Так и прозвали, Шпангоутом.
Котик отирался первое время лишь возле камбуза, но после, обласканный, осмелел и обнаглел, все чаще вышагивая по планширю, будто по своим владениям. На имя новое отзывался не реже, чем на кис-кис, исправно урчал, когда гладили, и глядел обожающим взглядом, если кормили.
- Подхалим ты, Шпангоут.
Говорил кок так "нежно", что кот вздрагивал, будто от грома, но тут же продолжал тереться о ногу, а Лючита думала, что с таким голосом не на кухне возиться с кастрюльками, а перекрикивать бурю, посылая матросов убирать паруса. Однако тому с кастрюльками возиться нравилось куда как больше, и "блюда из ничего" у него выходили божественные.
Поговаривали, что Гойо Мария Сорменто Тортоса служил на галеоне Эль Сол дель Дьос, принадлежавшем лично королеве. До тех пор служил, пока не встретился сорокачетырехпушечный хистанец с тридцатипушечным инглесом, и не завершилась служба та в трюме вражеского корабля. Потом была каторга, обернувшаяся благодаря кулинарным способностям службой на кухне, и долгожданная свобода. Что со свободой той делать, он не знал, и потому, не представляя счастливой жизни без моря, нанялся на первый же корабль.
Лючите мужчина напомнил прошлого кока Ла Кантары, тогдашней Кентаврии. Невысокого роста, широкий и крепкий, с серебром на висках, обманчиво мягкий с виду, но жесткий в делах. В хозяйство его не совалась, полагая справедливо, что каждому свое дело, лишь рекомендовала сорт кофе и количество сахара в нем.
С приходом Гойо Сорменто пришлось написать письмо отцу и отправить с ним Кобэ. Домой.
О Пинтореско и просторной вилле с садом старалась не думать. В послании указала кратко, что жива, здорова, приглядывает за Энрике и жизнь ведет пусть и не слишком спокойную, но чрезвычайно интересную. Просит принять и пристроить свободного негра, хорошо показавшего себя в качестве повара. Любит, целует. Прощается. Ваша Лючита.
Казалось даже, что проще самой, без письма, явиться, сказать: вот она я. Вернулась. Но не навсегда. И приняли бы, пожурили, но приняли. И волю свою поставить не посмели бы, когда за ней - три с лишним десятка душ, грозных и решительных.
Но не явилась. Погрузилась на Ла Кантару и вместо того, чтобы подставить ветру корму, ушла в бейдевинд на Санта-Каталину. Обещание гнало на восток, сердце звало на запад, а желания разрывали.
Но выбор был сделан и, успокоив себя тем, что родные знают о ней хоть чуть-чуть, девушка погрузилась в дела повседневные.
Глава 5
На берегах островов, окружающих россыпью Мар Карибе, была в ходу легенда о девушке, отважной не менее лучших из мужчин, и прекрасной, словно рассвет. История ее полнилась моментов трагичных и романтичных, светлых и радостных, и черных, как запекшаяся кровь. Мир в ту пору был уже измененный, людям, потерявшим первую родину, нечего стало больше терять. Трудные дни, и для мужчин, и для женщин...
- И тогда-то появилась она!
- Да. Маленькая, но яркая жемчужина, ставшая средоточием отваги и справедливости в пошатнувшемся мире.
- Пиратка - и "средоточие справедливости"? - переспросил Васко, не скрывая скептицизма.
Чуи, рассказчик, которого слушали все, пояснил:
- Почему сразу пиратка, едрить тебя за ногу? Тьфу, сбиваешь меня с пути истинного. Девушка эта, чьим именем назван чудесный остров, не самый маленький, должен заметить, так девушка эта пираткою не была, хоть и приходилось ей убивать. Но кто из нас знает наперед при выходе из порта, чем ему придется заняться - торговлей или разбоем? Море капризно, а судьба все смеется и крутит хвостом. Но девушка эта зналась с удачей и покорить могла любую волну. Грозным орлом возникала она на своем галеоне там, где творилось бесчинство, и пресекала его. Не было равных им - сплоченной команде - ни на море, ни на земле...
Чуи замолчал, переводя дух.
- А дальше что?
- Дальше? Жизнь продолжалась, и как многие люди, она влюбилась, выбрав в аманте себе не того, кто был ближе иль красивее, не того, что больше в этом нуждался, и не того, кто ответил бы тем же, а мужчину столько замкнутого в собственной гордости и великолепии, что и заметить-то ее он не мог. Девушка страдала и чахла без того, кого желала всем сердцем, не пила и не ела, а как женился он, едва ль не умерла и пожелала сменить камзол капитана на платье послушницы в монастыре. Так и жила. Одни говорят, что умерла все там же, не выдержав суровой жизни, другие - что вернулась к своей команде и сгинула где-то в пучине морской, третьи - что ушла в жизнь мирскую, обрела себе мужа и прожила счастливо до глубокой старости. Как знать? Легенда на то и легенда, что можно гнуть ее, сути не меняя. Была ли она капитаном, как говорят, или просто плавала на корабле - в том или ином качестве, - и... была ли вообще, никто достоверно не знает. Но легенда оказалась... красивой, потому и живет в сердцах.
- Это за легенду, что ли, признали ее святой? Ну ты загнул, не была! Ну ты брехать, - понеслось со всех сторон.
Чуи нахохлился.
- Говорю вам, что слышал, черти морские! Если нету свидетелей, значит, и дела-то нету. Так-то оно? Одни клянутся - была девка, другие рядышком, что вовек не видали. А церковники... кто ж их поймет? Только есть у нас покровительница, не хуже Мадонны: Санта, даже Сантиссима, Каталина. Вот и все.
- М-да... - прогудел Бартемо. - Жаль, что была она хистанкой. Хотелось бы иметь такую святую средь наших.
- А разве имеет значение нация для того, кто несет мир?
Мужчины обернулись на звук. Говорящий молод еще, но плечист, в серых глаза вера в лучшее, в тот же... мир на земле? Вера такая более чем наивна.
Ильетец Васко хекнул.
- Может, и так, да только не каждая нация добро нести может. Вот взять хотя бы инглесов, что хорошего они сделали? Пришли на чужую землю, разоряли, грабили, жгли, убивали. Кто им это позволил?
- Да только ль инглесы? - вопросил Беккер будто бы в пустоту. - Кто не грабил и не убивал? Вот рандисы, те будто бы лучше!
- А что вы за рандисов так сразу? - вскинулся Флавио, сам наполовину той нации, - предки мои не трогали никого. А ты и сам вон, не на своей земле.
- Чтооо?
За Беккера встал и Бартемо, простодушный здоровяк-олланец. Бывший лавочник заметался взглядом, ища поддержки. Но друзей завести не успел, потому круг расступался, и затянулся бы спор, и завязалась - как знать - драка, но прогремел над головами выстрел, вжались головы в плечи, дернулись ладони за оружием.
- Кончай брехать, пошел все по местам, - рявкнул мистер Нэд, перекрывая недовольный шум. - Берег на горизонте.
С востока, с уклоном немного на север, ясно видимая в солнечный день, приближалась овеянная легендами Санта-Каталина.
* * *
Уютный бархат тропической ночи раскололся в единый миг, улица зазвенела металлом.
- Защищайтесь!
Да что ж тут творится? - пронеслось в голове, а ноги сами потащили на звук. Покатая мостовая, угол дома, странно выпирающий, за ним узкий проулок и площадка, видимо, задний двор. На площадке этой двое с оружием, кружат медленно и осторожно. Из приоткрытой двери выползают и растекаются вдоль стенки посетители таверны.
- Извинитесь, сеньор!
- И не подумаю!
Пробный выпад чернявого, блондин в голубом плаще со смехом отводит острие шпаги, скользит вдоль клинка, пробуя достать до кисти, но тот отступает, восстанавливая расстояние. Вновь обмен любезностями и уколы, безуспешные, впрочем. Противники хитры и умелы одинаково, и одинаково же пьяны. Тот, что светлее, оступается, и уходит вниз и вбок, пропуская мимо себя мужчину, вздумавшего нападать. Будто провалившись, он равновесия не держит и падает наземь. Блондин салютует насмешливо, подняв вертикально клинок. Становится видно его лицо, породистое, точеное, светлые волосы и голубые глаза выдают в нем инглеса или олланца, но никак не хистанца.
- Ты так сюда припустила, что еле догнали, - налетает с жалобой братец, едва не сбивая с ног.
А Чита все смотрит, узнавание длится несколько долгих мгновений, и удивленные вскрики звучат почти одновременно:
- Питер!
- Лючита!
Бросается вперед, полная радости видеть старого знакомца, чернявый противник инглеса оглядывается ошалело, узрев вокруг себя множество улыбающихся лиц, бросает зло, поднимаясь с земли: