Гелла сжалилась над моим голодным лицом. Притащила кувшин простокваши и целую связку бубликов. Я даже спрашивать не стала, где она их взяла. Просто вгрызлась всеми зубами.
Вот зачем мучаете себя, госпожа? неодобрительно вздыхала нянька, наблюдая за мной. Ведь не даст же этот изверг ребеночка! Вон, у вас даже молока нет. Целитель постарался.
Целитель? Зачем?!
Я посмотрела на грудь и с трудом сдержала ругательство.
Как сразу-то не заметила? А вот так. Мне и в голову не пришло удивиться, что со мной что-то не так. Некогда было, да и не задумывалась я над этим!
Так вы же сами просили! удивилась Гелла. Чтобы грудь не испортить.
Что за бред? пробормотала себе под нос, но нянька услышала.
Так порядок такой у господ. Эрлы из благородных семей сами не кормят. Няньки для этого есть. Кормилицы.
Такого я конечно не ожидала. Но когда первый шок сошел, вспомнила, что читала об этом, в тех же романах, и успокоилась.
Гелла, а как вернуть молоко? у меня появилась новая мысль.
Да зачем это вам?
Надо. Ты знаешь, как?
Так оберег снятьи всего делов-то.
Оберег? У меня был только один оберег, надетый целителем.
Я поймала себя на том, что машинально кручу камешек на запястье. Он опять разогрелся, начал пульсировать. И очень мешал. Так и хотелось его оторвать.
Крутила-крутила, а потом шнурок взял и порвался. Неожиданно так, что я на секунду застыла в растерянности.
Камешек упал мне в ладонь и потух. Я машинально сжала пальцы, оглянулась воровато на Геллу, но та ничего не заметила. А я зачем-то сунула его под подушку. Молча. Натянула пышные рукава, чтобы пропажи не было видно, и постаралась придать лицу безмятежный вид.
Ночью проснулась от боли. Болели груди. Ныли соски, кожа натянулась, стала горячей и очень чувствительной, так что малейшее прикосновение вызывало дискомфорт.
Влажная ткань холодила кожу. Я оттянула ворот сорочки и уставилась на набухшую грудь.
Первый страх сменился пониманием. Молоко. Значит, и правда, все дело в камешке.
Заснуть снова не получалось. Я долго ворочалась, прислушиваясь к тишине за стеной. Массировала груди, неумело пытаясь сцедить молоко в забытую Геллой чашку. Но то ли неправильно что-то делала, то ли дело было в другом, только легче не становилось.
Потом и вовсе стало казаться, что я слышу какой-то плач.
Плач младенца.
Он раздавался в моей голове. Я закрыла глаза и зарылась лицом в подушку. Но это не помогло. Он становился все громче, назойливее, и в ответ на него моя грудь заныла еще сильнее.
Не выдержав, я вскочила с постели.
Ну как вскочиласползла, кряхтя и постанывая.
Теперь младенец кричал где-то за стенкой. Очень близко. Громко, надрывно, как кричат только от боли. Он заходился криком, резко замолкал, и в этот момент мое сердце сжималось так, что я не могла дышать.
В одной сорочке, левой рукой придерживая горячие и твердые груди, а второй цепляясь за стены, поползла к выходу.
Почему ребенок так истошно кричит? Это мой сын? Почему к нему никто не подходит?
Куда все подевались? Там же охрана должна стоять. Дарги эти, чтоб им всем провалиться!
Все это пролетело в голове за секунду. Мозг зацепился за одну фразу: это мой сын! И она осталась пульсировать аварийным сигналом. Как мигалка на «скорой помощи».
За спиной, из глубины комнаты, взметнулся порыв ветра.
Странное дело, окна закрыты, я могла в этом поклясться. Но холодок, пронесшийся по ногам, был вполне ощутимым.
Он скользнул у меня между ног, холодя ступни и икры, а затем пробрался под рубашку и пополз по спине, заставляя все волоски подняться дыбом.
Громко сглотнув, я оглянулась.
У кровати на столике слабо мерцал светильник. В его свете виднелись шторы, уложенные красивыми фалдами. Ткань не шевелилась, а между тем я продолжала ощущать слабый сквозняк.
Пока неожиданный звук не нарушил тишину.
Скрип, заставивший меня вздрогнуть.
Вслед за холодом пришел страх. Борясь с желанием зажмуриться и юркнуть в постель, я обернулась к дверям. И удивленно застыла.
Кто-то открыл их. Совсем немного, всего на ширину ладони. Этот жест невозможно понять превратно. Меня приглашали.
В щель заглядывал слабый свет. Он манил, очаровывал.
Завороженная, я шагнула к нему, почти не чувствуя боли, забыв про слабость и дискомфорт. Ноги сами несли меня.
Коридор. Люстры потушены, только на стенах слабо теплятся бра.
Охрана. Я насчитала пять мужских фигур. Дарги не двигались. Двое застыли возле двери, еще двое у противоположной стены. Пятый стоял в стороне с удивленным лицом. Но никто не сказал ни слова, ни сделал попытки мне помешать!
Эй! хрипло выдохнула я. Слышите, ребенок плачет?!
Мне никто не ответил.
Вы что, оглохли?
Заглянула в глаза тому, что стоял ближе всех. Его лицо походило на застывшую маску, взгляд остекленел.
Эй?.. повторила, чувствуя себя идиоткой. Ты меня видишь?
Помахала рукой у него перед глазами, коснулась его щеки.
Дарг не шевелился.
А плач немного отдалился. Теперь он раздавался со стороны Габриэля. Я оглянулась на свою комнату, в которой ждала безопасность и теплая кровать, на окаменевших даргов и, тряхнув головой, направилась на зов малыша.
* * *
Не помню, как добралась до заветной двери. Никто меня не окликнул, никто не остановил. Толкнула массивную дверь, и та легко поддалась.
Едва я вошла, ребенок затих. Плач прекратился, а я очнулась от наваждения. Замерла на пороге, удивленно осматриваясь.
В центре просторной комнаты тихо покачивалась колыбель. Или мне только казалось, что она покачивается? В не зашторенное окно на нее смотрел полный месяц, и в его серебристом свете танцевали пылинки. Из колыбельки доносилось тихое кряхтенье. Рядом в кресле развалилась тучная женщина и, подперев подбородок рукой, храпела, как заправский мужик. Ее огромная грудь посрамила бы любую корову.
Профессиональная кормилицащелкнуло в моей голове.
Осторожно обойдя ее, заглянула в колыбель.
В тот момент меня вело любопытство. И банальная жалость к ребенку, который кричит. Я нагнулась, разглядывая его.
Совсем крошечный. Я таких маленьких прежде и не видела. Сморщенное круглое личико, носик-пуговка, темные глазки. Плотно закутан в пеленки с кружевом и вензелями. Бедняжку так спеленали, что даже шевельнуться не может.
Уже ни о чем не думая, взяла его на руки.
А легкий какой! Кажется, моя кошкаи то больше весит
Кстати, о кошке. Мысль о прошлом кольнулаи тут же пропала. Потому что малыш посмотрел на меня.
Наши глаза встретились.
Да, мне сотни раз говорили, что новорожденные ничего не видят и не осознают. Но в тот момент я поняла, что это не так. Я почувствовала его взгляд. Почувствовала, как трепыхнулось его сердечко, и мое собственное с восторгом забилось в ответ.
Малыш скривил ротик, демонстрируя беззубые десны, и сморщился. Захныкал, активно пытаясь вылезти из пеленок. Я испугалась, что уроню, и положила его в колыбельку.
Плач тут же усилился.
Не зная, что делать, обернулась к кормилице и потрясла за плечо. Та в ответ басовито всхрапнула, но даже глаз не открыла!
Да что происходит? я сама готова была зареветь. Что за шутки?
Я словно попала в сонное царство, где все превратились в статуи, кроме меня и
Ребенок закричал еще громче. Недовольно, требовательно, властно.
Не зная, как его успокоить, снова схватила. Прижала к груди, и он потянулся ротиком к влажному пятну на рубашке, зачмокал.
Так вот что ты хочешь! окатило внезапное понимание. Ты голодный!
Больше не раздумывала. К тому же, стоило взять малыша, как молоко потекло сильнее.
Придерживая ребенка одной рукой, свободной я развязала ленту на горле, спустила сорочку с плеча. Неумело зажала сосок, ткнула в подставленный ротик. И ощутила такое блаженство, что едва не расплакалась.
Нет, слезы все-таки потекли. Но это были светлые слезы, вместе с ними из меня выходили все страхи и тревоги этого дня.
Еще вчера я любила и думала, что любима. Еще вчера собиралась осчастливить своего мужчину известием о ребенке. А потом бежала сквозь дождь, гонимая обидой и слезами, и думала лишь о том, что меня предали. Думала о себе.
Я хотела избавиться от ребенка. Кричала, что он мне не нужен.