Пусть так. Тебе-то что? спросила Ниам.
Ничего в этом нет, но забавны мне кажутся по временам те узоры судьбы, что плетутся вокруг человеческих жизней, пальцев невидимых дивное кружево, в котором людям заблудшим, людям, забывшим корни, рода и общины, ослепшим в привычной покорности перед друг другом, мерещатся издревле боги и парки.
Красиво сказано! вздохнула Ниам, но тут же одернула себя и съязвила: Ты записываешь за собой?
Обхожусь без того, вздрогнул Ремли. Я за делом пришел. Теперь я хожу с Калибурном, точнее, он со мной ходит, а тебе дал расчет. Можешь идти.
Сэр Калибурн сказал бы мне об этом сам, если бы так хотел. Но он послал тебя. Ниам наконец отвлеклась от ухода за седлами. Я знаю сэра Калибурна. Он захотел, чтобы мы это решили меж собой? Ты не первый, кто хочет странствовать с Калибурном вместо меня.
И как споры такие пристало решать?
Ниам подхватила щит, которым раньше оглушила гостя по голове, и швырнула в Ремли, не ожидая, что после такого он оправится. Но Ремли поймал щит, словно брошенный ветром лист, и мягко отставил в сторону.
Нет, честным приемом меня не возьмешь, ответил Ремли на бросок. Я б повернулся спиной, чтоб, как раньше, могла ты ударить, да где это видано бить недруга сзади в голый затылок? Низость и подлость! И тебе бы ответить кровью за подлость, не будь ты девицей. Разумеется, если враг твой бежит, добровольно спиной повернувшись, подставив трусливую голову тылом, бить не зазорно в затылок, и в шею, и по хребту такого вояку. В базарной же свалке, в схватке кулачной, в трактирном бою низким поступком я такие удары считаю, но ущерба он мне не нанес, так иди себе с миром.
Любой может поймать щит. Поборемся без оружия, предложила Ниам и выставила вперед руки.
Они с Ремли сцепились, как греческие борцы.
В игрищах древних, что просвещенный народ посвящал богам-олимпийцам, первенство было б твое, кабы женщин туда допускали, процедил Ремли, ощущая на себе нечеловеческую хватку Ниам. Хоть плоть, сотканная пауками, была крепче любой человеческой, хоть колдовство удесятеряло его силы, но пришлось и ему припомнить, какими силачами вырастали люди, вскормленные молоком древней волчицы.
Никто из них не мог одолеть, пока Ремли не вспомнил легенду об Антее, который черпал силу от матери-земли. Тогда Ремли, подобно Гераклу, победившему Антея, поднял Ниам над головой.
Кабы на игрища те допустили меня, второй тебе быть! победно провозгласил он и швырнул Ниам в тщательно убранные седла. Я победил, и тем спор наш решен. Уберись перед тем, как идти восвояси. Ремли указал рукой на беспорядок.
Ты теперь оруженосец, тебе и убирать, поднялась, отряхиваясь, Ниам и, больше ничего не прибавив, вышла из конюшни.
Сами управятся, махнул рукой Ремли, оглядев нанесенные разрушения, и пошел проведать свою компанию.
В «Кильке», куда он отправил Уитби, Ремли первым делом подошел к трактирщику.
Где могу видеть Уитби, снявшего комнату в столь дружелюбной обители?
К которому рыцарь прошел? подозрительно глянув на Ремли, спросил хозяин.
Это он, мой Уитби. Его я ищу.
По лестнице два пролета и налево вторая дверь. Только не много ли вас туда набилось? Комнату мне всю разнесете. Кто платить будет? спросил трактирщик.
Ты прав, управитель жилища. Ремли выудил из-за широкого пояса причудливый золоченый кошелек, расшитый греческими буквами. Буквы не составляли надпись, а складывались в шараду, которую Ремли никак не удосуживался разгадать, потому что для этого нужно было отыскать знатока греческого языка, который имел бы больше интереса к шарадам, чем черствый Мельхиор.
Сколько заплатим хозяину мы за обещанный кров? спросил он у кошелька и перевернул его. Шарада сообщала, как пользоваться этой затейливой вещицей, но Ремли, в случае чего, прибегал к угрозам и справлялся со своим банкиром, не зная текста.
Две выпавшие на стол монеты он пододвинул к хозяину.
Уитби тот, я скажу по секрету, порядочный скряга под стать моему кошельку. Вечно нас принуждает ютиться в затхлых каморках. Я сниму еще одну комнату для себя, уведомил хозяина Ремли.
Хозяин пальцем пододвинул к себе монету, затем вторую. Такая странная проверка подлинности его удовлетворила. Он не стал взвешивать монеты, пробовать на зуб и делать другие фокусы. Легкомысленно? Но кто знает все секреты? Может быть, за этим простым с виду движением монет к себе скрывался тщательно хранимый секрет многих поколений трактирщиков?
Занимай любую свободную, только рыцарей бы сюда не водить, у меня скоромное место для простых людей, и плата у меня для простых людей, ответил хозяин.
Не тревожься, пообещал Ремли. Мы хоромы твои бранным людям не дадим в разорение. Сэр Калибурн нас покинет до ночи.
У Уитби вечер шел почти так, как представлял в воображении Ремли. При виде младенца Ричарда рыцарь, ссылаясь на Матфея, пробурчал что-то про горе беременным и питающим сосцами в те дни, но «те дни» недолго занимали его. Калибурн все же схватил пищащего мальца и посадил верхом на свою ногу, как на лошадку, которая даже немного скакала вверх и вниз, когда сэр Калибурн качал ногой, постукивая по полу пяткой.
Вместо схоластики Ансельма Кентерберийского рыцарь с Уитби нашли общую тему за шахматами. Старик таскал с собой малюсенькую клетчатую досочку с деревянными фигурами. У сэра Кормака Уитби играл на малахитовой плите фигурами из слоновой кости, резными королями с позолотой на коронах. Сейчас ему приходилось довольствоваться потертыми деревянными конями и пешками, вырезанными каким-то бродягой за подаяние; все фигуры были сотворены по единому образу и такому близкому подобию, что едва можно было разобрать, где кто. Впрочем, партия у игроков не складывалась по другой причине: на шестом ходу Уитби принялся поучать рыцаря, как правильно разыгрывать венецианскую партию, из чего у них возник спор о лучшем ходе, о котором сэр Калибурн (к неудовольствию Уитби) знал из самой Венеции. Потом они пустились в обсуждение тонкостей староиндийской защиты и вместо целой игры лишь переигрывали различные варианты дебюта.
За этим увлекательным занятием рыцарь совсем забыл, что на его ноге, как на лошади, скакал будущий сэр Ричард. Стоило рыцарю потянуться за фигурами и убрать поддерживавшие грудного всадника руки, как мальчик потерял равновесие, упал на пол и, расквасив себе нос, залился плачем. Лионора подхватила его на руки и принялась укачивать да успокаивать, коря рыцаря за невнимательность, но сэр Калибурн не смутился:
Кормилица, ты воешь как баньши, когда ребенок упал всего лишь с коленки. Подумай, как придется драть тебе глотку, когда он впервые упадет с настоящей лошади? Или ты думаешь, что вечно сможешь держать его на руках?
Рыцарь подошел к Лионоре, и, поскольку та укрывала ребенка своим телом, сэр Калибурн грубо раздвинул их, чтобы добраться до Ричарда. Он посмотрел на кровоточащий нос, обмакнул палец в кровь и начертал на его распашонке крест.
Вот так должен выглядеть будущий рыцарь!
Воистину! подтвердил Ремли, который вошел к ним как раз на кровавое крещение. Но отложим семейные радости. Наш старец убедил тебя, сэр Калибурн, что не ангелов видел ты, а дружину кровавого короля? спросил Ремли, снимая с доски короля, которого тут же, будто бы случайно, разломил пополам.
В комнате повисло неловкое молчание. Лионора принялась укачивать Ричарда, напевая его любимую колыбельную:
Острое зрение, острые клыки
Что за наваждение
Глядит из темноты?
Лучше берегитесь вы,
Милые мои:
Не кажите ночью вы носа из избы!
В колыбельной было еще несколько куплетов, в которых подробно рассказывалось о том, как «наваждения», являясь в самых жутких обличьях, потрошат непослушных детей, которые не хотят спать. Неудивительно, что эта песня так усыпляюще действовала. Даже взрослые после такой песенки лежали бы, боясь пошевельнуться.
О конце света и Хмуром Брузе как-то забыли, даже Мельхиор успокоился и устало прикорнул на полу, завернувшись в свой шерстяной плащ. Ремли продолжил: