А далее было так: как ни силился я еще хоть что-нибудь вспомнитьгде был, с кем, что делал, как здесь оказался,так и не смог. Ну и плюнул на энто дело. Решил, что и так разберусь, по ходу действа. Нечего башку ломать, и так эвон ломаетспасу нет.
Распинав не на шутку окруживших хрюнделей, добрел я, значит, до плетня, и повис на нем, отдыхая. В башкесловно кто-то наковальню с полным набором молотов приволокстучит, шумит, звенит, а перед гляделками еще крашебагровые круги пополам с черными кляксами хороводы веселые водят. Повисел я так немного, отдохнул малость, да и поднял башку, глянуть, что на улице хоть творится, да где я собственно, скатертью дорога, нахожусь.
Глянул я
Лучше б не глядел, Олдь Великий и Двуликий!
Лучше б сразу могилку среди энтого свинарника выкопал, улегся б в нее, да попросил бы хрюнделей засыпать...
Пригрезились мне странные и жуткие картины: вроде как бегают по улицам города средь бела дня какие-то козлы рогатые, и мало того, что бегают на двух ногах, ну прямо как люди, так еще и толпы людей почем зря гоняют. И энто тоже еще цветочки. Козлы гоняют людей, а те мило так им улыбкаются в ответ, словно друганам близким, и послушно идут туды, куды укажут. Причем в руках у людей разный домашний скарб, как будто переселяться собрались.
У меня аж волосы не токмо на башкепо всему телу зашевелились, да и синяки, что давеча в драчке получил, заныли все разом. Так мне муторно стало, скатертью дорога, что не удержался на ногах, сполз по сплетню вниз и на землицу уселся, свинтуховским дерьмом заляпанную. Впрочем, больше, чем вымарался, пока валялся, вже не измараешься
Надо завязывать так бухать, понял я, вже ум за разум заходит, до Горячечной Белки доклюкался. И словно сам Смотрящий Олдь, Великий и Двуликий, в башку мою грешную с укоризной заглянултакое прямо понимание на меня снизошло, такая твердость небывалая, что пошел я супротив собственных правил, по коим похмельем нужно отмучиться сполна, чтобы жизнь опосля краше взору и милее сердцу казалась. Короче, чтобы тверезым стать, достал я из кармана армяка заветную пляжку с бодрячком, как раз для такого самого крайнего случая хранимую, и хряпнул от души, сколь человеку зараз позволенотри глотка. Вам же ведомо, скатертью дорога, как энти дела с бодрячком оборачиваютсячуть перебори сразу к Неведомым Предкам отправишься. Хряпнули жду. Дескать, сейчас всё и прояснится. Внутри пронеслась жаркая волна, а затем без всякого перехода шибануло таким лютым холодом, что застыл я не хуже годового долгольда. Из вытаращенных глаз так и брызнули слезы, язык онемел. Зато башка аж зазвенела от накатившей ясности.
Встал я, глянул из-за плетня на улицу
А ничего не изменилось. Перед очами тот же бред сивой кобылы.
Вдобавок один особливо рогатый и хвостатый козел, пробегая мимо по улице, нагло так подмигнул, что, дескать, не переживай, и до тебя очередь дойдет. Дернулся я, чтобы промеж буркал ему засветить, да так, чтоб мало не показалось, но плетень, зараза, не пустил. Спас плетень козлакулак-то у меня тяжелый, ковальский, враз бы с копыт сковырнул.
Успокоился я малость, подумкал немного, и решил, что глотки были слишком махонькие, поосторожничал я, значит. Ну и добавил ещё парочку А пляжка возьми и опустей! Ох и струхнул я в тот миг! Замер, как тот же веховой олдь, стою, прислушиваюсь, к своим ощущениям Башка по-прежнему ясная, токмо звона добавилось, а вот взор со взором чудеса начали твориться разные! Все вокругулица, дома напротив, да и сам плетень под руками вдруг начали насквозь просвечивать, будто бы из сладких леденцов слепленные, коими дитяток на праздники угощают! А в небеса глянул Диво дивное! Звезды средь бела дня узрел! А с ухами что деяться начало! Все слышно сталона сто вех вокруг, даже как тараканы в ближайшей хате за печкой переругиваютсяи то разобрал, и вроде понял, из-за чего промеж ними спор вышел
Вот тут я вже струхнул не на шутку.
От того, что бодрячка явно перебрал.
Стою, дрожу как осиновый лист на ветру, жду, когда Неведомые Предки к себе заберут, гляжу, куды очи глядят
Гляжу
Скатертью дорога, а перед очами-то все равно ничего не изменилось! Те же толпы людские, в одном направлении бредущиеторгаши, стражники с алебардами, всякий-разный работный люд, толком и не разобрать, так все перемешались и те же наглые, ухмыляющиеся козлы, подгоняющие людей.
И вот тут-то до меня дошло всурьез, крепко так дошло, аж до самых печенок продрало и по темечку кувалдой стукнуло. А то дошло, что никакие энто, скатертью дорога, не козлы, а самые натуральные ёлсы. Понимаетеёлсы?! Хоть и ни разу в жизни их не видывал, а по народным описаниям все сходится! Так что куды все страховиднее оказалось, чем чудилось. Да, куды страховиднее
Потому как, понял я, наступил давно обещанный День Страшного Суда.
От потрясения на разум мой словно туман нашел, свет перед очами померк, и весь мир канул в тьму бездонную да нет, сознания я не лишился, скатертью дорогакак в себя пришел, все также возле плетня стоял и крепко за него держался. Но, видать, стоял так все же немало, улицы опустеть успелини ёлсов, ни людей гонимых, токмо ветер пыль да обрывки мусора по мостовой метет. И в сердце такая пустота звенитчто твой бубен.
Стою и ума не приложучто же мне тепереча делать.
И не ведомо, сколь бы еще так стоял, ежели б не осенилоа ведь токмо меня одного ёлсы и не тронули. И вряд ли лишь по той причине, что в дерьме извалялсятак, что и сам от свинтуса почти не отличался. Не смрад же их так смутил, рогатых. Значит, есть что-то во мне особливое, что от других несчастных отличает. И неважно, что именнораз выпала мне такая оказия, значит, нужно энто пользовать! Спасать, скатертью дорога, надобно людишек! Спасать! К тому же сила небывалая мне от бодрячка привалила, так и распирает изнутри, требуя кого-нибудь приложить
Перемахнул я одним могучим прыжком через тот плетень
Да нет, не вышло. Человек, как правильно сказывается, может все, пока не начинает что-то деять. Зацепился я штанцами за край плетня на самом излете сам со всего маху мордой о мостовую приложился, да и плетень тот, скатертью дорога, напрочь завалил. Донельзя обрадованные подвалившей свободой свинтусы тут же разбежались кто куды, громко выхрюкивая о нежданном счастье всему миру, а один подлюка даже по спине пробежал.
Их счастье, что не до них мне было.
Кое-как собрав свои кости и зубы, поднялся я и побежал в сторону центральной городской площади, куды ёлсы весь народ гнали. Город я свой ведаю, как пять пальцев, так что как бы улицы не плуталине заблудишься. К тому же громадная статуя Олдя Великого и Двуликого, что испокон веков торчит в центре площади любого города, возвышаясь над всеми домами, как взрослый над грудными дитятками, не позволит заблудиться даже с перепоюзавсегда каким-нибудь ликом направление из-за крыш укажет. И ведь как бегуразве что не лечу, едва успеваю ноги переставлять, несутпрямо как сапоги-скороходы. Вмиг до площади добрался!
И остановился.
Точно! Здесь всеот мала до велика. Вся площадь от края до края людьми запружена. И что самое жуткоетишина стоит. Мертвая. И энто при таком-то сброде народа, скатертью дорога, когда шум должен быть слышон в городских окрестностях, а не то, что здесь! Стоят людистолбы столбами, словно все старательно статую Олдя Великого и Двуликого изображают. Друг на дружку не взирают, друг с дружкой не разговаривают, гляделки пустые, улыбки безжизненные, показалось даже, что не дышат. Но нет, присмотрелся к ближайшему мужикугрудь хоть и едва заметно, скатертью дорога, а двигается.
Кстати, все ёлсы куды-то сгинули, до единого.
Энто хорошо, думкаю, знать, не все еще пропало. А что в энтом хорошего, додумкать не успел. Потому как, словно мало мне было прежней жутидругая попёрла.
Засияла вдруг статуя Смотрящего всеми цветами радуги, загремела громовым голосом что-то грозное с высоты своей небеснойс испугу не понял, что именно, и вместе с постаментом начала в мощеном камне тонуть, как ложка в густом киселе, да еще при энтом медленно повертываясь вокруг оси. Наверное, скатертью дорога, именно тогда борода с усами у меня и поседели. Сказано ведь в народекак оба лика Смотрящего увидишь, с места не сходя, тут тебе на том самом месте и конец ужасный придет. Вот и ястою, ноги словно к землице приросли, то в жар, то в холод бросает, едва в обморок не хлопаюсь, а статуя вертится, то добрый лик покажет, то злым накажет. И под землицу уходит. Кажется, целую вечность так простоял, прочим людишкам уподобившисьпока Олдь по самую макушку в землицу не зарылся.