Ты сошел с ума, Витус. Я покачал головой, ибо не испытывал удовлетворения от того, что мой старый враг собственными словами вверг себя в такие бездны, как никто из инквизиторов прежде. Сошел с ума или зачарован. Я буду за тебя молиться.
С внезапной презрительностью он рявкнул:
Не нужно мне твоих молитв. Мой Богсо мною!
Тот, который умер? рассмеялся я. Как видно, не был он столь уж силен, если не сумел позаботиться даже о самом себе. Есть лишь один Бог, Витус, тот, молитвам к которому нас учат. Не помнишь разве слов: «Мучим при Понтии Пилате, распят, сошел с распятия, во славе принес слово и меч своему народу»?
Он воскреснет, сказал Майо с верой в голосе. Его глаза блестели безумием, и я знал, что не сумею его переубедить. Впрочем, это и не было моей задачей.
Нет, ответил я. Зато ты осознаешь свои заблуждения
Он покачал головой. Губы стиснуты, на лицеупрямство.
Дай мне закончить, поднял я руку. Скажи мне, видел ли ты когда-нибудь плод кокоса? Коричневый, продолговатый, в твердой скорлупе, растет на юге
Он кивнул, но явно не понимал, зачем я задаю такие вопросы и к чему веду.
Внутри той твердой скорлупыбесцветная жидкость, часто горькая, а то и гнилая. Но туземцы разрубают плод, выливают сок и очищают скорлупу. А потом вливают в нее вино либо воду и используют так, как мыкубки, я усмехнулся. Тытакой вот гнилой кокос, Витус. Но поверь мне, что наполним мы тебя родниковой водой чистой веры.
Витус вздрогнул, а в его глазах впервые мелькнул страх. Был он инквизитором, поэтому знал, что будет так, как говорю. Его прежние братья смиренно и с любовью растолкуют ему все ошибки, чтобы умирал, преисполненный славы Господней. С искренним сожалением, что некогда оступился и с презрением к себе когдатошнемутому, кто сошел с прямой тропы веры. Немногое тогда останется от грешного тела, но мы спасем его душу, чтобы вечно могла радоваться у небесного престола Господня.
Зачем ты делаешь это со мной, Мордимер? спросил он горько после минуты молчания, но я все еще видел страх в его глазах. Зачем ты вообще сюда приехал? Так сильно жаждешь отомстить за ошибки моей молодости? За ошибки, о которых и нынче жалею и за которые по сей день прошу прощения у Господа?
Я взглянул ему прямо в глаза.
Моя собака, сказал и увидел, что он не понимает или, скорее, не помнит, о чем говорю.
От этого сделалось еще больнее, поскольку выходило, что мое страданиелишь ничего не значащий случай в его жизни.
Я нашел бездомного пса, продолжил я спокойно. Лечил и откармливал. А ты нашел его и сжег, показывая нам, как следует подкладывать дрова, чтобы жертва не умерла слишком быстро.
В его глазах мелькнуло что-то вроде понимания.
Ты сдурел, Мордимер? спросил он тихо. Думаешь о собаке из своего детства? Ты, который замучил или приказать убить людей больше, чем в силах вспомнить?
Это крест, который несу я во славу Господа, сказал я. Но я никогда не убивал ради развлечения. Никогда не причинял страданий без должной причины. В чем провинился перед тобой тот пес, который любил меня, Витус? Ты завязал ему пасть веревкой, чтобы он не мог выть, но я видел, как он плачет, когда глядит на меня, не понимая, отчего я не спасаю его от боли.
Он дернулся к стене вместе со стулом, на котором сидел, но это было впустую. Я не собирался его бить, хотя когда-то лишь об этом и мечтал.
Я ухватился правой рукой за запястье левой, чтобы он не видел, как трясутся у меня руки.
Это было так давно, сказал Витус. Словно в другой жизни.
В саду своей памяти я ухаживаю за разными цветами. А размер наказания никогда не будет зависеть от времени, которое прошло после совершения преступления; не будет зависеть также и от позднейших поступков грешника.
Преступления? почти провыл он. Это была всего лишь собака!
Я кивнул, поскольку и не думал, что он сумеет понять.
Что ж, видимо, я невыносимо сентиментален, ответил и вышел к страже, чтобы забрали его.
Я же знал, что теперь могу уже позабыть, а из сада моей памяти исчезнет мрачный цветок, который так долго там рос.
Эпилог
Верма Риксдорф вздрогнула, напуганная, когда увидела, что я сижу на ее постели в ее спальне. Я усмехнулся одними губами.
Не нужно кричать. Я пришел лишь для короткого и совершенно приватного разговора.
Я ведь заплатила вам, сколько хотели, напомнила она негромко.
Закрой дверь.
Выглядела она точно так же серенько и бесцветно, как и во время первой встречи. Серые редкие волосы были собраны в высокий узел. Я отметил, как дрожат ее плечи. Это хорошо. В обществе инквизитора люди не должны быть высокомерны и уверены в себе.
Чем же я могу вам служить? спросила она, и оказалось, что голос ее тоже дрожит.
Информация, ответил я. Простая, ясная и честная информация.
Верма Риксдорф присела на табурет, осторожно, будто полагала, что вот-вот придется бежать отсюда сломя голову. Совершенно зря: во-первых, бежать ей было некуда, а во-вторых, я действительно не собирался ее обижать.
Слушаю вас
Люди часто приходят ко мне за помощью, сказал я. Но редко хотят, чтобы я занялся инквизиторским расследованием. Особенно когда дело касается их родных. И знаешь почему, Верма?
Она покачала головой, все время глядя на носки изношенных ботов.
Потому что инквизитор не должен отступать, столкнувшись с ересью. Независимо от того, кто его нанял. Ведь не нанимают пожарного, чтобы тот воспевал пожары, верно?
Она подняла взгляд, но по-прежнему не глядела мне в глазазадержала его где-то на высоте пряжки моего пояса. Кулаки сжала так сильно, что побелели косточки пальцев.
И знаешь, Верма, не только это удивило меня в задании, с которым ты ко мне пришла. Уже в Гевихте я понял, что местные инквизиторы не жаждут выяснять суть дела и вообще расследовать его. Совсем напротив: все желают спустить на тормозах. И было непонятно: то ли ты желала, чтобы я отправился в Гевихт пожар гасить, то лиразжигать.
Я не нарушила закон, почти крикнула она. Вы ничего не можете мне сделать!
Это правда, сказал я, хотя был это ответ лишь на первую половину ее утверждения. Ты оказалась доброй христианкой, и твой донос послужил нашему Господу и нашей Церкви. Но не хочешь ли ты меня просветить? Не хочешь ли сказать мне, зачем донесла на сестру и племянника? Для следствия это не имеет ни малейшего значения, так что считай это частным любопытством инквизитора.
Теперь она подняла взгляд и смотрела прямо мне в лицо. Были у нее красивые зеленые глазаединственная красивая черта в ее облике.
А Писание не говорит ли случайно: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня»? спросила она, и мне не понравилась насмешка, которую я услыхал в ее голосе.
Какую обиду она тебе причинила, а, Верма? спросил я, игнорируя ее слова. Чем заслужила такую судьбу?
Забрала у меня суженого, родила ребенка выдавила она из себя наконец и вцепилась пальцами в край табурета. А я была бесплодна, инквизитор. Поэтому мой муж волочился по борделям, называл меня бесплодной сукой. А у нее было все у нее был ребенок а женщина женщина Так и не договорилатяжело дышала, лицо ее превратилось в отвратительную маску. Женщина без ребенкалишь насмешка
Я покивал, потому что наконец понял. И то хорошо, что дело не в золотом колечке или оброненном в детстве ругательстве. Потому что и такие вещи люди умудряются запомнить, и по таким причинам порой доносят на своих родных в Инквизиториум.
Но в этом случае, слава Богу, даже грех зависти дал прекрасный урожай.
Понимаете меня? Понимаете?
Я кивнул. Я понимал ее, а она, подобно всякому грешнику, искала именно понимания. Но это не означало, что я оставлю дело так, как оно завершилось. Коль была она орудием в руках Господа, Господь всегда найдет способ ей помочь. Я жене намеревался.
Спасибо за объяснение, Верма. И еще. Такой поступок, как твой, не должен остаться без награды. Может, сама того не желая, но ты все же остановила зло. Твоя семья, соседи, друзья будут горды, что, оказавшись перед лицом непростого выбора, ты сделала его в пользу принципов нашей веры и лояльности к Церкви, а не таких приземленных обстоятельств, как семейные связи. Благодарю тебя от имени Святого Официума.