Ты это серьёзно? Не выдержал Гэбриэл.
Да. Сказал Гарет. Тывласть. Тызакон в этом уголке Ойкумены. Ты даже жену своего вассала можешь забрать. Тут, конечно, шума больше будет, но на шум ты можешь просто насрать, а от церкви, которая тоже вмешаться попытается, просто откупишься, и, поверь, не так уж и дорого. А что касается простолюдинов Тут вообще никто тебе не судья, ТЫсудья для них. Нет, конечно, если начнёшь им без разбора головы рубить и в крови девственниц купаться, в конце концов королеве придётся что-то с тобой сделать, чтобы не восстали все вокруг, но и там не факт. Что касаемо имущества твоих подданных, то и тут ты царь и бог: обвинил его в измене, свидетелей купленных предоставил, и всё: ему голову с плеч, его барахлишков свою казну.
А если мне этого всего не хочется? Подумав, спросил Гэбриэл.
Мне тоже этого не хочется. Одним уголком губ усмехнулся Гарет. Мало того. Я боюсь этой вседозволенности, как чумы. Я даже правом господина не пользуюсь, хотя не все девицы на выданье против. Наши законыони не всегда справедливые, младший, и многие мне не по душе, но законэто Это всё. Он заправил рубашку в штаны, надел тунику с золотым шитьём, такого насыщенного чёрного цвета и из такого богатого материала, явно эльфийского, что она отнюдь не казалась ни траурной, ни простой, подпоясался широким богатым ремнём. Наши подданные верят в закон, верят, что мы сами первые соблюдаем его, верят нам. Поэтому в нашем герцогстве жить безопаснее и лучше, чем в том же Далвегане; поэтому казна наша полна, люди платят налоги, не боятся заводить хозяйство, расширять его, заниматься торговлей, строиться. К нам бегут из других частей Острова, и мы даём им землю на севере, и не берём с них налог первые три годачтобы встали на ноги. Мне ничто не мешает плевать на закон, но именно поэтому я горжусь собойя сам в себе закон. Понимаешь? Я, Я решаю; я выше любого моего вассала именно потому, что пусти его на моё местои он оскотинится тут же, во все тяжкие пустится, будет грабить и глумиться над теми, кто беззащитен перед ним. Власть страхадерьмовая власть. Такая власть есть у любой бешеной собаки, которая силачей на дерево загоняет. Яне собака, не бугай, сорвавшийся с привязи, не волк даже. И власть у меняиная. Настоящая. Я знаю, что мои люди и в моё отсутствие делают так, как надо, потому, что я так сказал. Они не за страх мне служат, и потому ножа мне в спину не воткнут и не продадут при первой же оказии. Ты понимаешь меня?
Да. Сказал Гэбриэл. Подошёл, поправил брату цепь с рыцарским орденом. Понимаю.
Я рад. Гарет взглянул на Терновника. Прошу с нами, господин. Я представлю тебя своему отцу.
Иосиф Райя получил письмо своего дяди из Гранствилла ранним вечером, когда по городу, залитому жидким золотом предзакатного солнца, раздавался колокольный звон. Райя не был христианином, и к церквям и клиру у него было отношение своё, но звон колоколов ему нравился. Он сидел у открытого окна с видом на небольшую площадь, по которой шли нарядные горожане на церковную службу, и читал письмо дяди, написанное на иврите, но даже и в этом случае полное намёков и иносказанийстрах перед шпионами и инквизицией крепко въелся в плоть и кровь, стал второй натурой. Святой Официум имел и знатоков иврита, насчёт этого у Райи и его соплеменников иллюзий не было. Но он прекрасно понял всё, что хотел сообщить ему дядя, и усмехнулся, отпивая лёгкого вина из дорогого бокала:
Надо же! Я думал, что совершаю худшую глупость своей жизни, а вышел мой самый лучший гешефт!
Принесла?! Чуть задыхаясь от страха, возбуждения и стыда, шёпотом спросила дама Элизабет.
Деньги. Без обычной сахарной улыбочки Беатрис становилась похожа на крыску со своей короткой верхней губой, маленьким ротиком и крупными передними зубами. Элизабет, красная от смущения, чуть дрожащими пальцами отсчитала ей в ладонь три талера, четвёртый уронила, подняла, ещё сильнее краснея, и тоже вложила в маленькую твёрдую ладонь. Беатрис сунула деньги в сумочку и достала спрятанные на груди листки картона размером с мужскую ладонь:
Выбирай.
Я же не себе!!! Пролепетала несчастная Элизабет, выхватила один наугад, тоже спрятала на груди и бросилась прочь. Беатрис, аккуратно сложив рисунки, повернулась, чтобы уйти, и замерла, расширив чёрные глаза: перед нею стояла Габи. Требовательно протянула руку:
Дай сюда!
Что что дай?! Мертвея, пролепетала Беатрис.
Покажи, говорю! Повысила голос Габи. Мне стражу звать, чтобы отняли силой?!
Ни жива, ни мертва, Беатрис отдала Габи рисунки, за которые минимум, что ей грозилоэто позорный столб. Габи, морщась, перебрала их: на каждом обнажённые мужчина и женщина занимались сексом. Художник был не очень умелый и анатомию знал плоховато, но зато отлично знал сам процесс и строение половых органов, что и подчёркивал всячески. А большего от этих картинок и не ждали.
Гадость какая! Габи сунула картинки в свою сумочку. Где ты их берёшь?
Покупаю у одного сквайра по талеру. Пролепетала Беатрис, которая рисовала их сама, а это уже грозило ей смертной казнью. Продаю по по по четыре
А ты корыстная бесстыжая тварь, а, дама Беатрис?.. Фыркнула Габи. Не трясись, я никому не скажу. А ты за это будешь оказывать мне кое-какие маленькие услуги, идёт?
Миледи! Чуть не задохнулась от облегчения Беатрис. Я и без этого для вас на всё пойду!!!
С этим будет надёжнее. Отрезала Габи, повернулась и пошла к себе, а Беатрис вынуждена была присесть, чтобы прийти в себя. Ноги и руки противно дрожали, в животе было пусто и холодно. И так стыдно! Вообще-то, Беатрис давным-давно была лишена всяческой скромности, не то, что девичьей, но на людях, что называется, «хранила лицо». Сирота и бедная родственница, она, сколько себя помнила, жила в доме своего дяди по матери на правах приживалки и практически прислуги «за всё». От природы не щепетильная и алчная, девушка мигом сообразила, как улучшить своё материальное положение и добыть средства на разные девичьи мелочи: ещё в детстве начала показывать мальчишкам и парням за особую плату самые пикантные части своего тела, за большуюи потрогать. Тщательно оберегая свое единственное сокровище: свою девственность, Беатрис, становясь взрослее, начала брать в рот и давать в зад. Она мечтала собрать достаточно денег, чтобы купить себе приличный дом в Гранствилле и давать деньги в ростзанятие, называемое в то время симонией и считающееся одним из смертных грехов, но для Беатрис грех был понятием условным и малозначимым. Если делать все грамотно и тайно, никто не узнает, а значит, и говорить не о чём. Ради своей мечты Беатрис не брезговала ни единым геллером. Она рисовала и продавала пажам и девушкам срамные картинки, давала деньги в рост, оказывала интимные услугивсё это жестоко каралось, но Беатрис была не только бесстыжей, но очень хитрой и изворотливой особой. Чтобы стать придворной дамой графини, она подставила свою кузину так, что та до сих пор отбывала наказание в дальнем северном монастыре, хоть и была невинна, как младенец. Отсутствие ума Беатрис с успехом заменяла природной хитростью, вот только хитрости было недостаточно для крупной игры и большого приза, а потому Беатрис клевала по зёрнышку: картинки, анальный секс, мелкие займы под проценты Понимая, что ходит по грани, Беатрис всегда готова была врать, изворачиваться, подставлять и клеветать, потому, что все эти прегрешения в её время, при всей своей мелочности, карались очень сурово, вплоть до повешенья при совокупности вины. Она бы даже монастырём не отделалась.
Немного придя в себя и уговорив себя считать всё произошедшее досадной, но ни в коем случае не позорной случайностью, Беатрис поспешила к себе, чтобы принарядиться и приукраситься. Ей хотелось подкараулить Гэбриэла Хлоринга. Вот он идёт, вся такая нарядная, разрумянившаяся, поглощённая приятными мечтами, торопилась во двор Беатрис, а тутона. Такая интересная из себя Естественно, ему захочется спросить, что она здесь делает. Он спросит, и Беатрис ответит: «Я любуюсь розами вашей матушки! Они так прекрасны, что слов нет!». Ему, разумеется, будет приятно упоминание о матери, и он сразу почувствует симпатию к ней. Присядет, они поговорят о розах. В процессе беседы граф Валенский всё больше будет убеждаться в том, насколько Беатрис умна, мила и так далее, а главноеона обязательно даст ему понять, что в отличие от остальных вовсе не считает его невоспитанным и грубым, что он очень нравится ей такой, как есть. И тут уж он, преисполненный благодарности, и вовсе не устоит перед ней!.. Расчёт Беатрис был прост, как и все её мыслишки и расчёты: герцог, разумеется, для неё недосягаем, и максимум, что она могла бы здесь словитьэто отдаться ему, а потом стребовать с него компенсацию за свою невинность, распутно им похищенную. План был не плох, и Беатрис до сих пор лелеяла его в сердце, так как компенсации вполне могло бы хватить на домик и первоначальный капитал. Но появление Гэбриэла Хлоринга придало её мечтам иной размах. Гэбриэл, хоть и граф, и Хлоринг, а всё-такикак думалось Беатрис, не его брат. Он явился неизвестно, откуда, вести себя не умеет, говорить не умеет, хмурый вечно, не улыбнётся, комплимента сказать не может даме приличного При сомнительном своём прошлом он вряд ли найдёт себе невесту вроде той, какая достанется Гарету. Кто захочет позориться рядом с таким мужем?.. А она, Беатрисхоть сейчас! Род у неё, правда, мелковат, но отец её был бароном, а в Уложении Ричарда Второго сказано, что супругом (супругой) особы королевских кровей не может быть особа ниже баронского звания. Значит, баронского-то может!!! А что бесприданницатак и что?.. Даст Гэбриэлу себя поиметь, и пусть потом попробует отвертеться! Беатрис до кардинала дойдёт, но заставит его жениться на беззащитной сироте! В наглой своей наивности Беатрис уже видела себя супругой удобного мужа, который будет своей более умной и светской жене в рот смотреть, и при том будет красивым, высоким, знатным и богатым Умеретьне встать!!! Сказка о женском счастье!!! Добравшись, наконец, до галереи, Беатрис была неожиданно и весьма неприятно удивлена: полюбоваться эльфийскими розами кроме неё явилось ещё семеро прелестниц, расфуфыренных в пух и прах.