Яцек Пекара - Молот Ведьм стр 10.

Я встал и легко поклонился:

 До свидания, Верма Риккедорф. Добрых тебе снов.

 Зачем?!  вскрикнула она.  Зачем вы так со мной поступаете? Я была полезным орудием!

 Верно,  ответил я.  Но плачет ли землекоп над сломанной лопатой? Не та, так другая

Я попрощался с ней вежливым кивком и ушел. Из спальни доносились лишь приглушенные рыдания, но я подозревал, что Верма Риксдорф жалеет не о своих ошибкахно лишь об их последствиях. О молчании узревших ее соседей, о вылитых на голову нечистотах, когда станет проходить под окнами, о плевках под ноги и негромких проклятиях. Вы и не знаете, милые мои, сколь велика боль от презрения, особенно когда еще недавно ты был уважаемым человеком. А женщина, которая выдала инквизиторам сестру и ее малого сына, не вызовет одобрения соседей. Конечно, печально, что наибольшей угрозой для доносящих нам остается возможность раскрытия их личности.

Что же, мир несовершенен; а как было бы славно, если б всякий уважающий себя человек полагал сотрудничество со Святым Официумом поводом для гордости

Не мог я также сдержаться от чувства отвращения к вдове Риксдорф. Когда бы стремилась она к справедливости, наставленная святыми заповедями веры и ведомая набожной тревогой! Так ведь нет, жаждала лишь мести тому, кто перед ней совершенно не провинился. Была жалким червем, и я мог ее, словно червя, растоптать. Но знал: было бы это не просто неправильно с точки зрения закона (на что я, конечно, не слишком-то обращал внимание), но оказалось бы слишком большой милостью для нее.

Господь же сотворил меня, чтобы я расточал не милостьлишь справедливость. Что я и старался делать в меру своих возможностей, преисполненный покорностию и страхом Божьим.

Молот ведьм

Меня пригласили на повешение, и было не отказаться, хотя, как понимаете, вашего нижайшего слугу не слишком веселят подобные развлечения. Такое зрелище годится для городской черни, но не для людей моего складатех, кто в муках ближнего своего видит лишь путь ко спасению, а не грешное развлеченье. Но бургграф Линде очень радовался новому эшафоту и новой виселице, и, кроме того, после должен был состояться пир. А еще я слышал, что обещали присутствие палача из Альтенбурга, златорукого таланта, который-де умел столь хитро завязать петлю на шее осужденного, что тот дергался в конвульсиях еще несколько часов.

 Устрашающий пример, мастер,  бургграф Линде вознес толстый палец с кольцом.  Я всегда говорил: нет ничего лучше устрашающего примера. Только это может научить голытьбу уважать закон.

 Наверняка вы правы, ваша милость,  ответил я вежливо и угостился напитком, который бургграф великодушно плеснул в мой бокал.  И какова же вина обреченного, если мне позволено будет полюбопытствовать?

Бургграф застыл с пальцем у щеки, а потом повернулся к своему помощнику, высокому дворянину с орлиным носом и лицом, напоминавшим лезвие топора.

 Шпрингер, а за что мы его, собственно, вешаем?

 Три изнасилования и убийства девиц из достойных семей,  подсказал дворянин.

 О, точно,  хлопнул в ладоши бургграф.  Насильники и убийцы нам не нужны. Хотя насчет девства тех изнасилованных я бы не поручился,  засмеялся он.

 Чем дольше живу, тем слабее моя память,  признался я смиренно.  Но разве наказание за изнасилование и убийствоне кастрация и четвертование, каковое из милости может быть заменено на ломание коленей?

 Вообще-тода,  ответил Линде.  И я с удовлетворением отмечаю, дорогой мастер, что память у вас крепка, как и прежде. Но если бы мы его покалечили, как тогда палач продемонстрировал бы нам свой талант вздергивать на виселице?

 Несколько часов конвульсийтакого я не видел,  покачал головой Шпрингер.  Мне и верить неохота, что это возможно. А вы как полагаете, мастер?

Глядеть на конвульсии обреченного не казалось мне чрезвычайно интересным развлечением, но я понимал, что в провинции даже люди благородного происхождения и облеченные властью жаждут зрелищ.

 Полагаю, все дело в соответствующей подготовке, веревочном узле и в том, чтобы крайне аккуратно убрать подпорку. Если бы ваша милость,  обратился я к бургграфу,  приказали обустроить на эшафоте люк, даже самый умелый палач ничего не смог бы сделать, ибо падение с высоты мгновенно влечет за собой перелом шеи.

 Вот поэтому у нас и нет люка,  с удовлетворением засмеялся Линде, и его обвисшие щеки заколыхались.

Бургграфа Линде я знал уже много лет. А с тех пор, как я спас его родственницу от костра (притомсовершенно справедливо и в соответствии с законом, ибо была она облыжно обвинена соседями),  с тех пор бургграф одарял меня особой симпатией и, когда мне приходилось проезжать через Биарритц, которым он издавна правил, всегда тепло меня принимал. Линде был честным, искренним человеком с грубоватыми манерами и простыми вкусами. Но его туша и широкая усмешка на толстых губах обманули не одного человека. Бургграф правил Биарритцем железной рукою, а преступники здесь быстро заканчивали жизнь на виселице, эшафоте или гнили в глубоких подвалах под замком. Гнили, кстати, тоже недолго, ибо бургграф никогда не скрывал, что траты на содержание заключенных он полагает неправомерно расточительной графой в расходах городской казны.

«Никто никого не заставляет нарушать закон»,  повторял он, и трудно было отказать ему в справедливости этих слов.

 До самого конца, сукин сын, не признавался,  просопел Шпрингер из-за спины бургграфа.  А потом палач взял и разложил инструменты

 Признание, признание,  Линде взмахнул рукою.  Мастер Маддердин и сам знает, насколько слаб этот довод.

 Правда,  согласился я и отпил из бокала. Вино, на мой вкус, было несколько сладковатым.  Куда большее значение имеют показания свидетелей и вещественные доказательства, ибо, если допрашивающий захочет, пытаемый признается даже в том, что онзеленый осел в оранжевую крапинку.

 Вот-вот!  Бургграф снова плеснул в ладонино осторожно, поскольку ему мешали перстни.  Святая правда, мастер Маддердин. «Зеленый осел»,  фыркнул он.  Уж вы как скажете

Бургграф тяжело поднялся с кресла, ухватившись за обтянутый бархатом поручень.

 Эх, молодежь,  сказал,  хорошо вам. А мне бы немного поспать перед нынешним праздничком, ибо после обеда на меня всегда нападает охота вздремнуть.

 И это куда как хорошо для здоровья,  поддержал я его.

 Может, и хорошо, Мордимер, может, и хорошо,  вздохнул бургграф.  Но раньше я мог три дня пить, на четвертый ехал охотиться и возвращался со знатной добычей. А теперь? Бокал-другой винцаи меня тянет на боковую.  Он помахал нам рукою на прощание и колыхающейся утиной походочкой направился к дверям.

Я заметил, что на сиденье осталось мокрое пятно. Что же он, непроизвольно обмочился? Если да, то и вправду с ним не все ладно.

Шпрингер заметил мой взгляд.

 Болеет,  пояснил негромко,  а врачей считает карой Божьей. Может, хоть вы его переубедите, мастер? Даже пиявок не дает себе поставить, а ведь пиявки вытягивают дурную кровь.

Распространенное мнение о действенности лечения пиявками было изрядно преувеличенным, однако мне не приходилось слышать, чтобы таковое лечение хоть кому-то навредило. Понятное дело, если прибегать к нему с умом. Поэтому я лишь кивнул и пообещал:

 Постараюсь.

Шпрингер уселся на сухую часть кресла, покинутого бургграфом, и засмотрелся на дерево, что росло за каменной балюстрадой.

 Вы слыхали, что есть те, кто говорит, будто никто и ни при каких обстоятельствах не должен убивать другого человека? Верите, что когда-либо, через много-много веков, никого не будут казнить?

 Верю,  ответил я после короткого раздумья.  Но только в исключительных обстоятельствах, когда в крае или провинции будет не хватать работников. Некогда я путешествовал по имперскому пограничью, там местные судьи никого не приговаривают к смерти, только к рабству. Жизнь и труд людей в тех краях слишком ценны, чтобы бессмысленно их расточать. Но мы,  усмехнулся я,  пока можем себе это позволить. Таких вот людишек у нас еще предостаточно.