Клянусь выкупить столько, на сколько мне хватит средств, видимо что- то о вере, запрещенной в советской России, она знала, так как кивнула и расслабилась.
Спасибо, милая. Верю тебе. Теперь верю. Бог, он все видит. Его обманывать нельзя и ты не поступишь так, принеся несчастье в свою семью, гордо закивала она, поглаживая мою руку.
Спорный момент, конечно. Я, прежде всего, не человек, и их правила на меня не распространяются. Но если ей этого достаточно, чтобы уйти смирно в другой мир, то пусть так и будет. Каждый имеет право верить в любую сущность, хоть из верхнего мира, хоть из недр земли. Мы вот верили только в собственные силы, собрата нечисть, и то, что в этой жизни все предрешено до нашего рождения. Ты обязательно соберешь все пинки и затрещины, и не поможет тебе ни свой дом, ни чистое поле.
Перепаковав ювелирку и немного драгоценных монет в платок, она запихнула сверток в карман уже моего пальто. Перекрестив меня, старушка указала на дверь, отвернувшись и смахивая слезу рукавом.
Молча выйдя, я сразу определила направление, заметив недалеко от себя калитку, покосившуюся и низенькую, но еще берегшую этот двор. Дом, и правда, у бабы Клавы был большой и надежный. Сложенный из кирпича, одноэтажный и длинный. Наверное, комнат на пять, если считать сени и кухню. Тут явно жила раньше большая семья, разъехавшаяся по другим городам. Может, обзавелись собственным жильем и семьями, раз у нее была внучка, а может, уехали по назначениям с рабочих мест. Ведь раньше это было нормальной практикой в нашей странеискать свое место, трудясь на заводах по всему необъятному союзу. А старушка осталась одна, доживать свои годы, сражаясь с врагом так, как умеет.
Я хотела оставить ей наговор, но тратить силы на почти мертвую старушку было не рационально. Что хорошего подарят ей еще неделя или месяц жизни? Покажут конец войны? Или, может, даруют клад? Если и живы ее родные, в чем я сомневаюсь, жить рядом с немцами в хлеву явно не их предел мечтаний. Они будут ждать, когда враг уйдет, мосты возведут и наступит хоть некая стабильность в жизни.
Идти в никуда, разыскивать бабушку или мать, переплывая отнюдь не спокойную рекуэто, скорее, фантазия. Далекая мечта юной идеалистки, что по наивности не представляла себе, какой бывает война. Я и сама еще не представляю, что ждет меня дальше. Выбор у меня небольшой: возможное насилие от местных служивых, останься я тут, и шанс затеряться в городе, используя личину старушки. Наверняка, в городе куча людей, которые, как и я, прикидываются стариками. Может, найду место, где остался хоть кто- то из наших. Они- то помогут и примут меня, и не важно, кто это будетводяной или вампир.
Я шла именно так, как меня учила баба Клава, изредка поглядывая по сторонам. Серые грязные улицы, жухлая трава и листва, голые деревья, разбитые дороги, разрушенные дома. Иногда попадались и целые здания, но чаще сгоревшие или обрушившиеся от попадания бомб и снарядов. Иногда попадались патрули в форме и даже с собаками. Никто не подходил ко мне, смотря словно сквозь старуху, что ковыляет по своим делам. А вот более молодые и менее грузные женщины, порой даже удостаивались парочки пошлых шуток. Пользуясь тем, что их не понимают, немцы говорили спокойно, обсуждая планы на вечер, перекрикиваясь с теми, кто стоял метрах в двадцати от них. Я же, как учившая, но не особо практиковавшая разговорный язык, понимала не все, но большую часть: кто и куда собрался заглянуть, кто хотел пойти к доступной девке, а кто будет устраивать пирушку. Не важная информация, но ковылять приходилось медленно, а значит, и просвещаться.
Плюсом оказались разлитые в воздухе эмоции, по большей части негативные, но выбирать не приходилось. Поглощала я теперь и их, не рассчитывая получить более приятные, положительные чувства окружающих. Выданная мне едаэто хорошо, но если придется выкармливать тяжелораненых солдат, ее будет и так мало. Мечтать о том, что будет много доброхотов, занимающихся подобными солдатами, не приходилось. А значит, сперва осматриваемся, ночуем в пустом доме, выбираем кого- нибудь из тех, кто не может смотреть на страдания пленных и примазываемся к нему. Для этого нужно найти либо лагерь, либо место работы военнопленных, и околачиваться там минимум один день. Если увижу своего, то это вообще будет идеально!
Выйдя на отдаленно знакомую улицу, я пошла за парочкой старушек с узелками. Они явно не просто так обсуждали, что смогли сегодня приберечь для «ребятушек», а значит, мне было с ними по пути. Говорили они тихо, почти шептались, но я улавливала некоторые фразы, и любовью к захватчику там и не пахло. Будь у них достаточно силы, две пенсионерки передушили бы немцев и выгнали из родного города поганой метлой. Увы, но в текущий момент в городе почти не осталось нормальных, здоровых мужиков. А вот детей, беззащитных, надеющихся только на своих матерей, просто уйма. По словам моих невольных информаторов, приходилось от трех до шести малышей на каждый дом, и это если считать родных. А ведь есть и те, кто собирал под своей крышей еще и беспризорников, приходивших из других городов и сел.
У меня зашевелились волосы от нарисованной ими страшной картины. Даже при проживании в школе, куда мелких привозили регулярно, на каждого взрослого приходилось по шесть или семь младших. Но наша школасамое безопасное место на свете. А еще там огромные продовольственные запасы, свое хозяйство и полные потайные бункера, на случай, если каким- то чудом нас найдут среди дремучего леса, где кроме зверья, никто не водился. А здесь, на пути следования вражеских войск, женщины справлялись со всем сами, еще и помогали друг другу. Если это не их личная война, их поле битвы, на котором они сражаются каждый день, давая шанс не подохнуть членам собственной семьи, то я не знаю, как назвать это иначе.
Постепенно хромающих старушек и достаточно молодых женщин, становилось все больше. К скудному потоку примыкали девчонки и мальчишки, матери с детьми не старше пяти лет. Я все больше хмурилась, «поедая» их робкую надежду и предвкушение победы. За пару кварталов до строения, разящего болью и безнадегой, толпа в человек тридцать, рассосалась. Кто- то свернул на соседнюю улочку, кто- то остановился, заняв наблюдательную позицию из- за разрушенного забора и дома, в который попал снаряд. Выгоревший изнутри деревянный дом, лишившийся разом крыши, всех окон и дверей, служил женщинам укрытием от взглядов солдат охранников. Мужчины в форме обходили периметр надежного сетчатого двойного забора, с колючей проволокой поверху.
Первыми на дело пошли девочки не старше тринадцати лет, сперва они подошли несмело, заглядывая в лица немцев, и видимо, что- то разглядели. Полыхнув радостью, они уже смелее подобрались к забору и принялись перекидывать узелки. Пять подростков перебросили по пять небольших тканевых наволочек с продуктами, собранных у всей пришедшей группы.
По женским рядам прошел довольный шепот, но все оставались на своих местах. Девчонки ушли, а женский батальон выждал еще минут сорок, не жалуясь и не выказывая недовольства на холод, грязь и ветер. И вот, первая из очереди пошла выкупать солдата.
У меня оборвалось сердце, когда старушка опустилась на колени перед двумя немцами, и склонив голову, протянула платок с поблескивающим золотом. Она умоляла их на корявом немецком, переходящим в русский, отдать ей племянника, последнего живого родича, показывая на худого мужика с глазами, полными безнадеги. Вот он точно не верил в возможное освобождение. Он был готов к смерти, приняв ее неизбежность своей уставшей душой. Но немец забрал платочек с украшениями и кивнул товарищу. Еще минут через сорок, которые бабулька так и провела на коленях, мужика ей вывели и приказали убираться. Уходили они молча и как- то незаметно для окружающих. Он все еще не верил, а она боялась поверить, пока тащила его за собой, постоянно оглядываясь и шепча благодарность.
Опять потянулось ожидание, потом очередная коленопреклонённая мать и просьба о продаже, и новая победа
За пять часов моего наблюдения, старушки выкупили около четырех человек. Израненных, без руки или ноги, перебинтованных грязным тряпьем, худых, но получивших шанс на новую жизнь. Потом женщины с детьми умоляли отдать просто так солдатотцов. Причем тут и сами дети ревели, звали папку, именно того, на кого указывала им мать. Тут получилось только у троих самых убедительных, еще трое ничего не добились. Но и это было победой для троих мужчин. Сегодня они будут спать в тепле, чистые и накормленные, с обработанными и перебинтованными ранами. Получат, если не квалифицированную медицинскую помощь, то что- то на нее похожее.