Семейные дома с садами и широкие улицы сменялись на многоквартирные всё более высокие дома с разросшимися мансардами над узкими кривыми улочками. Сладкий запах выпечки, ароматы мяса и тушёных овощей вместе со смрадом отходов создавал здесь неповторимую смесь запахов.
В средней части города Кнэф чувствовал себя увереннее, и его шаг сменился на бег, благо среди трудового люда мчащийся куда-то человек со свёртком в руке казался обычным посыльным.
Кнэф морщился от боли, царапины на спине будто раскалились, трескались, а выступавший пот только усиливал боль. Рыжие завитки волос метались по плечам, Кнэф то бледнел, то краснел от страха и раздражения, но ловко скользил в уплотнявшемся потоке людей. Скрипели телеги, отовсюду доносились слова всех языков и наречий мира, из храмов и домов звенели и ревели молитвы.
Дружинники солнцапросто солнца, ибо никто не осмелился бы назвать их по имени своего народного бога-солнцалениво обходили оставленную лунными дружинниками на светлое время суток территорию.
От бега оставшаяся без пуговиц жилетка Кнэфа распахнулась, рубашка, обнажив грудь в ритуальных знаках, трепетала в потоках воздуха. На Кнэфа, не надевшего значок чародея-стража мира, стражи порядка глядели с некоторым подозрением. Но когда он приблизился к нижнему городу, этим трущобам, жавшимся к пятиметровым городским стенам, этому мясу на случай прорыва кошмаров, интерес дружинников исчез: в нижнем городе были свои порядки, и чаще их поддерживали вовсе не официальные власти.
Нижний город начинался плавно, но днём его границу легко было определить по скоплению тележек и лавок старьёвщиков, по шуму и запаху Вонючих овощных рынковэто вполне официальное название, отразившееся даже на планах города, где эти рынки отмечались квадратами на пересечениях улиц.
Во вчерашней драке Кнэф потерял свой нищенский плащ и теперь выглядывал на лавках что-нибудь подходящее по размеру и не слишком грязное. Запахнув рубашку с жилеткой, зажав под мышкой свёрток с бронёй, он, углубляясь в нижний город, бегло оглядывал шаткие прилавки. Среди накидок и плащей он приметил знакомый изумрудный плащ с серебряной нитью по вороту, заглянул под полу и узнал вензель «ТС», одного из новобранцев, накануне жаловавшегося на то, что его дорожные сумки пропали при переезде из казармы в съёмную комнату.
Купив за медяки плащ попроще, Кнэф шёл дальше, пропитываясь смрадом перегара, застарелых вещей, прокисших овощей. Бедность смотрела на него из трещин в домах, из окон без стёкол.
Окружным путём Кнэф двигался к таверне, в которой ночью на счастье или на беду встретил Беру. Он остыл после несправедливых обвинений, которые выслушал, стиснув зубы, чтобы не огрызнуться и не уязвить Беру ещё больнее. Свыкся Кнэф и с болью в спине, напоминавшей о бурной страсти.
Без особой надежды Кнэф толкнул дверь искомой таверны, и та не поддалась.
По улице пронеслась стайка чумазой детворы. В одном из многоквартирных домов затянули поминальную песню.
Кнэф спустился с крыльца в одну ступеньку и, ссутулившись, пошёл вдоль фасада.
«Где его теперь искать?» гадал Кнэф, кутаясь в затхлый плащ. Свернув в переулок между таверной и трёхэтажным домом с мелкими пустыми окошками, прикрыл лицо рукавомтак тут воняло тухлятиной.
Поколебавшись, прошёл вглубь переулка. Стена вокруг внутреннего двора трактира выгибалась лёгкой дугой, близко подходя к заплесневелой стене дома. Глиняная обмазка во многих местах отвалилась, открыв переплетения прутьевивовые щиты, из которых собирали самые дешёвые дома.
Стайка детворы, галдя на немыслимой смеси наречий, пронеслась в обратную сторону. Одна малышка споткнулась и, поднимаясь, заметила Кнэфа. Опустив руку от лица, он улыбнулся ей, и девочка испуганно понеслась прочь.
«Может, он оставил мне послание?» Кнэф осторожно вдохнул смрадный воздух и, поняв, что продержится несколько минут, положил свёрток на землю. Упёрся ладонями в стену вокруг таверны и в дом. Выбив носиком сапога место в переплетении веток, подскочил, перехватился руками выше, действуя ими как распорками. Хилая стена дома трещала и хрустела, Кнэф впихнул сапог в выемку повыше, снова оттолкнулся и, неудобно развернувшись, ухватился за край стены вокруг таверны. Та была из камня, что выдавало богатое прошлое постройкикогда-то она была домом купца, ещё до того, как торговцы стали селиться в квартале садов.
Переваливаясь через стену, Кнэф неожиданно для себя мысленно заметил воображаемой Бере: «Не такие уж мы, чародеи, хилые». По-кошачьи бесшумно он приземлился на вытоптанную землю, давно похоронившую под собой каменные плиты, и оглядел отдельные домики туалетов. Ночью к ждавшему встречи Кнэфу привязалась пьяная компания, а когда он наконец разобрался с ними, в дело вступила Бера.
Разрываясь между радостью от того наслаждения, что испытал с ней, и злостью из-за пропущенной встречи, Кнэф пошёл по просторному двору в поисках хоть какого-нибудь знака от контрабандиста, за которым так долго охотился.
Возле туалетов бешено жужжали мухи.
«Он наверняка слышал о драке и появлении здесь Беры, должен был понять, что я откладываю встречу не по своей воле», утешал себя Кнэф, но сколько ни ходил по двору, никаких отметок не видел.
«Может, он нацарапал послание внутри кабинки?» Кнэф отворил первую дверцу и поморщился от ударившего в нос запаха. Перешёл ко второй.
Отворил третью: на грязном коробе с отверстием сидел старик с опущенной вниз, скрытой капюшоном головой, только седые патлы свисали. Мухи ползали по его животу и морщинистым рукам, гудели.
Внутри у Кнэфа всё сжалось от дурного предчувствия. Он надавил кончиками пальцев на лоб старика, запрокидывая безвольную голову. Бледное лицо с татуированными птицами на лбу уставилось на Кнэфа кровавыми глазницами только что вырванных глаз. Рот приоткрылся, выпуская мух, сгустки крови и обрубок языка.
Кнэф отшатнулся и, закрыв дверцу, огляделся по сторонам, с особенным беспокойствомгородскую стену, по которой регулярно ходил патруль. Пощупал капюшон, скрывавший его рыжие приметные волосы.
Снова оглядывая двор, Кнэф понял, что допустил ошибку: здесь не было ничего, на что он мог бы встать, чтобы перебраться через высокую стену.
***
Первым делом Бера устремилась в кладовку. Платье надевала на ходу, на все лады костеря Кнэфа и устроенный с его помощью бардак. Пытаясь вытащить из-за выреза платья коловшее между лопаток перо, Бера чуть не навернулась с крутой лестницы в погреб. В последний миг ухватилась за перила и снова прокляла Кнэфа.
Бере не казалось странным, что в это утро, когда её разбитое сердце должно было кровоточить мыслями о Ёфуре, её разумом почти полностью завладел Кнэф. А если бы случилось иначе, Бера сама попыталась бы злиться на чародея, а не тосковать о подлом возлюбленном.
Обняв амфору с душистым церемониальным маслом, Бера помчалась во внутренний холл, распаляя неприязнь к Кнэфу. Неприязнь эта началась с первой встречи.
Когда Беру спрашивали, почему она выбрала неженский путь в этом бренном мире, она отвечала: «Я просто хочу защищать людей от кошмаров. Не можем же мы всегда полагаться на мужчин», и многозначительно улыбалась. И хотя это было чистой правдой, лукавством было бы утверждать, что причина только в этом.
Бере нравилось драться, она любила особую красоту оружия и пользоваться им, её до животной страсти возбуждала возможность сражаться в усиленном теле и зачарованной броне. И она дико завидовала мужчинам, любой из которых свободно мог явиться в Стражериум и, если не совсем ущербный, записаться в рекруты.
Её в рекруты не взяли, хотя знали, что она занималась с мастером меча с восьми лет. Не согласились записать даже за взятку. Она три недели ночевала перед Стражериумом под сенью каменных статуй и вызывала на бой проходивших мимо стражей.
Над ней смеялись.
Её прогоняли.
Ей говорили, что она не станет стражем.
Отец умолял её не позорить семью, а мать пригрозила запретить слугам носить Бере еду. Но Бера знай сидела возле своей старенькой палатки, заглядываясь на каменные лица легендарных стражей.
Как-то утром один из рекрутов, сын пустыни Ластрэф,проходя мимо Беры и поправляя чалму на смолянисто-чёрных волосах, многозначительно произнёс: