Мишаня вытер белое лицо рукавом и осторожно посмотрел за угол.
Тихо, вроде.
Впереди темнел длинный коридор с бегающими отблесками пожара. Висевшие на стенах картины были растоптаны на полу, всюду валялись обрывки бумаг и ломаные стулья с отбитыми спинками. У дверей лежал человек в халате, рядом с ним еще один, а между людьми сучил конечностями бурый ком, кусавший воткнутую в бок ножку стула.
Горюн, сказал сержант. Тварь бешеная.
Горюн задышал опадающими боками и уронил голову, высунув на пол язык.
Что, сука, нажрался?! Мишаня поднял карабин.
Погоди, я взял ближний стул и отломил у него ножку. Заряды надо беречь!
Тварь, увидев орудие смерти, шкребанула паркет. «Ий-й-у-у-ууу», вой был тихий и сиплый, будто воздух выкачали из брюха. Живой-здоровый он бы такую трель выдал
Н-на!
Ножка с облущенным лаком вошла горюну точно между лопаткой и шеей. Там у него было что-то вроде сердцасизая жила с тремя кишками.
Ребятам хана, обернулся ко мне сержант. Надо засечки делать.
Мы подрезали сухожилия под коленями и мышцы на лопаткахесли этого не сделать, человеческие тела используют ОРВЕРы. Сильно тошное это занятие, однако впереди ждало нечто худшеенесколько трупов в больничных пижамах, аккуратно сложенных у батареи под окном. Некоторые были без голов, у других черепа вскрывали острым, выбрасывая на пол содержимое; а над ними на железный крюк обрушенного пожарного стенда кто-то наколол медсестру Светланку. Кто-то большой убил ее и, издеваясь, наколол, словно муху на рыболовный крючок. Недалеко ронял кровавые капли багор с налипшими шерстинками.
Наверное, отбивалась этим
Сержант зло втянул воздух, и где-то на середине втягивания, принюхавшись и подняв липкий багор, зарычал с неожиданным подвыванием.
Покатился вдруг аптечный пузырек, и я увидел, как чуть приоткрылась дверца пожарного шкафа. Полотно ее обуглилось, кое-где рисовались вмятины, но доски выдержали.
Слава строителям, делающим шкафы из осины! За дверью в проеме между трубой и вентилем сжалась, закрыв глаза, молоденькая санитарка, худенькая и совершенно седая. Все попытки извлечь ее из переплетения трубной стали ушли без пользы. Пришлось там же и оставитьубежище вполне надежное. А чтобы избавить от шока, втер ей в кожу адреналин, выбрав из многочисленных, большей частью раздавленных ампул те, что с желтыми полосками.
Лестница опять бежала наверх, где трещал огонь, кричали десятки голосов и хлопали редкие выстрелы. Бой переместился туда совсем недавно, причем, судя по обрывкам бинтов, лопнувшему носилочному брезенту и бутылям с аргентитом, чужаки ударили внезапно. Даже труп хватуна, пучеглазый и скисший, не красил общей картины погроматак жалко и грустно выглядело орудие убийства, крашенный под алюминий костыль с оторванной ручкой.
Подхватив несколько совершенно целых бутылок с серебряной водой, мы сделали первый шаг, как вдруг кипящий клубок упал откуда-то сверху. Он повис над залитой кровью лестницей, поливая ее синюшными лучами. Шарик был маленький и подвижный как ртуть, переливающийся в движении чем-то неподъемным, отбрасывающим тень на бока этого маленького солнца. Ни попасть в него из ружья, ни подорвать тем более. Это я знал по тем аксиомам, что вбили в мозг электрическими гвоздями лахтинские профессора.
Как бы сознавая нашу беспомощность, огненный колобок нежился в маслянистых лучах, как расшитый петухами лабазник, поймавший беспризорников на «хапке». И тогда двинул я кулаком в эту блинную харю. Наверное, от отчаяния. Слышал когда-то, будто рубил отчаянный сталевар ладонью кипящую струю. Повторил подвиг. И даже не ошпарился, а пару несмелых укусов и за боль принять было стыдно.
Чертово солнышко ударилось затылком в фасонину, сразу же прикипев к трубе. Бурные, видать, кипели в нем градусы. Чугун за секунду покраснел. За вторую расплавился, третья сделала из хлестнувшей под давлением струи кипяток, а затем пар. Нашла вода на пламень. Однако и огненный еж, получив на пряники, заметно сдал, не улыбаясь жирной улыбкой. Он как-то ссунулся внутрь себя, покрываясь розовыми бубонами, и трусливо задрожал вместо наглого искрения. Водная струя опять нащупала его и погнала к стенке добивать.
Начало хорошее.
На следующий этаж мы влетели за три секунды. Не оглядываясь и не сомневаясь. Чтобы заблокировать мозговые импульсы, я «кинул мостик»самоиндуктивный гипноз. Для этого необходимо представить себя в костюме водолаза на морском дне, пассажиром летящего поезда, парашютистом, на слабый конец. Хотя это дело чисто индивидуальное. Другие представляют себя в бетонном погребе или в чистом поле. А сержант, по-моему, ничего себе не воображал. Ринулся вверх, как медведь.
Да на него ОРВЕРы, вообще, ноль внимания! Только с моим появлением копившиеся для атаки твари зашевелились. Поздно! Боевая позиция превосходная, напали сзади, цели перед намичего еще желать ликвидатору.
Первым я уложил длиннорукого горбуна с бледным лицом. Он завалился, подминая под себя еще двоих в серой шерсти. И пока визжащий клубок скидывал дергающуюся кладь, навел оружие на выскочившего вперед разъяренного багника. Багник даже визгнуть не успел, получив заряд в спину, а коршуном летящего мигуна подстрелил Мишаня. Эти синегубые, когда жареным пахнет, такое творят, что не каждый пограничник или охотник прикроет. В е к н е з а б у д у, Мишаня.
Зверье метнулось вроссыпь, и один из них был убит метко брошенной бутылкой. «Святая вода» облила его до половины, сделав похожим на полусжареный шашлык. Верхушка, дымя, обугливалась, а сырая половинка так яростно махала когтями, что нежить вертелась, как юла. Я даже не успел рассмотреть, что это было.
Из всех осаждающих остался только одинзадастый дебил, бритый и улыбающийся. Такие сумасшедшие, попадая в энергополе чужака, становятся на удивление агрессивными. А сил у них, дай бог каждому.
Заряд было на него жалко тратить, можно и обычным способом нейтрализовать, да и, вообще, трогать подобныхгрех. Но дебил визжал, махал руками, наступая, и сержант двинул его прикладом.
Горюны куда-то исчезли. Черномазая гайдасамая опасная из всехполучила три пули в хвост, но ушла, падлюка, в стену, распластавшись жирным пятном в штукатурке. И хрен с ней, далеко не уйдетмои коллеги ее быстро определят. Так что одолели ОРВЕРов на пять с плюсом, даже не верится.
Людской поток заструился по лестнице вниз, а нас подхватил обгоревший Бейсенов с забинтованным горлом.
Туда, хрипел он, тыкая скрюченными пальцами в дальнюю арку. Туда ходить!
В руках у него было древко с наконечником и обрывками знамени и связка матовых лезвийтакие же приходилось видеть в некоторых убитых чужаках.
Крепкая на вид стена, у которой толпились, чем попало вооруженные постояльцы госпиталя Осипова да санитар с карабином, внезапно оплавилась и рухнула вниз.
Царапая когтями обломки, выскочили горюны и напали на Мишаню. Но я не мог помочь ему. Впереди, тяжело ворочаясь в клубах оседающей пыли, хватал щербатый угол кто-то большой, черный и смрадный. Когти его сжали кирпич, и обожженный тысячью градусами кусок глины треснул, истираясь в прах. Голова чудища поднялась, и стало видно, что росту в нем около пяти аршин. Рычащая гадина без натуги оторвала ногу, видневшуюся из-под обломков стены.
Хр-ра-вас! Брызгая кровью, нога шлепнулась мне в грудь, а Буран Бейсенов закричал что-то по-казахски, в два прыжка очутился близ чудища и воткнул в него свое знамя-копье. Только на зверя это ничуть не подействовало. Махнув лапой, он ударил Бурана по голове, вогнав ее в туловище. Подняв уже бессильное тело, несильно шлепнул древком пониже спины.
И скользнул в мозг, покрывая злобной трясью мышцы, сигнал: это он, это он, сволочь, насадил Светланку на крюк! И завизжав, как за секунды перед этим Бейсенов, я сорвался вперед, стреляя на ходу.
Заряды шли мимо. Реакция твари впечатляла: неимоверно скоростные движения влево-вправо, в сторону и еще раз влево, и сжатые в ударе когти вкупе с наглой, презрительной усмешкой.
Уворачиваясь от пуль, волчина бежал мне навстречу, да только сам себя перехитрил. Когда он изогнулся для удара, я всю силу, всю ярость и боль, все, что накопилось во мне, собрал на острие штыка. И за мгновение до его победного маха прыгнул на колени с прогибом назад, как учил когда-то Берендей.