«Неужели придётся возвращаться домой голышом?» Ёфур посмотрел на решётку, подрагивающую от удара лапой.
Намотав вокруг бёдер алую накидку, он постучал в дверь с надеждой всё же получить одежду: красивые женщины часто бывают капризны и отходчивы. Но Амизи не открыла.
Через полчаса безуспешных просьб Ёфур, проклиная всё на свете, полез на окружавшую сад стену.
***
Просыпайся. Стоять на одной ноге было неудобно, но Бера ещё раз пнула Кнэфа.
Тот заворочался среди перьев, уткнулся лицом в подушку, марая её подводкой для глаз.
Вставай! Бере не понравились истерические нотки в собственном голосе.
Перевернувшись на спину и приоткрыв глаза, Кнэф сжал виски:
А, это ты?
Меч в руке Беры дрогнул, она приставила острие к бледной жилистой шее Кнэфа со следами царапин:
Расскажешь о том, что тут былоубью.
А о том, что было в трактире и в переулке за нимможно? болезненно поморщился Кнэф.
От злости у Беры заскрипели зубы:
Ты
Чтоя? Кнэф повернулся, и ей пришлось сдвинуть меч, чтобы не вспороть проклятому чародею горло. Ты бы попить принесла, а? Во рту сушит, сил нет.
Убирайся, прорычала Бера.
Остриё прошлось по челюсти Кнэфа, из царапины выступили четыре бисеринки крови. Вытирая их, Кнэф смотрел на Беру с презрением:
Мне будешь мстить за то, что Ёфур предпочёл Амизи? Глупо.
Нет. руки Беры тряслись. Кнэф осторожно отвёл остриё от шеи. Бера не могла унять дрожь от захлестнувшей её ненависти к себеи к Кнэфу: за то, что видит её в таком состоянии, видел её рыдающей, слабой, разбитой, за то, что утешал и говорил: «Давай, поплачь, как нормальная девушка, и всё пройдёт», за искренность похвалы его мужской силе и повод её произнести. Ты не должен был пользоваться моей слабостью.
Отведя взгляд, Кнэф покачал головой. Проскользнув мимо меча, поднялся:
Я не обязан за тебя думать, леди Бера. Если женщина себя предлагаетэто не вина мужчины.
Вытряхнув из волос белые пёрышки, Кнэф почесал живот, ничуть не стесняясь наготы. А Бера с особой остротой ощутила, что стоит перед ним в чём мать родила. К её лицу неожиданно прилила кровь, хотя смущаться было поздно: за ночь Кнэф успел основательно изучить её тело.
Кнэф оглядел пол и вышел. С мечом наготове Бера ринулась за ним.
Дверь её комнаты выходила в коридор, опоясывающий по второму этажу внутренний квадратный холл, стеклянную крышу которого поддерживало шестнадцать колон. В фонтане в середине холла плавало надкушенное яблоко. В углублении сакрария перед урнами предков не горели лампады, отчего озарённое тусклым светом помещение казалось мрачной пещерой.
«Я же должна была долить масло, запоздало спохватилась Бера. Только бы родители не узнали».
Она разрывалась между желанием следовать за спускавшимся по лестнице Кнэфом, явно не опасавшимся столкнуться в таком виде с её родными, и мчаться в кладовку за душистым церемониальным маслом.
Почесав ягодицу, Кнэф пересёк холл и шире распахнул двери в средний пиршественный зал с перевёрнутой мебелью: стояло лишь кресло отца Беры. Подобрал с пола чешуйчатый доспех для живота. Накануне Бера успела надрезать несколько завязок, прежде чем Кнэф активно запротестовал. Теперь он с видимым сожалением взглянул на торчащие кожаные ремешки.
«Пожалуетсяубью», подумала Бера.
Кнэф огляделся и, потирая исцарапанное плечо, направился к камину, обходя осколки бутылки и фрукты. Перешагнув через залитую вином шкуру, с полки над камином снял штаны.
Шевелись быстрее. Бера коснулась острием меча чёрной линии на плече Кнэфа.
Тот лишь глянул на неё искоса. Вокруг его глаз размазалась чёрная краска, и это придавало ему обиженный вид.
Кнэф натянул штаны и, перекинув броню через руку, снова вышел в холл.
Бера семенила за ним: мимо фонтана, выловив и положив на борт яблоко, в ближний коридор, соединявший внутренний холл с гостевым холлом. Витраж над дверью окрашивал тусклый свет в тревожный красный.
Кнэф отворил резную дверь. Бера, увидев свою и его одежду, разбросанные по холлу между колоннами, шумно вдохнула и выдохнула, решив, что память пожалела её и не показала, что она творила на этом уложенном гранитом полу, на котором когда-то играла в мячик, собирала города из кубиков и гонялась за братом.
«Как быстро пролетело время», мелькнуло в голове Беры.
Она невольно взглянула на собранное из множества кусочков зеркало. Оно разрезало на квадраты её нагое тело, меч, Кнэфа, надевавшего рубашку.
Да живее же, потребовала Бера, не зная, то ли хвататься за свою одежду, то ли продолжать угрожать мечом, хотя это безумно глупо.
Кокетливая, точно у женщины, медлительность Кнэфа начинала порядком раздражать Беру, что не мешало ему столь же медленно, как рубашку, надеть жилетку и сапоги. Подтереть растёкшуюся до скул обводку.
Снова перекинув броню через предплечье, Кнэф остановился у двери на улицу.
Ну что ещё? У Беры от напряжения заныла рука.
Он обернулся:
Винить во всём меняэто так по-женски, леди Бера.
«И он туда же!» Бере хотелось его убить, самое меньшеесломать его тонкий нос.
Неумение сдержать свою похотьэто очень по-мужски, процедила она.
Да, ты права, беззаботно улыбнулся Кнэф и открыл дверь. До встречи.
Он шагнул на крыльцо. Бера метнулась следом и зашипела в раскрытую дверь:
Расскажешь комуубью.
Кнэф только усмехнулся и поспешил к высоким воротам. Беру он взбесил до дрожи, до слёз.
«Он в тысячу раз хуже Ёфура и Амизи вместе взятых! Бера не думала, что может кого-то ненавидеть больше, чем ту чародейку, но КнэфМерзавец! Подлая скотина!»
Захлопнув дверь, Бера оглядела разбросанную по холлу одежду, вспомнила бардак в пиршественном зале: осколки, посуду, огрызки. Её захотелось схватиться за голову, но мешал стиснутый в руке меч.
«Хорошо Кнэфу: натворил дел и помчался отсыпаться», гневно подумала Бера и подняла с гранитных плит чулок.
Но Кнэф вовсе не ради целебного сна торопился уйти из её дома, у него было куда более важное и опасное дело.
Глава 3. Чародей и неприятности
От дома Берыдвухсотлетней массивной постройки, доставшейся её семье с патентом на торговлюКнэф отходил неспешно: в квартале садов бегать не принято, особенно если ты королевской крови. Даже если служишь простым стражем.
У неспешности движений Кнэфа была и более прозаичная причина: исцарапанные спина и плечи горели огнём. С поистине царской осанкой и медлительностью он шёл по широкому, вымощенному тёмными камнями проспекту.
В садах за высокими разноцветными оградами и чеканными медными воротами надрывались птицы. В это пасмурное утро окна, даже украшенные витражами, казались потухшими глазами мертвецов.
«Убьёт она меня, как же», ворчливо думал Кнэф. Пустые угрозы раздражали его, даже если исходили от Беры. Он потёр оцарапанную челюсть и разозлился на её глупость: будь он злопамятнее, ей бы эта вспыльчивость дорого обошлась, вплоть до временного отстранения от службы.
«Ей сказочно повезло, что я понимаю причины этой вспыльчивости Или она хотела, чтобы её отстранили насильно? задумался Кнэф, но тут же решил: Нет, если бы Бера хотела уйти, она сделала бы это сама». Этот вывод снова привёл его к тому, что угрозы Беры были пустыми: она бы не убила в доме родителей, не навлекла бы на семью такой позор.
«Могла бы просто попросить молчать», продолжал раздражаться Кнэф, прибавляя шаг. Мягкие подошвы его сапог беззвучно ложились на каменную мостовую. В эту минуту он делал ровно то же, что и Бера: изливал гнев на ближайшего «виноватого». Кнэф снисходительнее отнёсся бы к всплеску её эмоций, если бы из-за Беры не опоздал на важную встречу.
Вино и страсть выветривались из головы Кнэфа, и он всё яснее осознавал, что ему не следовало уступать Бере, пусть и невыносимо хотелось.
«Зря я поддался соблазну, складывая броню чешуйками внутрь, Кнэф повернул в проулок между низкими домами, теперь она злится на меня». Он и сам злился на себя за несдержанность, но сожалеть было поздно, и Кнэф сосредоточился на деле.
Гатархгород-крепость на границе Пустошион знал довольно хорошо, но не квартал садов, в эту минуту раздражавший даже стойким запахом цветов. Кнэфу потребовалось время, чтобы сориентироваться между особняками и выбрать правильный путь.