий зигзаг белого соуса ранч. Плюхнувшись на живот, Соня ест: отрывает размякшую помидорку, жаркий сыр тянется нитками, кладёт её на высунутый язык, забирает в рот, смачно чавкает и затем, мыча, обсасывает пальцы один за одним.
Мужчина тяжело вздыхает.
А! Смотри! Сырный соус! кричит Соня, выцарапывая из коробки пластиковую упаковку размером с коробок и отдирая защитную фольгу: из-за жирных пальцев это получается сделать только с третьего раза. О-о-о! Можно макать кусочки!
Причмокивая, она съедает сочную, дышащую ароматным теплом сердцевинку и суёт в соус оставшуюся, ровно обкусанную румяную горбушку. Громко хрустит ею, закатив глаза и мыча.
Леди, ешьте аккуратнее, морщится мужчина, вытирая пальцы влажной салфеткой и кидая её в кучу бэушных презиков, образовавшуюся рядом с матрасом за несколько последних дней.
М-м-м Соня расплывается в улыбке: губы измазаны соусом, щека в жире от расплавленного сыра. Н-н-не, не могу. Она такая вкусная!
Сам он ест осторожно, кусая ровно и совершенно бесшумно. В противовес его эстетическому поглощению, Соня вгрызается в эту прелесть, в эту совокупность вкуснейших ингредиентов с особым экстатическим и смачным переживанием, со зверским аппетитом и жадностью. Мужчина неодобрительно молчит. Коробка пустеет, и она слюнявит палец, собирает на него крошки, все, до последней, и, наконец, разбросав руки по сторонам, падает на матрас, навзничь, утыкнувшись щекой в подушку. Бубнит: