Тяжело далась семье младшая. Разродившись в самую зимнюю стужу, мать крепилась бы до весны, но весна пришла поздняя. Не успели отпоить ею талой водой да соком берёзовым.
Маленькую крикунью Старый привязывал под рубаху сыромятной шкурой к голому телу, да так весь день и носил. Ночью же иной Родим или Провор брали дитё. Холодно тогда было дюже. Но выжила синеглазая. По другому лету уже Васей нарекли.
«И чего Старый расходился?»думал вой, озирая по-хозяйски селище в поисках Провора. В селище не был уже Родим два пятка дён. Глядел, отмечал неполадки, улыбался, чувствуя девичьи взгляды. Молод был Родим, силен, а репутация воя девок не смущала. Верили: слюбитсяи норов сойдёт. Бывало такое.
«Вот и жена Провора из лесу идёт с девками».
Родим свернул наперерез.
Здорова будь, Ягодка!
Девки засмеялись, раздались от него. Только братьина жена не засмущалась, поклонилась в пояс да вперёд пошла, будто не мужняя.
Родим намёк понял. Обнял, туес тяжёлый с ягодой отнял, как пёрышко он ему.
Вася пошто не с тобой?
На реке. Рубахи моет. Так и льнёт к воде своей, как водяница. Душу застудит. Сказал бы? С Медушей за вениками посылалане йдёт.
А Провор куда запропал?
В городище подался. Доли у нового кмеса искать.
Провор-то? Да-а удивился Родим. Вот, значит, чего взъярился отец. Был непутёвый вой один, стало два. А ты чего с девками?
А что я? Вот за ягодой.
Как не мужняя живёшь? Нехорошо
Так родил бы ты девчоночку. Она бы за ягодой пошла. Так ты ж вот не родил?
Родим почесал щеку.
Не идёт у меня с девчонками. Смотрюкак в меня, так мальчишки всё.
И вдруг Ягода встала посередь тропки, загородила путь Родиму.
Ты бы пошёл ко кмесу! Боюсь я за Провора.
Да ты чего, Ярга? Что ему сделается-то?
Не зови меня так! озлилась Ягода.
Так ведь дед назвал, не я, глянул на неё сбоку, по-волчьи Родим. Коли чуешь чеготак скажи. Я вой, я пойму. Может, сон какой?
А на лице его было: долго ли ты ещё, Ягода, мужняя жена будешь? Недаром ведь дед тебя, как хозяйку зверья лесного, назвал. Мать воспротивилась, Ягодой стали кликать. Да вот он, Родим-то, знает, какая она, Ягода. Вой был Яргин дед, а бабка
Вспыхнула, не досмотрела снов в глазах Родима Ягода, быстро пошла по тропинке к хате. Но туес не взяла. И знал Родим, в том его малая победа. И сын Провора старший в него пойдёт. А привязать к себето пусть Провор, а Родимвой, ему грех живое сердце неволить. Он полюбил, значитсвободу дал, чтобы как река текла, чтоб пил из неё, кого напоит. Тогда душа её свободная жить будет. И навсегда радость будет между ними.
Отец считалмного девок Родим попортил, Родим же зналволю дал многим. И силу дал. Нет от рождения у девки силы свою судьбу вести. Родим давал. Ни одна по нему ночейне сохла, всех сумел отпустить. И волчат в своём роду наплодил столько, что не переведётся здесь его кровь. Отец же не вой. Ему про то знать не надо. Потому Родим и не винится, слушая отца, только усмешку прячет. Но молчит. Ведь отец, он один раз дан в этой жизни. Да и сам Родим оттого вой, что таков был замысел отца. Кто знает тайну собственных мыслей? Только боги знают, о чем мечтал отец, кого в свой род звал.
В хату Родим не пошёл. Зналне остыл ещё Старый. Жалко, что Провора не застал, других расспросить придётся. Не просто так Родим в селище пришёл. Послал его Нетвор посмотреть, разузнать, говорят ли, зачем, мол, молодой кмес к волкам людей посылал? Но, похоже, не по ветру молва идёт, а сам кмес надумал, что из Мала-города на городище ново старый кмес Мал Своерад ратью пойдёт. Вот и Провор прослышал, поди. В рать проситься пошёл.
А коли и впрямь выкликали ратников, значит, дойдёт слух и до Нетвора. Донесут охочие. А Родиму, значит, надо теперь в городище идти. Родовичей послушать. Нетвор не пойдёт сам, не уронит себя. Киянон между волками и огненной силой Кресса посредник, ему негоже людского выборыша слушать. А вот ему, Родиму, сходить можно
Одному ж, однако, идти или с Темелкеном? Темелькой, как Вася зовёт? С ним бы хорошо: и терпелив, и не задирист, и поглядлив. Коня вот оставит ли? Конь у Темелкена много зимних шкурок да серебра стоит. Далеко ли до беды?
Яша в холке высок, копыта круглые, глаз ярый. Да налобник дорогой, шитый, да бляхи Темелкен Яшу любит, как с человеком говорит с ним. Бог весть, где степняки такого коня взяли, в загоне отдельном его держали, подарок кагану своему готовили, видно. Да и горяч был Яша, побил бы степняцких лошадок. Темелкен ему песни пел, называл Ар-кин, огненный конь. Говорил он, конь боевой, обученный копытами упавшего врага топтать.
И вынослив, и быстр был Яша-Аркин. Трёх лошадок степных загнал Родим, когда из плена бежали, а Яшавот он, всё также гордо глаз круглый косит, копытом сердито стучит. Хотя, заметил Родим, помягчел с Темелкеном Яша. Тот ему в ухо по-своему шепчет, песни поёт. И по-соловянски Темелкен может, и по-степняцки, и по-своему быстро так щёлкает.
Знает Родим, поманит он Темелкена, и пойдёт тот за ним в городище, и Яшу в поводу поведёт. Только беспокоится он: ладно ли это будет? К берёзе идёт совета спросить. Садится спиной к стволу. Ждёт, наблюдает. Вот дрозд перепорхнул. И тихо так стало. Только звон кузнечный по жареКуют песню
Тишина нашла на Родима, в ушах зазвенело. Сердце в груди зависло и через горло, через рот ушло.
Пока ветер тишину не разорвал, душу в грудь не кинулсидел Родим. Понял: чему быть, не миновать того. Мать-Мёдведица, вот она, из глуби небесной на сына глядит. И пока чистота звенит у Родима в груди, мать сына от сердца не оторвёт. Только сам Родим с пути свернуть может, а пока идётне оставят его.
Не велико сердце человеческое, много белого звона, что слышал Родим, ему не вынести, но сколько снесёшьвсё твоё.
Смотри, Темелька, солнышко улыбается! лежащий на спине на наливающемся зеленью склоне Родим сквозь полуприкрытые ресницы смотрел на солнечный диск и тоже улыбался ему.
Чудной он был, этот Родим. Темелкену бы в голову никогда не пришло смотреть на солнце. Правда, и солнце в его краях жарче, и всё-таки
Три зимы и три лета в плену у степняков провёл Темелкен. В плен он попал не в бою, встретили его кочевники в степи, без оружия, в тонкой, невиданной одежде, а потому за воина не сочли. Зато решили, что, раз не похож на мужчину, пригоден для работы невоинской.
Он чистил и седлал коней, чинил упряжь и седла, бегал с поручениямив общем, пригоден был для всего, чего гнушались воины и для чего опасно было взять не рождённого в неволе раба. Подошёл степнякам тонкорукий, изнеженный чужак, которому ко всему ещё и бежать было некуда, прижился. Никто из толмачей не смог столковаться с ним, словно упал парень посередь степи прямо с неба. Вот и ходил он среди чужих, как с неба опущенный. Не было в его глазах ни света, ни радости. Ну да того и не ждали от него.
Много видел чужого Темелкен, много пленников жило и умерло на его глазах. И только такого, как Родим, увидел он в первый раз.
Хэй, Корса, куда коня повёл? на всю степь кричал Топтун. Дурной, скверный воин. В толстых кожаных ичигах ноги его быликак два обрубка.
Молодой горячий Корса только рукой махнул. Отстань, туда, мол.
Топтун аж присел от глупости такой. Вот, мол, дурень, ничего не знающий.
Роса пошли смотреть!
Не росаслава, отмахнулся Корса. Тоже дурак порядочный, на взгляд Темелкена, но Топтун многих тут превзошёл. Не нашёлся он, что ответить, руками на Корсу замахалчто, мол, несёшь.
Корса уже мимо прошёл, но услыхал взрыв смеха у дальнего конца загона, сунул повод волосяной в руки Темелкену и поспешил вперёд Топтуна.
Ну и Темелкен спустя время подошёл.
Степняки, собрались в полукруг возле привязанного к конской загородке высокого, видно, что много выше их, хоть и сидел он, светловолосого воя. Лицом походил вой на слава или на полеча, но не по повадке.
Степняки развлекались любимой игройшвыряли в связанного что под руку пойдёт. Стремились в кровь разбитьвот тут им было бы весело. А ещё лучше, если закричал бы пленник.
Только пленник попался им на других непохожий. Странный. Сидел он, не дик, не безучастенрадостен и спокоен. Расслаблен даже. И взгляд имел дурной. Словно бы качался взгляд егото вглубь уходил, то вдаль стрелял. Глянул ему в глаза Темелкени замутило его. Так замутилоеле глаза отвёл.