Тогда проводилась компания по перевоспитанию блатных, и получил Федя от государства белую анкету, паспорт и настоящую фамилиюКузнецов. Живи и радуйся жизни, как всякий нормальный гражданин. Бывшие дружки-подельники из банды Косого хотели посчитаться, но, во-первых, «отступник» мог убить кулаком быка, а во-вторых, сам Миронов, замначальника 22-го дивизиона милиции, пообещал главарю банды, что тот сменит прозвище на «Слепой», если будет замечен ближе, чем за сто шагов от медвежатника-расстриги. Миронов считался товарищем серьезным и, кроме того, советская власть «держала мазу» по выражению уголовников, за тех, кто вступил на светлый путь.
Так что, работал механик завода «Электроаппарат» Кузнецов без оглядки, имел сына лет четырех и от языкатой своей Татьяны сбегал на все лето в лагерь. Здесь он тоже возился с разной механикой, точил железо и, понятно, ведал матчастью. А еще Федя гнал немыслимо крепкий самогон, угощая им Еделева да круг симпатичных ему людей.
Я тоже был в этом круге. С того момента, когда Зеленый вдруг заинтересовался историей. Вернее, не историей даже, а томиком Римана. Обмахивая Рихардом Ф. Риманом потное лицо, оружейник почему-то заглянул в содержимое книги. Одолев около страницы, Федя, хмуря брови, спросил, на кой ляд мне «эта киноварь». Получив ответ, он совсем помрачнел и удалился, прихватив книгу с собой.
В течение дня от Зеленого мчались гонцы с вопросами на бумажках (типа, что такое артефакт), а на другой день, дядя Федя пришел сам. Обернутый в газету Риман был торжественно возвращен, потом из баула извлечен был фирменный напиток и за второй стопкой понял я, почему Федин самогон прозвали «ударник».
Мы по-доброму приятельствовали. Зеленый оказался неглупым человеком, наблюдательным и многое повидавшим. Заметил он и мои павлиньи хождения.
Страдаешь? спросил Федя, развешивая только что принесенные плакаты с различными видами запальных трубок.
Чего ради?
Да ладно, я ж наблюдаю, как ты за девчушкой этой, Далматовой, вяжешься. Как, брат, нитка за клубком.
Ну, есть немного.
Хм. Было б немного, ты б тогда пиво в буфете дул. С раками, оружейник пыхнул облаком свинцового дыма. Чего ты в ней рассмотрел? Худющая, как чалка.
Внезапная куча «юных ленинцев», перебивая друг друга, обступила Зеленого:
А сколько мертвое пространство у танка? А какой прицел берут на самолет? А на пристрелку винтовки?
Разобравшись с «головорезами», он посоветовал:
Вон, Ермак Наташку лучше за дойки потягай.
А тебе, Федор Иванович, если дама поменьше трех обхватов, то и не женщина. Плохо от такой не будет?
Федя бормотнул тихим смешком и, ковыряя лунку для чинарика, ответил:
От хорошего плохо не бывает. Вон грек твой что написал: «древние эллины воспевали здоровых женщин, способных к многократному деторождению». А греки, брат, это сам понимаешь!
Да ну! Греки, брат, женщин только воспевали, а в «этом деле» больше пользовали друг друга.
Э-кг-хм Ведь какие мужики серьезные были, полмира завоевали, а вот на тебе Зеленый вздохнул, сокрушаясь о древних, но тут-же перешел к более животрепещущим делам.
Тут другое, студент. Я видел много, так что послушай доброго совета: беги. Она дама крестов, барышня эта. И скоро за нее мужики на части рвать будут друг друга. А ты, если хоть на один узелок с ней завяжешься, то уж до гроба. И любить не будет, и прочь гнать будет, а ты все одно, как дурной налим, за светом поползешь.
Федя встал, сморщил красный, в прожилках нос и предложил тяпнуть «по сто». В подсобке, за железной решетчатой дверью, было прохладно и темно. Стоял там длинный ряд запертых шкафов, единиц в семь, чье содержимое было знакомо только оружейнику.
Черт его, что он там держал, может, просто отмыкал закрытые замки, разнообразя досуг, не знаю. Самогон, во всяком случае, там не хранился, мутная бутыль стыдливо пряталась под рогожей в мятом ведре. Рогожное одеяло светило дыркой, в которую пролезло стеклянное горлышко.
После первой, Федино лицо поплыло бугристым добродушием помидорного цвета. Щеки начали обрастать ямочками, подбородок наливался, как у брачного жабона, и еще казалось, что вот-вот сожмутся толстые губы и сделают смешное «бррр».
Я затих в ожидании второй. Однако нетерпеливое бульканье из горлышка заменило другое бульканье из другого горлышкапобольше и помощнее. Зеленый помотал головой:
Не, студент, больше тебе не наливаю.
Это почему же? «Ударник» ударил в голову, и Зеленый немного качнулся вверх.
Напьешься опять, упадешь, заснешь. Кому тебя тащить? Я на работе, а Далматовой не под силу твою тушу волочь.
А с какого интересу ей таскать меня потребуется?
А ты у нее спроси. Тянула ж она тебя из канавы, свинью бурую, аж до мостика.
Ты что, Федор Иваныч, пороху надышался? Это когда такое было?!
К-а-а-да! Зеленый вытянул губы в трубочку. Когда ты, как бревно, из кустов на поляну к девкам выпал.
Вот это заход. Бедная девочка еще и перла меня по откосу метров шестьсот. Я осторожно спросил, открыв один глаз:
Федь, а я ничего такого?..
Ничего. Только гитару требовал, да еще врал, что тебе кто-то ногти пообкусывал.
А зачем гитару? Я играть не умею.
Ну, эт я не знаю, Зеленый, спрятав подпольную емкость обратно в рогожу, наморщил лоб. Ты, если пить не можешь, не пей. А то, что это?.. Прибегает ко мне Зинаида Колчева, чуть не ревет: пошли, мол, дядя Федя. Там наш инструктор пьяный, как грязь валяется. Я, понимаешь, туда, и на тебегерой. В костер упал, девок напугал.
Мощно тогда я долбанул. Факт. Но, чтоб с песнями и провалами сознания? Вот не было Зеленого, хоть стреляй!
Федя как мысли читал:
Ты что, вообще ничего не помнишь?
Почему не помню?! Вокзал помню, как пили там с Валькой, помню. Потом назад шел, потом ведьмы эти
Чего?
Ведьмы, тоскливо проговорил я, пряча глаза.
Н-да, буркнул Зеленый. Чего ж ты напился-то так?
Друг приезжал, из Ленинграда.
Тоже студент?
Не, Валька танкист. Он в городе на бронекурсах усовершенствования комсостава был.
Это он из Питера сюда ехал, чтоб нажраться?
Уезжал он, Федор Иваныч. Назначение получил и уехал.
Оружейник, сопя, вытащил бутыль и разлил еще по «стаканычу».
Ладно, Андрюха, давай за него. Армейские в случае чего первые полягут. И еще, чтоб никогда вся эта мудрость стрелковая не пригодилась.
Да ладно, че там, я одним махом опрокинул стопарь и затянул:«На отлично мы умеем бить гранатою врага».
Хватит визжать, от моего пения Федя стал каким-то уксусным. Лемешев выискался. Ты объясни лучше, чего вас на эту войну так распирает. Я понимаю, Валька твой, это его хлеб.
Валька лопух, я приставил к ушам ладони и показал, какой лопух Валька. У него финны танк сперли.
Как сперли?!
Да так! Днем подбили, а ночью утащили к себе. Лапоть он, а не бронетанковый командир.
Сам ты лапоть! оружейник почему-то обиделся. Человек голову под топор подставляет, а ты разве что таракана шлепанцем прибить готов. Как пули над ухом свистят, забыл уже?
Можно подумать, что ты их кучами из угла выметаешь.
Федя, правда, один срок пилил сосны за вооруженный налет на склад Ленинградско-Рижского депо. И мутнели слухи, что «овоэнкапээсовская стража» сама не справилась, так что пришлось подкреплять защитников депо отрядом конной милиции.
Ну и черт с ним. Тоже мнеГерой Гражданской.
Зеленого мои сомнения больше не томили. Он, оказывается, уснул, подлец. Откинулся к несгораемому шкафу и сопит в ноздрю. Я потихоньку стал выбираться на воздух, но дядя Федя задержал этот порыв:
Так ты осторожней с девушкой, на нее Ероха западает. Шпана отпетая.
Федя опять закрыл глаза и погрузился в сон окончательно, став похожим на большой черный мешок возле сейфа.
Вскоре девочка с серо-ледяными глазами стала еще более незнакомой и далекой. Уже нельзя было вот так запросто подойти и заговорить с ней. А те эпизоды, где я (когда-то!)гонял ее за мишенями, обзывал Розой-Мимозой или мог вообще заставить по десяти раз повторять упражнение на стрелковом тренажере «Альмина», вызывали удивление и досаду (сейчас бы так!). Но теперь даже мимолетная ее улыбка причиняла такую радость, после которой надо было еще долго приходить в себя.