Однако волков Темелкен Нетвора пока попридержать просил. Коней у него настоящих под волков не было. Гонцов послали по племенам соседним. Да на степняцких коньках решили учить помаленьку, чтоб понимали хотя бы. А чтоб не баловали, доспех кожаныйнагрудь, медными да железными бляхами шитую, велел Темелкен делать. И то ведь: силён вой, да стрела сильнее.
В первые дни обустроились. Темелкен попросил милости у склатских жрецовучителей дать, волков верховой езде обучать. Простую-то езду многие склаты знали. Те согласились с радостьюприслали своих помогать, да и для наблюдения. А склаты-вои, пока не было стремян, петли завязали верёвочные от седла да по свисту ездить учиться стали: Темелкен учил новым командам, отдавать которые помогал ему резкий свист самодельной дудки. На свистсъезжались и разъезжались.
Когда к концу пятидневки привезли первую телегу со стременами, Темелкен уже разбил воев на дюжины, так ему сподручнее считать было, и для каждой дюжины выглядел старшего.
Вообще, со счётом первое время было трудно. Волки считали неживые вещи пятками, а людейпо четыре, потому как четыре соответствовало числу стихий и считалось числом живым, хорошим, особенно для воя или охотника. Склаты же воинов считали десятками, которые легко дробились на не подходящие волкам пятёрки. В земле же Темелкена священные предметы положено было считать по двенадцать, что он и ввёл, дабы не вызывать споров. Дюжина раскладывалась при необходимости как три раза по четыре, что было понятно волкам, для склатов же она являлась чужой военной магией, с которой тоже не стали спорить. Дюжиестаршие в дюжинеполучали пока приказы непосредственно от Темелкена, но полагал Темелкен, что будут при необходимости действовать и самостоятельно.
В общем, порядок в учебном лагере приехавшим вместе с телегой осмотреться склатским старшим воям показался удивительным. Каждый вой знал своё место для еды и сна, на полсуток назначались: смешанные дозорыдва волка, два склата, дежурные по лагерю, что готовили еду и следили за порядком, охотничьи дозоры, добывавшие дичь для всех. Общую же дисциплину Темелкен, расспросив, принял склатскую, но держал ею строго. Кто не слушалбери всё своё в руки и из лагеря пешком. А коней-то оставь, кони-то не виноваты!
Волки удивлялись сильно, но и подчинялись, так как в дюжих выбрал Темелкен самых матерых, вроде Родима и Беды. Более же всего удивлялись волки тому, что с некрупным по росским меркам Темелкеном склатские вои не спорили, мало того, если что говорилв рот смотрели. У волков же вожаком мог стать только такой, как Родим, чтобы в случае чего ошуйника под себя мог подмять.
Впрочем, скоро волки оценили воинское искусство Темелкена. Как только склаты освоились со стременами, маленький по меркам Темелкена и огромный для волков склатский отряд в два раза по десять дюжин стал показывать чудеса слаженности. Волки, кто свободен от учений, лезли на взгорок смотреть, как по свистку дружно налетают склаты, но в два удара сердца поворачивают и разбегаются дюжинами, словно горох. Или оборачиваются вспять и утекают по свистку двумя отрядами в разные стороны, или опять же по дюжинам. А уж когда в ход огромные копья пошли, коими чучело пешего на скаку потрошили, тут и старшие вои склатские наезжать стали, оповещённые своими о невиданных делах, творящихся в лагере.
Так и повелось потомТемелкен на взгорке с дудкой, за ним, чтобы не мешать, два-три волка и склата, и на часах вроде, мол, не без дела, а рядом два-три старых воя склатских, а то и Дукансредний жрец ихний. Тот часто наезжал. Поглядишьконь у него изукрашенный, а сам жрец ничего, скромный.
И сказки Темелкена о богах, которые тот по привычке рассказывал иногда у вечернего костра, слушал склатский жрец чутко, переспрашивал часто поначалу, плохо зная по-волчьи, а всё равно слушал. И вои слушали.
Уж больно чудно было, как спускается как-нибудь сияющий Хорс на колёснице своей к самому краю неба, да вдруг одолевает его дремота. И сходит бог-солнце с колёсницы, и ложится у поющего ручья. Спити не слышит, как разгорается пожар от тела его горячего. Стонут сосны, бегут звери, люди кричат. И просят тогда люди ворона белого, чтобы полетел сквозь огонь, разбудил Хорса. И летит ворон, да силен огонь, и возвращается ворон к людям чёрный, как головёшка, а Хорс всё спит. Просят тогда люди маленькую лягушку, чтобы пробралась она по дну ручья, разбудила Хорса. Горяча вода в ручье, больно маленькой лягушке, кожа её нежная уж вся пузырями пошла, стала она серой и безобразной Но вот и пути конецХорс светлый на поляне спит. Прыгнула из ручья лягушка, заквакала громко, пробудила Хорса. Встал он и увидел, что сон его натворил. Заплакал Хорс, и слезы его залили огонь. И пообещал он маленькой лягушке, что всегда будет посылать воду на землю, как услышит её голос. С тех пор, когда станет лягушкам жарко, так кричат они, зовут дождь. За то и любят их люди. А если кто жабу убьёт, внучку той лягушки, что самого Хорса разбудила, того накажет он и не даст дождя
Долго молчали вои, послушав Темелькины сказки. Всё им загадкой было: и как бог, словно человек, у ручья задремать мог, и зачем вдруг их, человечий собрат, гадину безвинную убить может, коли божьим гневом не пригрозить ему? Зачем тому? Этомузачем? И только жрец головой не качал, понимал, может?
Родим поначалу удивлялся, как Темелкену столькими людьми сразу командовать по силам. Не знал он, что два сорока воев, что у волков было, для родины Темелькиной и не войско вообще, так
И чуяли это склаты. Видели, что привычно чужаку. Что знает он, сколько каши пойдёт на двунадесять дюжин, сколько для коней корму.
А уж то, что Темелкен на любого коня садился, про то вообще разговор особый. Комони за ним, как псы пастушьи за пастухом, ходили: с кем свирепые да буйные, а к Темелкену с лаской. И так же, как кони, смотрели на него молодые склаты. Волков они побаивались, но за Темельку, видел Родим, горой бы встали.
Радовался Родим переменам в характере побратима, нежданной твёрдости его, силе, осветившей лицо. Но и сердце сжималось тоже. Глаза у Темельки, как и у склатов, были темно-карие, да блеск особый стал, огнистый блеск. Может, думал порой Родим, сам Кресс так смотрел бы, коли по примеру богов Темелкена человеком вниз сошёл. Хотя Кресс людям родня, с него-то как раз сталось бы
Но, чем больше сжималось у Родима сердце за Темелкена, тем больше душа его к побратиму тянулась. Уже ведь вроде и не боялся Родим, что переломит Темелкена тягость, на него свалившаяся, а вот болела душа.
Ростом Темелкен в волков не вышел, но склатов совсем мало выше него нашлось. Только те кряжистые, а Темелькачто деревце. Но и обманчива была его тонкость. Не задирист был Темелкен, но видел Родим, как коня сдержать мог, как саблю вращал острую, копье тяжёлое бросал. Вот уже и волки головами качать стали, не прост, мол.
Пока-то волки жили в лагере вольнее склатов, но кое-что Темелкен и у них завёл. В дозор ходили они вместе со склатамидвое на двое. И дичь также для лагеря били. Четвёрками шли охотно, угадал тут Темелкен. Ели склаты с волками вместе, песни у костра пели, стали уже словечки из языка в язык переходить, оружием менялись. Один раз, видел Родим, братались даже.
Всё хорошо шло. Только всё сильнее сжимала чья-то рука сердце Родима, и всё мрачнее делался Темелкен. Или Темен-кан, как стали называть его на свой манер склаты.
Знал побратимсны мучили Темельку дурные. Поутру вставал он хмур, вечор же оттаивал, сказки сказывал, песни алатские чудные пел. Волков он привечал как братьев, в склатах же видел свой, алатский народ.
Может, и дикарями показались бы алатам склаты, только полюбил их Темелкен. Были они грубее, в бою крови пробовали больше, чем закованные в латы и кольчуги воины рода Темелкена
Думал он и о кольчугах. Видал, что проволоку тянут уже кузнецы. Ездил в кузнечный квартал, говорил. Да только плохо дело пока шло. Первое, что скрепили, только волку по силе носить было, да не всякому и то. На Родима вот одеть смогли, а склатскому вою с такой тяжестьюкуда уж биться.
Родиму же, мёдведу, забавно было. Склаты метали в него тупые стрелы и дротики без наверший, а он хохотал. Понравилась ему кольчуга, и в самую жару не снимал теперь. Знал Темелкен почему: привыкал вой, да и тренировка была для его могучего тела.