Место, где обнаружились такие следы, выплыло кроваво-кирпичным углом через триста метров. Приемник ливневой канализации. Большой и сильно загаженный. Что-то блеснуло в куче хлама, и я вытащил медный портсигар. Лиходей тоже стал копаться в мусоре, но последующий улов не обнадежил. Попалась рваная калоша с красным треугольником, велосипедный обод и ходики. Порывшись, нашли еще цепочку с гирькой. Костя Волхов зачем-то подергал железную скобу в стене и смачно плюнул. Лиходей изучал содержимое портсигара.
«Борцы», вдруг по-детски улыбнулся ефрейтор, высыпая на ладонь табачное крошево. Довоенные. Прессовки нет, коры нет, хмеля и стружки нет. Бумага папиросная. Сто процентов довоенные, не наш клиент.
Подошел Мальцев.
Ну, что нарыли, пинкертоны? Улика номер двести пять, таинственный курильщик из подземелья?
А Горииванов ничего не сказал, ожидая пояснений.
Давняя потеря, Лиходей помял сырую гильзу, года два уж, медяшка окислилась.
Я подумал, что Лиходей здесь очень кстати. Раньше он был сержантом милиции и служил участковым надзирателем (в середине тридцатых переименованных в инспекторов) где-то на острове Трудящихся. Из органов его поперли в сороковом, когда некий ретивый политотделец выявил несходство в анкетах разных годов.
В той части личного дела, что дали мне на просмотр, я узнал, что был у него брат Василий, служивший до революции на Кавказском фронте в корпусе генерала Баратова. Лиходей писал во всех документах, что погиб Василий под Хамаданом в 1916-м году. После воссоединения Прибалтики на белоофицерском кладбище обнаружилась табличка «Лиходей В.П. Артиллерии поручикъ 18921920», и хотя Лиходей С.П. ничего не знал о Лиходее В.П. с октября семнадцатого, ему поставили диагноз «политическая близорукость» и уволили без выходного пособия.
Зато у нас он был не только как патрульный, но и знал толк в черновой оперативной работе. Комендатура состояла больше из армейцев, поэтому любой человек из милиции города ценился. Милиционер он хоть и бывший, но мастерство не пропьешь, с таким помощником не так тоскливо. Мало того, что за действиями огнеметчиков и мальцевской тройкой приходилось следить, открыв рот, я и свою «оперативно-комендантскую» задачу понимал только в общих чертах. Крепко подвел Агафонов своим ранением. Его инструктировали, как положено, а наш патруль сунули сюда впопыхах, как заплату на валенок.
Легко попасть в ненужное место. По своей ли воле, по злому ли умыслу или просто выполняя приказ. Какая разница? Просто, в одном случае будешь себя ругать, в другомсудьбу, а в третьемначальство. Но итог всегда один: швырнет о камни, да так, что жив едва останешься, и все твои чувства уместятся в одной фразе: «Во попал!»
Привал устроили, когда миновали узкий коридорвсего полтора метра высотой, где пришлось идти на полусогнутых. Ходьба гусиным шагом порядком измучила гориивановских ребят с их опасным грузом.
Мы расположились невдалеке от могучей трубы, проложенной рядом с выходом из тоннеля. Куда и откуда она тянулась, никто не знал. Мальцев пожал плечами на мой вопрос. Кто-то видел ее в районе обводного канала, где-то за Площадью Диктатуры, а Горииванов, дымивший самокрутку на баллонах с керосином, вспомнил, как месяца два назад хотели расколоть эту трубу, но молот и лом отскакивали от гулко звенящего чугуна; и автоген не помог, а устраивать взрывные работы в подземелье, конечно же, не стали.
«Гопник» рассказал, как возле какого-то дома ремонтировали мостовую, и строители вытащили здоровенную железяку неизвестного предназначения. И все легко поддержали разговор, избегая реальности. Видимо, подземелье угнетало не только меня, а и конкретно каждого из присутствующих. И то вдохновение, с которым Горииванов расписывал потуги специалистов «Плутона» найти в архивах чертежи загадочного инженерного сооружения, было просто иллюзией пребывания в том мире, где люди ходят по улицам, где светит солнце и весело звенят трамваи.
Двинулись дальше. Шли долго, цепляясь за сочившееся ржавой влагой железо. Остановились у стены, на которой фосфорной краской было написано:
«Сержант Полозов 19181942»
Обнажив головы, стояли молча. Я спросил майора:
Это что, его могила?
Гориивановская длинная тень чуть шевельнулась.
Здесь не хоронят. От него почти ничего не осталось.
Не стал я пытать, что и почему. Место, где от человека осталась пара пуговиц, и пряжка от ремня, выглядело жутко и устанавливать истину о произошедшем я не стал. Лучше не брать дурного в голову и закрыть глаза на подземные кошмары. Вот уж название осназовцам подобрали«Плутон», царство подземного страха.
За какие-то полчаса я сильно устал и что хужепотерял ориентировку. Пугали мрачные своды и тесные лабиринты в грязных потеках. Давили угрюмые стены, поросшие лишайником. Темень и слякоть. В чью дурацкую голову пришла мысль о бандах, прячущихся на дне, если в самом городе так много потайных карманов, что можно упрятать в них гопстопников со всего союза, да еще и место останется?
Сейчас перейдем вон те трубы, Горииванов показал на переплетение унылых железяк, и, считай, на месте. Отдохни пять минут.
Я присмотрел мягкий на вид бугорок около изъеденного сыростью ригеля и подложил под голову противогаз.
Перед глазами все поплыло. Сначала, как будто дерябнул пару пива, легкий шум и все такое-прочее, потом повело сильнее и уже не хотелось подниматься. Поспать бы часа три-четыре Мальцев не даст. Трескучий он, как будильник. А здесь славно. Только запашок сладковато-микстурный, смазанный чем-то прелым.
Я чихнул. С пола взлетели белые парашютики, усилив прель. Хм, нормально пахнет. Мне отчаянно захотелось подвинуться ближе к дурманящему источнику, но это оказалось не так просто. Попытавшись оторваться от пола, уперся каблуками в бетон, взмахнул руками, цепляя ладонями землю. Все без толку. Зато окружающее предстало в ином свете. Например, стены, ранее скрываемые темнотой, обрели мягкие контуры. Там прятались плюшевые зверьки, махали крыльями голубые бабочки и садились на оранжевую траву.
Я начал их считать. Сбился. Опять начал.
Все, не могуглаза слипаются. Спать прямо здесь буду до синих мух и шума в голове. Так спят медведи в своих берлогах. Надо лишь подвинуться ближе к пряной волне, бьющей из стенки. Такой же душок, помню, издавали диковинные плоды, привезенные из далекой республики Эль-Сальвадор дядей Гришей Степановым, механиком торгового парохода «Меч Октября». Да, тот же запах, только с добавкой грибов Голова, зараза, тяжелая, будто кто свинцом зафуговал.
Я попытался доползти к мухомору-невидимке, стреляющему белыми парашютиками. Повернуться удалосьнабок или на спину я долго не мог определить, пока не закололи предплечье маленькие пузырьки. Вытащив затекшую руку, я шлепнул по земле. Пальцы воткнулись в какую-то дрянь, невыносимо отвратную даже на ощупь. Е-мое, это ж крыса! Дохлая. И уже давногнить начала. И еще рядом. И там, чуть дальше. Везде раскиданы гниющие тушки. Волна отвращения побежала по телу. Я подскочил, но все вокруг предательски закачалось, пол дрогнул, толкая к стене, обросшей чем-то бархатно-зеленым и шевелящимся в радостном предвкушении; но Мальцев все-таки удержал меня, схватив за воротник шинели. Понял суматошный капитан, во что я попал. Понял, каким-то шестым или седьмым чувством. А Волхов держал меня за волосы и слепил фонарем, отыскивая «красновато-бурые или коричневые вкрапления на кожных покровах лица». Ничего не найдя, закачал для профилактики лошадиный шприц масляной жидкости, а потом шлифовал мне лицо и руки белым порошком до такой степени, что почувствовал я себя судовой рындой. Да ну и пусть. Лучше светиться медным колоколом, чем зеленеть прикормкой этого вонючего ягеля.
Крепко влетело мне за этот привал. Майор Горииванов глядел, будто я обесчестил его дочь, Мальцев выстраивал многоэтажную тираду и даже молчаливые огнеметчики глухо матерились. Только вся эта ботаническая суматоха отодвинулась на второй планпослышалась автоматная очередь и тут же влетел очумевший «гопник»:
Атас, мужики! Крысы!
Горииванов резко поднялся.
Ты чего несешь, ляпало?
Гадом буду, крысы. Стадом прут! «гопник» скороговорил, часто оглядываясь назад. Здоровые, как свиньи! Ефрейтор, мудак лягавый, из автоматаих шуганул. В клочья! Валить надо.