Слав прямо-таки ошалел от привалившего счастья, ошалел настолько, что продолжал сидеть пень пнем, не предпринимая никаких действий, лишь поедая девицу пылающим взглядом с головы до стройных ножек. Минута еще более обольстительно улыбнулась, оценив по достоинству вызванное ее видом восхищение, как-то по особенному повела плечиками и халат целиком соскользнул на пол, открыв все абсолютно все Видение невыразимо прекрасного обнаженного женского тела было столь ослепительным, что слав даже зажмурился, а в голове почему-то поплыл похоронный звон Почему похоронный? Да потому что пропал, неожиданно понял Благуша. Совсем пропал. А она уже была рядом, в бассейне, и даже сквозь голубоватую воду ее тело, приближаясь, сверкало сияющей белизной, а в уши слава, словно сквозь толстый слой войлока, проникал ее прерывистый, доводящий до исступления шепот: «Я всегда выполняю свои обещания», и взгляд ее обещал невыразимое блаженство
Благуша раскрыл объятья
И тут сон дал сбой, обломав ему весь дальнейший кайф.
Вместе с шепотом с алых губ девицы вдруг сорвались и безостановочно повалили густые клубы черного дыма, устремляясь славу прямо в лицо. Дыма настолько едкого, что слав, едва вздохнув, тут же отчаянно закашлялся, а все его помысли об огромной кровати, дожидавшейся их в номере за дверью моечной, где должно было завершиться сладострастное действо, мгновенно вылетели из головы. Минута же, словно ничего не замечая, приблизилась к нему, жарко обвила руками шею и впилась ему в губы не менее жарким, можно сказать, даже раскаленным поцелуем, пустив жуткий дым в легкие напрямую и окончательно перекрыв доступ воздуха.
И тогда Благуше пришлось проснуться, чтобы спасать свою жизнь.
Глава 17. Просто семнадцатая, в которой да нет, просто семнадцатая
Лучше переспать, чем недоесть!
«Апофегмы»
Перекатившись на спину, Благуша ошалело продрал глаза и, не удержавшись на краю лежака, грохнулся на пол. Вот только пол почему-то оказался живым и мягким и просипел голосом деда прямо ему в лицо:
А едыть тебя по голове, ведмедь косолапый, куды лапы суешь!
Благуша скатился с Проповедника и словно провалился в преисподнюю. Дым был повсюду. Удушливые струи поднимались от пола сквозь какие-то щели, собираясь в плотное облако, которое, стягиваясь в сторону клоацинника, скрученным жгутом уходило в потолочное отверстие. Едкая серая дрянь лезла в глотку, глаза и нос, вызывая слезы и надсадный кашель.
Горим!тонко закашлялась где-то рядом Минута.
Скорее дымим, скатертью дорога,просипел Проповедник, поднимаясь на четвереньки.
Слав вскочил на ноги, пытаясь хоть как-то сориентироваться в этом бедламе, и прикрыл рот рукавом армяка, чтобы немного отгородиться от дыма.
Сперва ему на глаза попался Воха. Непонятно как оказавшийся под столом, бард спросонья попытался резко подняться и звезданулся макушкой о крышку. Стол, понятное дело, загудел, как пчелиный улей, а бард, ясный пень, завопил благим матом, шмякнувшись обратно. А, ёлс с ним, с бардом, спохватился Благуша, о чем он только думает, надо ж о Минуте позаботиться! Он резко обернулся, но девица уже сама о себе позаботиласьприжав к лицу нижний край задранной кофточки, она устремилась к боковой дверце Махины, по пути ухватив Благушу за рукав и потащив за собой.
Стойте, скатертью дорога!Проповедник клещом вцепился в одежду Благуши.Не троньте дверцу! Бандюкам только энтого и надобно!
Каким еще бандюкам, кхе-кхе?сквозь кашель огрызнулся Воха, устремившись к дверце странными дикими прыжками, словно у него были связаны ноги.Обалдел, дедуля? Хочешь, кхе, чтобы мы тут все задохнулись?
Не тронь, говорю, обалдуй стихоплетный! Я ихние голоса слыхал!
А почему я не слышал, обертон по ушам!
Да потому что ты орешь, скатертью дорога!
Да отпусти, дед,Благуша снова дернулся и освободился от хватки Проповедника.Понял я, понял, оторви и выбрось.
Теперь уже он потянул девицу за собой к оконцу, к тому, что находилось над столиком. Вот только разглядеть что-либо снаружи оказалось затруднительнодым сплошной завесой клубился и там, окутав, похоже, всю Махину снизу доверху. Даже ежели бы он и знал, как это оконце открыть, то толку от этого не было бы ничуть.
Минута же занялась чем-то страннымна ощупь выудив с потонувшего в дыму столика, словно корабль после кораблекрушения, бокал с остатками кваса, она облила выуженный откуда-то носовой платок, и протянула Благуше.
Прижми к лицу, так дышать легче!
Не надо, Минута, у меня свой есть. Спасибо, что напомнила!
И быстренько проделал то же самое со своим платком. Дышать и вправду стало значительно легчемокрая ткань пропускала воздух, но почти не пропускала эту едкую мерзость, что наполняла махинерию уже снизу доверху, продолжая сгущаться.
Ой, влипли, кха-кху,бубнил где-то за спиной Воха,ой, попали, как кур в ощип, обертон по ушам! И как меня только в такую историю угораздило, кхе-кха-кху У-у, уроды! Ур-рою!
Непонятно было, кого Воха Василиск матюгаетто ли бандюков, то ли попутчиков.
И тут Благушу как что-то толкнуло. Он только сейчас сообразил, что Махина стоит на месте. Не было слышно не шелеста колес, ни завывания ветра снаружи, движения совершенно не чувствовалось, да и приборная доска Махины словно уснула, не издавая привычного звукового фонащелчков, треньканья, гула утробного. Собственно, только поэтому бандюкам и удалось подложить под Махину и поджечь какую-то пакость, чтобы выкурить их наружу. Додумались-таки подлюки воспользоваться очередной остановкой (меньше дрыхнуть надобно!), что полагалась Махине по расписанию движения! Вот стерви поганые, оторви и выбрось!
Продолжая дышать через мокрый платок, он быстрым шагом подошел к приборной доске и свободной рукой нажал знакомое окошко скорости. А затем, неожиданно для себя (словно какая-то неведомая сила завладела его рукой и повела, словно родитель несмышленого дитятю), нажал еще две незнакомые кнопки. Нажали озадаченно замер: да что это с ним, оторви и выбрось? Что это он вытворяет, словно с большого бодуна?
Ответом послужил странный свист и шипение.
Пол под ногами мелко задрожал.
А Воха, Проповедник и Минута, уже сгрудившиеся возле оконца, изумленно ахнули.
Благуша кинулся к ним, шурупом ввинтился между Проповедником с Вохой и тоже глянул сквозь стекло.
Оторви и выбрось!ошарашено выдохнул слав.
Дым снаружи исчез, словно его и не было, а земля возле Махины шагов на десять покрылась густой, ослепительно белой пеной, похожей на снегсловно они невесть каким образом очутились в снежном домене. А в пене барахтались два бандюка, облепленных ею с головы до ног и потому неразличимых на лица как снеговики. Даже матюгальники от них доносились неразличимым бормотанием. Еще двоеЖила и Ухмыл, размахивая бесполезными саблями, с остервенелым видом бегали рядом, не зная как подступиться и помочь своим ватажникам, попавшим в пену, как мухи в паутину. Наиболее сообразительным оказался Жилауспокоив саблю в ножнах, ватажник сорвал с плеча смотанное в кольца любимое орудие труда своих шустрых рук и, заарканив одного из бедолаг, потащил из пены на сухую землю. «Снеговик» отплевывался и орал, не видя белого света.
Минута прыснула, глядя на эту картину. Благуша невольно засмеялся вслед за ней, его тут же поддержал гулкий хохот Проповедника, и даже Воха, забыв на время о своих несчастьях, заржал, как годовалый жеребец. Дым к этому времени в махинерии почти рассеялся, остатки рваной струей быстро втягивались в потолочное отверстие, и платки были убраны с лиц. Так что смеяться можно было уже совершенно спокойно, не опасаясь наглотаться серой гадости.
Снаружи их услышали.
Взбешенный Ухмыл подхватил первую же подвернувшуюся под руку каменюку и швырнул в оконце. Да только Махина наконец тронулась, и камень лишь звонко блямкнул в железо. На этом бы смех, пожалуй, и утих, ежели бы путешественники в последний момент не увидели главного персонажа сего действа. И момент этот был, право, единственным и неповторимым. Да ладно, смотрите сами: из близстоящих кустов, цепляясь концом волочащейся сзади сабли за колючие ветки, со свирепой миной на лице, с торчащими в стороны усамисловно разогнутые зубья от вил, на ходу натягивая штанцы на голую задницу, выбежал... ну конечно же, сам ватаман!