Без обид, Клав, сказал герцог тоном ниже. Но мне неприятно то, что происходит.
Мы сделаем все, чтобы оно происходило как можно меньше, сообщил Старж примирительно.
На том и порешили.
Несколько минут Клавдий осторожно держал в руках опустевшую трубку; потом щелкнул по рычагу и вызвал заместителя:
Завтра утром, Глюр, я намерен оказаться в Однице.
* * *
Он заехал домой на полчаса. Снова изучил содержимое холодильника, пополненного вездесущей домработницей; выпил холодной воды, поменял рубашку, с отвращением покосился на вонючую пепельницу и повалился на диван пятнадцать минут ни-о-чем-не-думания. Это святое.
Из расслабленного полусна его вывел телефонный звонок; рука сама на ощупь поймала трубку:
Я слушаю.
Тихонько потрескивал незримый коридор, возникший между ним и кем-то, молчащим на том конце провода.
Я слушаю, да повторил он механически.
В трубке дышали. Тихо и сбивчиво; еще не успев ни о чем подумать, Клавдий сел на диване:
Кто говорит?
Никто не говорит. Тишина; не ошибка неверных проводов просто молчание. Трубка, намертво затиснутая в чьей-то руке. Отдаленный шум города, пробивающийся сквозь стенки телефонной будки. Сдерживаемое дыхание, причем тот, кто дышит, не особенно велик. Маленький объем грудной клетки
Ивга, это ты?..
Испуганно завопили короткие гудки.
Клавдий взглянул на часы. Под окнами его уже ждет машина.
Зар-раза
Он пощелкал по кнопкам, набирая номер; трубку, по счастью, взял младший Митец. Хрипловатый и, кажется, сонный.
Назар? Клавдий постарался, чтобы голос его прозвучал как можно естественнее и беспечнее. Это Клав говорит. Как дела?
Спасибо, выдавил парень через силу. Хорошо Я позову папу?
Клавдий замялся:
Назарушка, я ведь уезжаю сию секунду Просто хотел спросить, все ли А Ивга не появилась?
Пауза. Да, герцогу есть еще куда расти. И у кого учиться. У Назара Митеца, двадцати с половиной лет.
Нет, произнес Назар наконец. Так папу не звать?
Привет передавай, сказал Клавдий поспешно. Ну пока?
Пока
Снова многозначительные короткие гудки. Что за день сегодня, подумал Клавдий устало. Праздник телефонного пунктира
Он набрал другой номер. Дежурный по тюремному блоку ответил сразу же.
Добрый вечер, Куль, это Старж говорит Магда Ревер, щит-ведьма, номер семьсот двенадцатый, ничего не хочет мне сказать?
Молчание. Ну что за поразительный день, подумал Клавдий.
Куль, я не умею читать мысли, если они не облечены в слова.
Господин Великий Инквизитор Я десять минут назад доложил господину Глюру, что
Что?!
Магда Ревер, номер семьсот двенадцатый, покончила с собой. Через знак зеркала Господин Великий Инквизитор, я готов понести кару, но
Понятно. Продолжайте нести службу, Куль. Все, что я хочу по этому поводу сказать, я скажу вам при встрече.
На этот раз гудков не было дежурный Куль преданно ждал, чтобы Клавдий положил трубку первым. Ну надо же, какие церемонии
Магда Ревер все равно была обречена. Другое дело, что убивать себя через знак зеркала мучительно и противно все равно что топиться в собственном дерьме. Она сидела в колодках, в крохотной квадратной камере, и вызывала к жизни всю свою ненависть и желчь; отражаясь от стенок со знаком «зеркала», ее собственные нечистоты медленно ее убивали.
А может быть, быстро. Она ведь была сильной и злой, эта Магда Ревер. Может быть, и смерть ее была легка
В дверь почтительно звякнули. Клавдий прошел в переднюю как был, полуодетый, и тем смутил возникшего на пороге телохранителя:
Господин Старж, из аэропорта звонили, ждать нас или нет
Заждались, бросил Клавдий равнодушно. Можно я штаны надену? Нет?
Телохранитель вежливо промолчал.
(Дюнка. Декабрь январь)
С того самого вечера он перестал ездить на кладбище, потому что ночные посещения могилы не приносили больше отдыха, а только обостряли поселившееся в его душе беспокойство.
Юлек, кажется, был рад однако вскорости странное поведение приятеля стало беспокоить его куда больше, чем былые бдения на могиле.
Клав нервничал. Клав вздрагивал от невинного прикосновения к плечу; Клав боялся темноты и в то же время жадно всматривался в ночные окна, в сумерки на улицах, и выражение его глаз в такие минуты очень не нравилось Юлеку.
Малый, ты, это Не стесняйся только, если что. Всякое бывает, может быть, тебе к врачу?..
Спасибо, Юль. Со мной все в порядке.
Однажды, вернувшись с занятий раньше сотоварища, Юлек обнаружил в комнате следы чужого присутствия и предположил, что к Клаву приходила девочка.
Малый, ты сегодня никого не ждал? Вроде посидела и ушла, конфету из вазочки слопала и наследила вот Чего она, по общаге босая ходит?
Клав сделался не белый даже синий. Юлек впервые всерьез подумал, что хорошо бы переселиться в другую комнату. От греха подальше.
И он наверняка решился бы на столь крутую меру, если бы знал, что каждую полночь Клав просыпается с белыми от страха глазами. Ему ночь за ночью снится лицо, заглядывающее из воды в круглое окошко черной самосвальной камеры. Не живое и веселое, как в тот летний день, а белое и неподвижное, затерянное среди атласных оборочек тяжелого гроба.
* * *
Очередной бессонной ночью Клав признался Дюнке в постыдной трусости. Он боится неведомого; то, что находится на грани между «есть» и «нет», навевает тоску. Он живет ради того, чтобы думать о Дюнке, почему же с того памятного вьюжного вечера мысли о ней вызывают страх?.. Пусть она не обижается. Если она слышит его пусть подаст знак. У него хватит любви, чтобы перешагнуть через это
После этой сбивчивой исповеди на него снизошло странное спокойствие; он безмятежно проспал ночь и проснулся ровно в семь как от толчка.
Юлек размеренно сопел в тот день у него не было первой пары. В умывальне напротив лили воду, негромко переговаривались, хихикали братья-лицеисты ежедневные утренние звуки, слишком обыденные для того, чтобы поднять Клава из теплого глубокого сна
Запах. Какой странный запах, неприятный дух паленой синтетики
Он встал. Хлопая в полутьме глазами, выбрался за ширму, отгораживающую «спальню» от «прихожей», и включил настольную лампу.
Прикосновение давней метели. Снежинки, бьющиеся в стекло
Он еще не понял, в чем дело, но майка на спине уже взмокла, повинуясь бессознательному.
На стареньком деревянном столе, где толпились банки консервов, пачки печенья, кофейник, спички и хозяйственное мыло, спокон веков лежала пестрая клеенчатая скатерть.
Среди намалеванных на ней яблок и помидоров, лука, орехов и прочего радостного изобилия темнел сейчас черный след ожога.
Так бывает, когда по недомыслию коснешься клеенки утюгом. Остается сморщенный, почерневший рубец и гадкий запах горелого. Вот как сейчас
Только тот, кто был здесь несколько минут назад, коснулся скатерти не утюгом и не паяльником. Потому что горелый след был отпечаток ладони. Выжженный след пятерни.
Клав сдержался и не вскрикнул.
Юлек по-прежнему сопел; прислушиваясь и вздрагивая от любого изменения в его дыхании, Клав судорожно принялся сдирать скатерть со стола.
Звякали банки. Клав торопился, шипя неслышные проклятия; он почему-то был уверен, что любой чужой взгляд на отпечаток этой руки сулит неслыханные беды. По счастью, на столешнице под скатертью ожог едва просматривался Клав ожесточенно соскоблил его ножом.
Юлек спал; Клав натянул пальто прямо поверх пижамы и выскользнул из комнаты, прижимая к груди небольшой газетный сверток.
Он возвращался, пропахший дымом от сгоревшей синтетики. Никто не видел. Никто не узнает.
На углу оживленно беседовали и дымили в пять сигарет ребята из службы «Чугайстер». Прохожие обходили их на почтительном расстоянии; Клав приблизился, улыбаясь широко и обаятельно:
Ребята, угостите сигареткой.
Под пятью такими взглядами Юлек Митец, к примеру, одним махом наложил бы в штаны. Клав только скромно пожал плечами:
Ну нету денег у бедного лицеиста, мама с папой на сигареты не дают, оно и понятно, да?