Тихо было. Спокойно. Хорошо было.
И проблема увязавшихся вместе с ними бандюков казалась сейчас такой незначительной, что и думать Благуше о ней не хотелось. Пусть их. Как-нибудь все утрясется, уладится. Удобно привалившись спиной к стенке махинерии над лежаком, слав отдыхал душой и телом, обнимая одной рукой Минуту, незаметно для остальных прижавшуюся к нему теплым и таким уютным боком. Не было в жизни более счастливых минут для торгаша с Роси. Ради этого стоило оказаться даже в Проклятом домене, на этой безлюдной Махине, равнодушно уносившей их в неизвестность
Эх, жалость-то какая, нет теперь у меня балабойки моей любимой,печально посетовал Воха, вспугнув благостную тишину.Тоскую я по ней, сил нет,признался он затем.Душа-тоона песни просит А какая балабойка была! Синего дерева, в черном лаке по бокам корпуса А струны, струны!Воха аж застонал от огорчения и досады. И махнул рукой.А-а, что теперь говорить. Не пожалел для другана, обертон по ушам а теперь самому так худо, что хоть с Махины вниз головой спрыгивай
Да уж, не пожалел для другана, усмехнулся про себя Благуша, прекрасно помнивший, как балабойка приласкала того самого друганаОбормотада прямо по лбу. Но вслух напоминать не стал, пожалел бардавон как убивается, и чувствуетсябез притворства. И впрямь худо ему. Наверное, для Вохи Василиска лишиться любимого инструмента то же самое, что для самого Благуши, потомственного торгаша, лишиться всех своих кровно заработанных бабок. Причемв один миг. Подумав так, слав даже ужаснулся и отнесся к страждущему с куда большей симпатией, чем раньше.
А ты просто так спой, без балабойки,предложила Минута, тоже искренне посочувствовав непритворным терзаниям барда.Голос ведь у тебя никто не отнимал, а поешь ты замечательно.
Ты правда так думаешь?недоверчиво уточнил Воха.
Конечно!с готовностью подтвердила Минута, озорно заблестев глазамичего, конечно же, тот увидеть не мог.Я, между прочим, большая твоя поклонница, и никогда не упускала случая послушать твои песни, ежели наши пути-дорожки пересекались!
В самом деле, спой, Воха,поддержал Благуша,и себя порадуешь, и нас потешишь.
Пой уж, рифмоплет,добродушно проворчал Проповедник, тоже не оставшийся в стороне. Возможно, хитрый дед был рад представившейся заминке со своим рассказом.В том трактире, где судьбина нас всех свела в «Клёвых бабках», ежели не ошибаюсь так вот, там у тебя и впрямь неплохо получалось, скатертью тебе дорога!
Лицо Вохи Василиска от таких просьб и похвал засияло от удовольствия, как начищенный чайник. Он приосанился, расправив узкие плечи, и немного подумав, запел. Запел, красиво выводя своим знаменитым баритоном:
Когда я в странствии бываю дальнем,
И вижу разные края земли,
Я думаю тревожно и печально,
Что люди по ошибке в мир пришли
Воха пел.
Его спутники, затаив дыхание, внимали.
Песня казалась Благуше удивительной до странности, и странной до удивления. Непонятно почему она глубоко цепляла за душу, трогая внутри неведомые, ранее неосознаваемые торгашом струнки, и вызывая сладостное, щемящее чувство, от которого странно теплело на сердце. Словно все они вдруг стали как-то роднее и ближе друг другу.
Похоже, испытывая те же самые чувства, Минута неосознанно прижалась к славу чуть сильнее, а тот в ответ покрепче обнял ее рукой.
Махина ровно шелестела колесами, мелькал в окнах лес, и что их здесь, в Проклятом домене ждало, никто из них не ведал.
Но все когда-нибудь кончается, закончилась и песня Вохи Василиска. Некоторое время путешественники, включая и самого барда, пребывали в глубокой задумчивости, а потом настал-таки черед Безумного Проповедника. Откашлялся дед, пригладил усы и бороду, поерзал спиной по стенке, а задницейпо лежаку, устраиваясь поудобнее, выкатил глаза от великой сосредоточенности, и
И словно словесный дристун его прохватил до самых печенок. Понес дед какую-то чушь, да такую несусветную, что народ на некоторое время обалдел, прямо-таки потеряв дар речи. Да сами слушайте, вот она, чушь та:
И был день, и был вечер, и было это хорошо,мрачно начал дед замогильным голосом.И настало утро, и это тоже было хорошо. Но вышли утром из Бездонья железные феликсы, и пришли в кажный дом и забрали всех в доме живущихдо единого, забрали вместе со скарбом: мастера со струментом, хозяйку с посудой, торгаша с товаром, ребенка с игрушкой. И шли люди за ними послушно, словно овцы, и улыбались беспечными улыбками дитятей, и радовались своей беде. И понапрасну я пытался остановить их, все они были словно слепые! Слепые, но и зрячие одновременноне видя меня, обходили стороной, словно чумного. И зазря я, презрев собственную жизнь, кидался с дрекольем на железных феликсов, пытаясь остановить хотя бы одногозлая сила отбрасывала меня от них, и меня, и мой праведный гнев
И взмолился я, обратился к небу, взывая всем сердцем своим к Неведомым Предкам. Но смолчало небо на зов мой, и не услыхали меня Неведомые Предки забыли, забыли они дитятей своих, бросили их на произвол судьбины Да на потеху оставили Смотрящему, высшему слуге своему, что приставлен был за миром нашим присматривать, добро людям нести, да во зло обратившемся
А покорные люди все шли и шли, ведомые железными феликсами, и собирались на площадях, сбиваясь в безмозглые и безликие толпы
И пали с небес первые адские посланникиЧерные, громадные Шары, больше дома любого, человеком слаженного, и кажный Шар поглотил людей числом определенным, и улетели Шары обратно в небо. А за первыми пали следующие, а за ними еще и еще, безотвязно находя свои жертвы, пока никого не осталось Кроме меня. Но пришел и мой черед
Первым пытки «народным творчеством» не выдержал Воха Василиск, прервав Безумного Проповедника на полусловепрервав не только с неприкрытым возмущением на лице, но и заметно повысив голос с явной угрозой быстрого перехода в вопль:
Слушай, дедуля, а попроще ты не можешь, без этих эпических закидонов?! Не на площади стоишь, не одну из своих проповедей толкаешь, коими ты так прославился по всему Универсуму!от полноты переполнявшего его праведного негодования бард с силой треснул ладонью рядом с собой по лежаку. Благуша с Минутой, впавшие от сей проповеди в некий транс, чуть не подскочили на месте, зато пришли в себя. Воха же, напирая на явно растерявшегося от таких обвинений деда, продолжал:И нельзя ли начать снова, дедуля, обертон те по ушам, а то мы ничегошеньки не поняли! Верно я говорю?
Все еще несколько обалдевшие от рассказа, торгаш с девицей согласно кивнули.
Могу.Дед смущенно кашлянул, и даже, кажется, чуток покраснел, что было непросто определить по задубевшему от возраста лицу.Могу и попроще. Ладно, тогда так. Проснулся я в тот день после жуткого, прямо-таки зубодробительного похмелья
Глава 18, в которой ватаман благодаря Скальцу находит новое решение
Работа в команде очень важнаона помогает свалить вину на другого.
«Апофегмы»
Лес. Снова бескрайний лес. Неисхоженный, безлюдный, тихий. Редкий ветерок из озорного любопытства забредет да и заблудится, увязнет в угрюмом шелесте причудливо перемешанных лиственных и хвойных крон. А, насилу вырвавшисьсбежит прочь, обратно в вольное небо, и уже позднее, отдышавшись и придя в себя, посмеется над своими страхами. А деревья рассержено будут махать ему вслед разлапистыми ветками, желая заманить обратно. Но тут уждудки. Разве что нырнуть сюда, вот в эту невероятно длинную просеку, прорезавшую жуткий лес от горизонта до горизонта, да лихо пронестись по ней взад-вперед, дразня сердитых многолапов?
Но что это здесь, на самом дне просеки? Какие-то серебристые выпуклые ленты, бегущие из края в край без единого разрывав четыре ряда. Для чего они здесь, зачем? Впрочем, ежели уж на то пошло, как и сама просекана кой ляд? Ух ты, а это что такое, вон то, что так быстро движется навстречу, длинное и продолговатое, бежит по этим самым лентам, само переливаясь в лучах Небесного Зерцала серебристыми бликами на желто-голубых боках? А ну-ка посмотрим поближе Как быстро оно несется, и как странно, тревожно гудит-шелестит, словно