- Ты бы оделся. Знаю, что одежда причиняет тебе боль, но ты уже слишком взрослый, чтобы постоянно сидеть дома нагишом.
Джейсон проигнорировал мать. Он знал, что его стоическое молчание беспокоит ее, но он устал от головной боли, которую вызывала у него режущая слух вибрация ее голоса. Когда начиналась мигрень, не спасал даже "дарвоцел". Помогала лишь сенсорная депривация (частичное или полное лишение органов чувств внешнего воздействия - прим. пер.).
Родители построили для него устройство, способное гасить внешние шумы. Это был латексный вакуумный мешок, подвешенный к потолку за уголки с помощью нейлоновых тросов. С помощью застежки "молнии" Джейсон мог входить и выходить, а дышал он с помощью трубки, вставленной в рот. Едва включался прибор для создания вакуума, весь воздух из мешка удалялся, и тот облегал его, как симбионт, гася все ощущения. Только тогда Джейсон мог спать.
Джейсон взял у матери таблетки, бросил в рот и запил водой. Затем, не говоря ни слова, повернулся к ней спиной. Медленно заполз в латексный мешок, морщась от соприкосновения с холодной металлической "молнией", вызвавшего у него у него ледяные разряды боли по всему телу. Джейсон вспомнил, как однажды упал на пол лицом вниз, пытаясь самостоятельно забраться в мешок, до того, как приноровился это делать. При этой мысли он снова поморщился, а желудок у него сжался. Он пролежал почти час, мучаясь от боли и подавляя в себе желание закричать. За все эти годы он узнал, что своими криками он привлекает нежелательное внимание со стороны родителей. Его мать по-прежнему не научилась не трогать его и не заговаривать с ним, когда он терпит муки. Ее материнский инстинкт перевешивал всякий здравый смысл, и она прибегала к нему и пыталась обнять его или поговорить с ним, забывая о том, насколько сильно ее голос и прикосновения раздражают его нервные окончания. Забывая о том, что обычное утешение, которое мать дает ребенку, является для него пыткой.
Балансируя на одной ноге и просовывая в мешок другую, Джейсон стал осторожно забираться в успокаивающий комфорт своего убежища. Оно было подсоединено к настенному вакуумному прибору, который Джейсон включал с помощью пульта управления, вытягивая из мешка весь воздух, едва оказывался внутри. Он медленно запустил в мешок руки, и, не давая ему раскачиваться, втащил в него другую ногу. Наконец, просунул внутрь голову и закусил резиновую трубку, обеспечивающую ему подачу кислорода, пока он, словно мумия, находится в мешке. Затем застегнул изнутри "молнию" и включил пультом вакуумный прибор. Звук вытягиваемового воздуха обрушился на его барабанные перепонки, и Джейсон стиснул зубы, зная, что это скоро кончится. Вскоре мешок плотно прижался к его телу, весь воздух вышел, герметично запечатав Джейсона внутри. Удалив из мешка воздух, вакуумный прибор автоматически отключился. Джейсон ничего не видел, не слышал и не чувствовал. Кроме слабого запаха латекса. Он лежал в этом резиновом коконе, привыкая к чувству невесомости, отсутствию каких-либо ощущений и запаху мешка, пока крепко не заснул.
3
Мелани уставилась на запертую дверь спальни сына и почувствовала, как заныло сердце. Какая жестокая шутка. Перепробовав за все эти годы великое множество дорогостоящих лекарств, гормонов, смущающих упражнений и сексуальных поз, они с Эдвардом, наконец, смогли зачать ребенка. Затем, после родов, она узнает, что ребенок, которого она носила девять месяцев, о котором мечтала с детства, который должен был дать ей любовь, которую не смогли дать ей родители, и даже собственный муж, ту бесконечную, абсолютную любовь сына к матери, ненавидит ее прикосновения. Ее любовь приносила ему одни лишь страдания.
Слезы потекли из глаз Мелани, когда она вспомнила, как усердно пыталась отрицать правду. Даже после того, как врачи рассказали ей о состоянии Джейсона, она пыталась обнимать его и петь ему.
Какому ребенку не нравится, когда его мать качает на руках? Какой ребенок не любит, когда ему поют, пока он спит, прижавшись к материнской груди? Почему я не могу иметь нормального сына?
Она даже по-прежнему пыталась кормить его грудью. Дважды, когда он выплевывал сосок и начинал кричать, она расстраивалась настолько, что шлепала его. Оба раза он терял сознание и начинал конвульсировать. Когда судороги прекращались, он лежал, делая короткие, неглубокие вдохи, температура тела падала до опасно низкого уровня, а сердцебиение становилось слабым и замедленным. Мелани молилась, чтобы он выжил, но боялась везти его в больницу из страха, что ее арестуют за жестокое обращение.
"Мне очень жаль, детка. О, Джейсон, не умирай. Мамочке очень жаль. Не умирай, пожалуйста. Мамочка не хотела делать тебе больно. О, Боже, не дай моей детке умереть!"
Когда его пульс приходил в норму, она засовывала его в маленький пластиковый пузырь, который они сделали для него, и крепко запечатывала. Потом смотрела на него и плакала, жалея больше себя, чем своего травмированного ребенка.
Мелани достала из холодильника стейк, чтобы разморозить его. По какой-то причине она верила, что правильная диета однажды излечит ее сына. Она сделает из него крепкого, выросшего на мясе и картошке, мужчину, такого, как ее отец.
Потеряв терпение, она положила стейк под горячую воду, чтобы ускорить процесс разморозки. Затем отлепила его от маленького стирофомового лотка, к которому он примерз, и бросила целиком вместе с несколькими картофелинами в кастрюлю с горячей водой. Снова посмотрела на герметично запечатанную дверь в спальню сына и вздохнула, когда знакомое чувство страдания и тоски пронзило ее сердце. Затем вернулась к приготовлению еды и достала из холодильника еще два стейка. Однако эти она приправила грубым молотым перцем и луком и поставила в духовку для себя и своего мужа.
Сперва Мелани и ее муж пытались питаться, как их сын, из-за сочувствия к нему или, возможно, даже в качестве самонаказания. Эдвард не раз замечал, что будет несправедливо, если они будут радоваться жизни, а их сын - страдать. Они даже перестали заниматься сексом. Эдвард боялся, что у них родится еще один дефективный ребенок, и чувствовал себя виноватым за удовольствие, которое она ему доставляла. Их сын никогда не познает такой радости.
Спустя несколько лет они вернулись к прежним привычкам. Снова начали добавлять в еду приправы, хотя не так обильно, как раньше. Сильный запах специй мог вызвать у Джейсона расстройство желудка, а иногда и рвоту. Также они отказались от жареной пищи, но, по крайней мере, больше не проваривали все, а иногда даже заказывали готовую еду. Они уже жертвовали многим ради своего сына. Не было никакой причины превращать свою еду в страдание.
Их сексуальная жизнь вернулась в прежнее русло. Только теперь она не обходилась без латекса и таблеток эстрогена. Иногда во время секса ее муж плакал. Иногда она тоже. Они не могли не вспоминать то время, когда этот акт был наполнен любовью и предвкушением. Когда они представляли, что каждое семя способно зачать дитя, без которого семья не была бы полной. Теперь их дитя лежало в комнате напротив, закутанное в латекс из страха, что кто-то или что-то может коснуться его и заставить кричать.
Мелани включила телевизор. Нашла любимое ток-шоу и стала смотреть, как хорошо сложенный, чисто выбритый чернокожий ведущий наклонился вперед, словно зачарованный словами гостя, маленького азиата в оранжевом одеянии. Мелани всегда испытывала слабость к чернокожим мужчинам. Одно время она только с ними и встречалась. Это была одна из многих тайн, которыми она никогда не делилась с Эдвардом. На нем и так лежало тяжелое бремя, чтобы ему еще беспокоиться насчет черных жеребцов, которые спали с ней до него, особенно сейчас, когда их сексуальная жизнь превратилась в холодную и стерильную физиологическую функцию, такую, как мочеиспускание или дефекация. Это была скорее необходимость ослабить давление сексуального влечения, чем нечто, возникшее из подлинной страсти или искреннего желания.
Мелани добавила громкости.
- ... Да, это правда. Боль была невыносимой, но благодаря медитации, творческой визуализации и технике правильного дыхания я смог ее отключить. Я прожил шесть дней под лавиной, со сломанными ногами и сломанной рукой. Оползень сбил меня с велосипеда и швырял об каждый камень, об каждый валун на горе. Еще у меня были сломаны ребра, три пальца, плюс глубокий порез на лбу. У меня кружилась голова, я испытывал ужасную боль и замерзал под холодной грязью. Наконец, я выбрался наружу с помощью одной здоровой руки. Сам вправил себе кости на ногах и руке, наложил шины с помощью веток и шнурков из ботинок, затем вскарабкался по горе к дороге. Я пытался раздвинуть границы своего сознания. Представлял себя птицами в небе или грызунами и насекомыми, роющимися в земле. Но я не рисовал это в своем воображении, как ребенок-фантазер. Мне пришлось поверить в это всей своей душой. Пришлось попробовать переместиться в их тела, оставив собственное. Именно это нас учили делать в храме, но тогда это не сработало. Я не мог покинуть свое поломанное тело. Поэтому, вместо того, чтобы сбежать от себя, я погрузился в себя еще глубже. Погрузился в боль, принял ее и обнял. Забрал ее силу, радушно встретив ее и заключив с ней мир. Вскоре она пугала меня не больше, чем капля дождя или прохлада утреннего ветерка. Я полностью победил ее.