Вшивым хихиканьем Генька мотнул головой в сторону сержанта, держащего на плечах медсестру.
Зови! топнул поганец, и я затянул трясущимся фальцетом:Эй, друг! Вера, идите сюда!
Постыдный и жалкий зов услышан не быля только рот открывал, а громкости никакой, так беззвучно иногда орут бродячие коты.
Сильней, сильней кричи, кипятился Генька в шевелящейся колючей загороди, шипишь, как чайник.
Он еще гундел о чем-то, по-рыбьи шлепая губами, но я уже видел его дефект.
Ты что?! плеснул злобой Сыч.
Гена, а ты ничего плохого нам не сделаешь?
Никогда! Честное ленинское и коммунистическое, под знаменами вождей!
Гаденыш додал мерзкую фразочку, а я окончательно убедился, что он не попадает губами в такт своей речи. Фантом! Опять я купился!
Призрак, видимо, почуял что-то неладное и стал громко откашливаться, харкая зеленоватой слюной.
Простыл, объяснил он, смахивая гнилую ряску. Ну, чего замолчал? Зови.
Сейчас, пообещал я и ударил штыком туда, куда был должен ударить свинчаткой много лет назад. В переносье.
Этот удар был с любой точки зрения бессмыслицей. Удар в ничто, удар в пустоту, удар в плоть вакуума. Но это н и ч т о было соткано из мрака моей души, вываляно в грязи детских страхов и взрослых подлостей, и чтоб победить свой страх, надо было снова очутиться в записяных шортиках, победив себя того давнего, чьи нервы тянулись гордиевыми узлами ко мне сегодняшнему.
Н-н-н-ааа!!!
П-а-а-дла! завизжал утопленник, хватая рукой мою винтовку. Пальцы его наткнулись на серебро штыка и разом увяли пучками синих водорослей. А изнутри выперло что-то, и живот лопнул, сливая всякую дрянь.
Очень уж противная эта оказалась штука, и я отвернулся, успев заметить длинного тонкого червя, елозящего в трясущейся блевотине.
Штык колол и резал, проворачиваясь и хлюпая, но все-таки вязнул в студенисто-оплывающем месиве. На всякий случай пришлось разрубить мерзкий холодец косым крестом. Рыбьи потроха исчезли. Желтоватое око удивленно мигнуло, и упала темень, как в брошенном танке. А потом провалился пол, и меня засыпало почти до шеи.
Более всего не хотелось, чтобы какая-нибудь гадость о тысяче мерзких ножек залезла в ухо. Ужасно боюсь насекомых и им подобныхя бы застрелился лучше, чем попал в яму с тараканами или жирными гусеницами. А здесь, наверное, всякие водятся. Вот черт! Попытался освободить руку и только хуже сделалздоровенный пласт земли оторвался и ударил по голове, рождая зачатки паники.
Как теперь выкручиваться? Я ж не Гудини из журнала «Мир приключений» и в дырку без мыла не пролезаю, как ни поворачивайся в этом погребе. Потрогали память страшные рассказки из книги с «ятями» о заживо схороненных и дернулась нога, попав куда-то в пустое место. Прощупав носком сапога отверстие, я определил, что оно весьма плотное, может, даже со стенками из металла.
Ага! Ссунулся грунт под коленями, шорохом заструилась худая супесь, и я упал из одной могилы в другую. Здесь странно соседствовали песок и глина, и что-то чернело впереди. Пошарив вокруг себя, я наткнулся на твердую стенку и почувствовал приток свежего воздуха. Есть воздух! Пальцы скользнули вдоль шершавой панели с выпирающими дисками. Чиркнул спичкой и тусклая копоть села на железную крышку с орлом, венчающим надпись: «Штабъ-ротмистр Верещагинъ. 18771909. Спаси господь». Вот, значит, где я оказалсястарое кладбище спецуры. Выше обнаружились два точно таких же орляных диска: титулярный советник Фогель и отец Иероним (Франко). Спасибо, мужики, и вечный покой вам.
Старое погостье вывело по ступеням наверх. Спутники мои обнаружились на поверхности сразу же. Сержант сидел на траве, глядя вниз, а Вера мотала ему на голову невесть откуда взявшийся бинт. Другая птичка-сестричка держала за плечи, пресекая попытки верзилы спрыгнуть вниз.
Мишенька, не надо, миленький! Сейчас позовем кого-нибудь, и спасут лейтенанта.
Кого ты позовешь, дура! взорвался «Мишенька». Смотри, что вокруг.
Главный корпус полыхал вовсю, и по мечущимся в панике людям около входа я понял, что вызывать действительно некого.
Огонь трещал на всех этажах, отгрызая могучие куски левого крыла. Стекол не было. Их осколки блестящими кучами сверкали на асфальте у крыльца, на скамейках главной аллеи и даже пускали зайчиков на битом камне, оставшемся от хозпостроек и гаражей.
Красная машина с помпой томилась перед чугунными воротами. Охранникимолчаливые парни из внутренних частей НКВДне допускали пожарных, но те не уезжали, сверкая желтыми касками на другой стороне улицы.
Сержант, увидев меня, сбросил, видимо, целый мешок камней с совести, Вера кивала, не переставая гладить «Мишеньку», а рыжая сестричка кинулась на мою широкую грудь, заплакав.
Ну, все. Все хорошо, девочки. Теперь бегите к воротам. Живо-живо-живо.
Мы проверили амуницию и пустились бегом к валившемуся от жара зданию. На подходе стало ясно, почему не пускают пожарныхсмысла не было. Голубоватый отблеск прыгающих шаров означал одноработу «язычника».
Тварь гнусная. Плазменная форма жизни. Да еще соображающая. Нечто вроде мыслящего протуберанца. В старых книгах писалось, что он рождается только из огня сгоревших церквей, а я думаю, все равно ему, из чего рождаться, были б условия. Только гвозди в том, что наши теоретики эти условия никак не могли обозначить. Следовательно, и средства борьбы подбирались на ощупь, а это всегда ведет к большим потерям.
Я метнулся к парадному входу, но сержант остановил меня.
Давай здесь попробуем, указал он в сторону полыхающих окон.
Огонь ведь, пожжемся.
Гляди, командир, пламя с синевой в третьем окне, над приямком.
Вижу, да.
Это самое тихое место во всем пожарекрыло язычника, не вспотеешь даже. Он потоптался, оправляя ремень с подсумком. Ну что, пойдешь?
Если э т и внутри, ударим как раз с тыла!
И мы с разбегу влетели в черно-рыжую пасть огня.
Жара действительно не было. Плавал только зыбкий туман с претензией на марево, на деревянном полу шагренилась краска, а в том месте, где мы только что прыгали, красовалась огненная занавесочка о синих звездах.
Ты почем знал, что в это самое прыгать можно?
Сержант покосился в мою сторону и тихо сказал:
А я и не знал вовсе, так, читал где-то.
Ну, т-ты
Отож. Но зато мы здесь. И если пройдем дальше, надо попасть в коридор второго этажа.
Это тоже читал?
Нет. Я здесь в карауле стоял и в заразном тоже, и в морге. С апреля кантуюсь.
А на чем засыпался, Мишаня?
Мишаня отвел взгляд и, шлепая ладонью по кулаку, выдавил:
Упырь подрезал.
Н-да. Вот радость привалила! Однажды укушенный лечится долго и тяжело, и никто не даст гарантий, что без ежедневных уколов цитоглобина его не потянет на «свежину».
Утром кололи, тяжело вздохнул сержант, глядя, как я начал «метать икру».
Ладно, за спину только не заходи, а то отвлекать будешь.
Морозец бежал вдоль хребта, заставляя вглядываться пристальнее в улыбку сержантанет ли клыкастых примет. Ну, Бог не выдаст
Налево по лестнице бушевало всамделишное пламя, направо тоже, и путь был только один: наверх через балкончик. То, что от земли до балкончика метра три высоты, никак не смутило Мишаню и, пружинясь от моей спины, сержант допрыгнул до бетонного выступа. Уцепившись, он долго кряхтел, затем сделал удобный захват и сказал, чтоб я цеплялся за ноги, и наверх вылез вместе со мной, бугаина здоровая.
Дальше по балкону дверь, товарищ командир, на лестницу. Через нее есть выход в центральный зал.
Ты уверен?
Сто процентов. Я ж говорюздание как родное, я здесь даже зверинец охранял!
И мы сразу же посмотрели друг на друга. Зверинецэто специально оборудованные боксы для нежити, попавшей в руки спецуры. Официально он именовался ВИЗОР, временный изолятор-распределитель, а в госпитале он располагался, потому что и раненых и трофей везут всегда в одно место; почемуя не знаю. Трофеи потом отсылают либо в спецлабораторию института Мечникова, либо еще в какое профильное учреждение, либо на утилизацию.
Соседство, так скажем, не очень, но привыкаешь. Электрокабель тоже опасен, однако живет с нами под одной крышейв стенах. И ничего. Главное, чтоб стены не ломались.