Это что еще?! строгий голос Фомичева распахнул дверь на балкон. Андрей Антонович, Далматова, что за пляски на открытом воздухе?!
Не Далматова, извините, а княжна Мери, не так ли, сударь? обернулась красавица в голубом бархате.
Вне всякого сомнения. И маэстро попечитель в этом скоро убедится. Я подвел принцессу к Дмитрию Ивановичу, и она повела его в следующем танце.
«Попечитель» отбрыкивался, возмущенно тряс подбородками, но потом махнул рукой, весело рассмеявшись.
Иди в покои, княжна. А вам, мессир, не мешало бы обеспечить даму хотя бы пиджакомвон дрожит вся.
Отправив Астру в зал, Фомичев подхватил меня за локоть и, озабоченно потирая брюкву носа, тяжело двинул фразу:
Хм-м Ты, Андрей Антонович Ты эт-самое. Грр-м Смотрел я на ваши па-де-ба. Гм-к-к-к Не крути девчонке голову.
Да какую голову, Дмитрий Иванович! Я вообще без всякого
Фомичевское лицо набрало внезапно оттенок подового хлеба, ради мягкости долго выдерживаемого на пару.
Мы с тобой не два дружка, в парке болтающих. А работники учреждения, некоторым образом. И здесь на виду все. И каждый шаг отслеживается. Особенно твой.
А я что, пасынок?
Нет. Но сигналы на тебя имеются. И заметьсигналы тревожные. Обвинений выдвигать не буду, но, по-моему, Далматова смотрит на тебя совсем не как на учителя.
Дмитрий Иваныч
Все. Я сказал, ты запомнил. И прекратим на этом.
Завуч промокнулся белым платочком и, казалось, разом стер с лица набежавшую на минуту хмурое облачко.
Тимкина не видел, нет? Только что я его в этом коридоре видел. Куда девался проклятый!
Еще один эпизод того давнего вечера запомнился. Принцесса, одетая уже в обычное платье, разыскала меня в темном углу.
А вы Совету не встречали, Андрей Антонович? голос вырывал из души звенящие струны. Я тут занозу А у нее пинцет. Длинный такой.
А где ты занозу вогнала?
В примерочной.
Да нет, в каком месте? Давай вытащу.
И, видимо, желая добить меня совсем, она поставила ногу на приступочек, на две трети обнажив бедро.
Вот здесь.
Черная щепка, миллиметра в два, забралась под кожу. Вытаскивать ее было сущей пыткой, я изнемог совершенно, и тогда принцесса нанесла решающий удар. Она наклонилась и, глядя вниз, шепнула с ангельской простотой:
Сильно короткая, да? Надо зубами попробовать
Будто Гоголевский черт на спину прыгнул. Клацнул я зубами и, как в прорубь ныряя, припал к ноге. Возюкаюсь, балдею, дурак. Уже и заносу ту давно съел, а все никак оторваться не могутакое блаженство, словно на облаке катаешься. Отлип насилу. Предохранители горят, аж искры в пол, а снегурочка голову мою прижала опять и отвернулась.
Ребята, спектакль давно окончен! треснул ехидный смешок Полтавцевой шагах в десяти. Чего вы здесь делаете?
Занозу вытаскиваем! по-пионерски крикнули мы.
А-а
Когда юные литературоведы схлынули, растекаясь по домам, я подал Ветке пальто и, влезая в рукава, она вдруг охнула, оглядываясь за спину.
Ты че кряхтишь, Полтавцева?
Да вот Села как-то неудачно. Занозу вогнала. Ты помоги, а? Специалист, как-никак. И прыснув, она потянула меня к двери.
Расплата за счастье наступила по хорошему прусскому принципучерез сутки после содеяного. Между уроками Фомичев вызвал меня и крепко запер директорские палаты.
На, читай, он бросил мне мягкий, густо исписанный чернилами лист. Казанова!
В документе сообщалось, что «гражданин Саблин, позоря звание советского учителя, имеет половую связь с ученицей вверенного ему класса Далматовой А., о чем свидетельствуют имеющие место частые уединения двух обозначенных лиц, во-первых, непосредственно в стенах школы и, во-вторых, в местах общественного нахождения жителей нашего города, что особенно возмутительно, так как Далматова в момент обжиманий и поцелуев находилась в школьной униформе».
Райнаркомпрос также уведомлялся о том, что «псевдопедагог Саблин, презрев общеобразовательные нормы морали и нравственности, зажимал Далматову прямо на вечере поэзии, почти на глазах детей». В конце письма доброжелатель сглупил, потому что фраза «едва придя на ниву просвещения, Саблин обанкротился как учитель истории СССР» выдала его с головой.
Зачем Тимкину это нужно, думал я, закуривая вторую подряд папиросу. Ну, выгонят меня, дальше что? Все равно он со своим ускоренным рабфаком лопнет на первой же аттестации. В том, что письмо сочинил мой неудачливый коллега, можно было не сомневатьсятолько собери до кучи факты. Тимкин мог видеть нас во дворике, его искал директор, когда мы со снегурочкой танцевали на балконе. Голова эта еще высунуласьи назад, подлая. Не, точно он. И не в тягость было, мудаку, выслеживать под чьими окнами я стоял!
Паскудная ситуация. «Лжедмитрий», спасибо ему, не рубил с плеча, но вся эта кадриль Фомичевукак гвоздь в одном месте. Раз у него на руках письмо, которое направлялось в райнаркомпрос, значит «корни» там есть. И будет «господин попечитель со товарищи» гасить огонь прямо в избе. А как? Самый верный способспровадить меня куда подальше. Лучше в область. Еще лучше в Карелию, там образовалась новая союзная республика.
Ладно. Прорвемся. Главноечтоб не трогали принцессу. А то понасоздают хитрых комиссий, активов, бюро. Будут толочь воду в решете на разных заседаниях. Не, если эта каша заварится, брошу все и уеду. Не будет менявсе утихнет, Фомичев постарается.
Вечером я поехал в гости к Совете и выложил все как есть.
Я тебе говорила, добра от ваших этих не будет. Говорила или нет?!
Да ну причем тут Не обо мне речь. Если чтоя собрал манатки и тю-тю на Дальний Восток. Ее надобно оградить!
Как? Частоколом обнести и вокруг с топором ходить?!
Да хоть с топором! Я, Ветка, за нее башку на раз отсеку, пусть хоть что потом
Совета забралась с ногами на топчан и сцепила руки на коленях.
Знаешь, тебе действительно лучше уехать. В Кемь набирают «язычников» и географов.
Вообще-то я историк.
Да какая тебе разница с универовским дипломом? У них на всю республику три десятилетки.
Думаешь, возьмут?
Надо, Андрюха, чтоб взяли!
Вырабатывать диспозицию мы ушли в маленький «отвальный» закутокдополнительную комнату, пожертвованную старшему Полтавцеву родным заводом. Ветка принялась выживать своего дядьку-инвалида, обосновавшегося в этом убежище.
Сенька, дай людям пообщаться. Потом свои каракули будешь выводить.
Сенька, младший брат ее отца, на заграждениях под Райвола-Йока потерял руку до локтя.
На другой тоже не доставало одного пальца, но хлопец в меланхолию не впал, а наоборотпошел учиться на бухгалтера, когда брат привез его из госпиталя. В каморке под лестницей он учился писать левой щепотью.
Принес тебя леший, заворчал Сенька, прибирая тетрадки.
Не гунди. Видишьдело у людей. Секретное. А ты под ногами со своими дебит-кредитами путаешься.
Сенька поднялся.
Ты бы на ней, Андрюха, женился. Вон жопу какую отъелалопнет скоро, и, выходя, шлепнул Ветку по мягкому месту.
Из-за вечернего времени и обязательного семейного ужина до конца детали обговорить не удалось, и шептали мы это дело за столом о семи персон. Суровый глава семейства за едой предпочитал тишину, но, когда тетя Феня поставила кипящий самовар с маленьким чайничком, стало шумно, как в жестянке с пуговицами.
Вы чего там шепчетесь? улыбнулась тетя Феня. Рассказал бы, Андрюш, как жили. Я не признала тебя сразу.
Не признала Федора Егора, заметил старший Полтавцев. Годков пятнадцать минуло, как Антошка Саблин в Туркестан сорвался. А ты, Андрюха, стало быть учительствуешь?
Учительствую, Тихон Игнатьич.
Хорошее дело. Все полезней, чем клинком махать.
Был памятен тот вечер в семье рабочего-формовщика. Памятен простым теплом очага, честным хлебом и некоей старорежимностью, в семействе которого война оставила всего двух братьев да саму Ветку. Лишь в январе сорок второго мне удалось разыскать ее и отправить на Большую землю, выменяв на эваколист ургенчский самоцвет.
Казалось, все обговорили и расписали мы в тот вечер. И куда бумаги послать, и какие, и что говорить при случае. А случай подошел с такой глухой окраины, о которой я и думать забыл.