Я отомщу,произнес я, чувствуя, как от магии теплеет рука.
Огоньки брызнули с пальцев. Ударились о стену, рассыпаясь золотыми каплями. Сухие шкуры задались быстрее хвороста, зашипели так, будто в них еще осталась жизнь. Огни шустро прыгали со шкуры на шкуру, со стены на потолок; плавился лед. Призраки смотрели на полыхающие шкуры, как измотанные штурмовые солдатына падающую крепостную стену, которая держалась не один месяц.
От дыма и гари стало дурно. Из глаз безостановочно текло, невзирая на то, что один был закрыт, а на другом лежала колдовская пряжка. Ломая тонкие кости, захлебываясь едким дымом, я вышел в лабораторию. Никто, кроме Лили, не заметил моего исчезновения.
30
Отдышался. Сдвинул Кошачий глаз и обернулся: тяжелый черный дым затопил темницу от пола до потолка. Заслонил призраков, упал темным, непроглядным ковром на детские кости. Вонючие клубы дыма лезли в открытую дверь. Нужно было ее закрыть, но это могло бы напугать призраков. Им-то все равно, что дым, что пламя. А мне нужно уходить, иначе задохнусь. Надеюсь, огонь не тронет лабораторию. Тут столько книг, которых я не читал. Жалко их терять.
Лиля, ты здесь?спросил я, опять опуская Кошачий глаз.Я должен уйти отсюда.
Здесь,ответила она.
Я поискал ее в сером загробном мире: она парила у меня за спиной, почти касаясь ногами пола. Парила так близко, словно хотела поцеловать. А ведь когда-то она была почти на голову выше меня, теперь я смотрел на нее сверху вниз. Дым и гарь исчезли из потустороннего мира, но остались в мире реальном. Тошнота подкатывала к горлу.
Дым. Мне трудно дышать,задыхаясь, начал я.Я должен
Если он тебе мешает, можешь закрыть дверь. Они все равно ушли.
Темница и вправду была пуста. Я подбежал к двери и, навалившись на нее, наконец-то отсек удушающую гарь. Повернулся к Лиле: она опять парила близко.
А ты?.. Почему не ушла вместе с ними?
Скоро, Анхельм. Я уйду скоро. Но вначале ты должен кое-что увидеть.
Что?
Правду,ответила она и, не предупреждая, нырнула в меня, став со мной единым целым.
Кровь как будто застыла в жилах. Превратилась в лед. Застучали зубы.
Анхельм,прозвучал голос в моей голове.Смотри.
И я увидел ее мысли. Увидел так ясно, будто сам пережил все то, что пришлось пережить ей. И всем несчастным сельским детям. Фихт платил разбойникам, чтобы те некоторое время стерегли лес. Бросал на кровать ржавую корону. Снимал с себя подгнившую одежонку мертвого короля и, стоя перед зеркалом, смывал краски и мелкие ракушки с лица. С ехидной ухмылкой смотрел на связанных детей, брошенных на проклятый ковер из кошачьей шерсти. Запирал их, напуганных и обессиленных, в своей чудовищной темнице. А потом
Прекрати!крикнул я, и кошмар исчез.
Нужно было ее предупредить, что мне известна правда. Стоило увидеть падающую звезду среди костей
Лиля парила возле двери в темницу. Собиралась улетать. И я не стал ее удерживать, невзирая на желание побыть с ней еще немного. Небожители, что она пережила. Да и со мной ей было нельзя: и в соседней комнате, и в домеповсюду лежала кошачья шерсть. Впрочем, лежать ей осталось недолго.
Теперь ты знаешь,сказала она.Прощай. Я буду тебя помнить, Анхельм.
Я тоже Лиля.
***
Ожидание тянулось болезненно долго. Время сегодня играло со мной одну злую шутку за другойиздевалось, как будто именно я обрек сельских детей на нечеловеческие муки. Торопило, заставляя ошибаться, потом безжалостно кидало в кошмары прошлого, а сейчас с насмешкой задерживало встречу с Фихтом, охлаждая пыл. И с каждым часом, с каждой минутой, с каждой секундой волосок, на котором висела жизнь колдуна-убийцы, удлинялся и креп. Когда я, чумазый от копоти и горячий от гнева, выбрался из тайного подземелья, этого волоска просто не существовало. Появись Фихт в тот злополучный момент, от колдуна осталась бы горстка пепла. Да и ее я, скорее всего, втер бы в умытые детскими слезами половицы. Тогда мне были до коровьего хвоста портреты Цериуса и Фихтебрахена, причины колдовских извращений. Ни одного вопроса в головелишь стук крови в висках от прилива ненависти. Я еле помню, как сшибал кошачьи головы со стен и выдирал из щелей кошачью шерсть. Лишь увидел знакомые оскаленные мордочки и ухнулся в полумрак. Очнулся уже возле огромного костра, где полыхали и кошачьи головы, и комки шерсти, и проклятый ковер. Сжег даже Кошачий глаз. Гортань до сих пор сохнет от едкого дыма.
31
Темнело. Догорал во дворе костер, ветерок лениво сдувал иссякающий дым. И дверь, и ворота были распахнуты настежьнагло, вызывающе. Я сидел в кресле колдуна и до рези в глазах всматривался вдаль. Опустившиеся сумерки размывали тени на лысом дворе, красили желто-зеленый лес серымделали его страшным, враждебным, грязным. В куче углей и золы последние искры боролись за жизнь, там же тускло поблескивала обгоревшая колдовская пряжка. Трава за дорогой ходила морем. И я все надеялся, что с минуты на минуту по нему поплывет высокая фигура, напоминающая огромные песочные часы.
Вранье! Кого я обманывал?! На самом деле я желал иного: чтобы эта фигура никогда там не появилась. Ни сегодня, ни завтра, ни-ког-да. Чтобы колдун Фихт сгинул ко всем демонам по дороге сюда. В шумном городе, в дремучем лесуневажно, как и где, лишь бы его руки больше не касались ворот, лишь бы его ноги не топтали этот лысый двор. Тогда не пришлось бы заглядывать ему в глаза, не пришлось бы его убивать.
Он поднялся с кресла, прошелся от стены до стены, заглянул в распахнутую дверь, снова сел, вцепился в подлокотники, обитые мягкой серой шкурой. Сжал их до треска, выплескивая капли гнева. Бросил взгляд на часы. Смешно: никто не пошел меня искать. Зря опасался, изучая колдовское подземелье. Даже когда вырос черный столб дыма во дворе, ни одна живая душа не прибежала к воротам, не заглянула сюда с испугом и любопытством. А мне так хотелось быть найденным. Прижаться к чьей-нибудь груди, обнять кого-нибудь крепко, рассказать о колдовской подлости, о сельских детях. Услышать предупреждающее: «Не трогай, не марай руки».
Мысли. От них делалось дурно и жарко. Одни садили меня в кресло, другие заставляли ерзать в нем. Я словно очутился в невидимых тисках. Фихт должен ответить за Испытание, за сельских детей, за моего отца, за моего деда! Но как я смогу убить его? Именно он заменил мне отца, за которого я хочу отомстить. Он ведь даже ни разу не поднял на меня руку, а я Сбежать! Прямо сейчас! В город! Сжечь все. Пусть думают, что хотят. А Лиля А мама и Марта
Мягкие шкуры вдруг показались колючими, когда в серой гуще леса вспыхнул белый огонекдалекий, как звезда. Он плыл сквозь лес к колдовскому дому. Так ясно и ровно мог гореть только осколок алиара. Я уронил голову на грудь, чтобы не видеть, как приближается Фихт; потные ладони потеплели от магии.
Он убийца! Убийца. Он убил отца, убил деда, он убил Лилю. Я ничего не буду спрашивать. Как только он войдет, я сожгу его. Мне необязательно смотреть на него, чтобы уничтожить. Да, так и сделаю А может быть, он сам все поймет, увидит в золе пряжку Кошачьего глаза. Я не будут его преследовать. Пусть бежит, куда хочет, но подальше от села
Стук собственного сердца заглушили мерные шаги колдуна. Так быстро, мелькнула мысль, он пришел так быстро. Я все еще не решался поднять глаза. Звуки шагов стихли на некоторое времяосматривается, боится.
Анхельм!взревел Фихт, твердые шаги прозвучали совсем близко.
Колени подрагивали. Магия жгла пальцы. Одно движение, одна мысль
Я наконец-то взглянул на негои ничего не сделал. Не смог. Святая добродетель, не смог. Руки точно приросли к подлокотникам. С кончиков пальцев сорвались несколько слабых искр, сорвались и угасли. Фихт переступил порог и замер; свет алиара падал на его искаженное злобой лицо, подсвечивал каждую морщинку, горел белыми огоньками в глазах. В одной руке колдун держал посох, в другойкинжал и Кошачий глаз.
Что ты наделал?прорычал Фихт с упреком и, захлопнув дверь, вошел в дом.Зачем? спросил он, протягивая мне Кошачий глаз.
Нас разделяло пара шагов. Ни капли пота на морщинистом лбу, ни капли страха в глазах. Во всяком случае, я его не замечал. Возможно, потому, что сам дрожал, как осиновый лист, и мок от испарины. Он должен, он обязан был бояться меня. Одним движением руки я мог превратить его в такую же гору золы, какая лежала во дворе.