Всё, вдруг сказала она. Я открыл глаза (когда я успел зажмуриться?), коридор был чист. Только обрывки белых ниток, уже обездвиженные, напоминали о нашествии паразитов. Что это было?
Прочитал учебник про глистов, случайно
Его нужно сжечь, констатировала Анна. Я кивнул. Раньше бы никогда не подумал, что так легко соглашусь сыграть в градусы по Фаренгейту. И держи себя в руках!
Не могу, я уже держу ими перила, отозвался я, думая рассмешить Анну. Но она была равнодушна к моим стараниям, как статуя с острова Пасхи, и, кажется, немного зла, хоть и пыталась это скрыть. Наконец она разжала свои тонкие губы. Серьёзно, лучше б молчала!
Я знала, что нам не стоит тебя впускать. Ты полон нечистоты, ты дышишь ненавистью, вдруг выпалила она. Таких грязноголовых ещё поискать, у тебя же вся аура, как чёрная воронка, и ты нас всех туда затянешь, рано или поздно. А знаешь что? Лучше вообще ни к кому не подходи. Можешь спать в своём углу, можешь брать нашу еду со стола, но не больше. Уясни себе, мыотдельно, тыотдельно, на последних словах она тыкала острым пальцем мне в грудную клетку, и будь та чуть мягче, Анна проковыряла бы в ней своими тычками сквозную дыру.
Я прошу лишь немного терпения и снисхождения, мягко сказал я. Мне всё это внове Я научусь быть как вы, таким же разумным и позитивным. Но без вашей помощи мне не справиться.
Да чтоб тебя Махакали перекинула через колено и разломала надвое, моралистка хренова!
Прости, смутилась Анна. Её губы дрогнули. Мне не следовало говорить такие вещи Но ты сам протащил в нашу общину ненависть.
Ага, вешай на бедного чужака все грехи, сама только что разбрызгала меня слюнями от злости.
Я рад, что мы поняли друг друга, улыбнулся я, протягивая ей руку для пожатия. Мир?
Она нехотя пожала мою ладонь, всё ещё липкую от пота. Её спешное, неприязненное движение казалось красноречивей любых слов.
А войны меж нами и не было, отозвалась она, пытаясь незаметно от меня отереть руку о джинсы. Тебе нужно чем-то себя занять. Проверь все номера на этаже. Сосчитай койки, сведи всё в таблицу
Зачем в таблицу?
Чтоб был порядок, Анна посмотрела на меня, как на непроходимого тупицу. И всё остальное, что найдёшь, тоже посчитай. Зубные щётки, коврики для ног Полная инвентаризация.
А если что-то случится? Вроде ну, ты поняла, вроде чего
Тогда прыгай в окно, усмехнулась собеседница, протягивая мне блокнот и карандашный огрызок. Она совсем забыла, что просила меня посчитать восемнадцатью восемнадцать.
* * *
Привет, ты кто такой? прогудел я.
Я Карандаш из Икеи, пропищал я.
А я Стакан, просто Стакан. Какими судьбами в королевстве Отелия, Карандаш?
Меня притащила сюда тупая сектантка Анна! Спёрла меня из ящичка в Икее, забрала у семьи. Я так скучаю по моим братьям-карандашикам, я аж всхлипнул.
Сочувствую, отозвался я голосом Стакана. Гляжу, она тебя ещё и погрызла?
Прям до кости, расплакался я. Чуть душу мне не выгрызла своими зубищами рояльными!
Мне пришлось взять небольшую паузу, чтобы отдышаться, утереть слёзы и продолжить от имени Стакана.
Но теперь-то ты в безопасности? с надеждой спросил тот.
Не-е-ет, протянул я и опять не сдержалсяслёзы покатились двумя грустнющими ручейками по низинам моих впалых щёк. Она заставила меня на неё работать. Проводить инвентаризацию. А я творческий Карандаш, я был рождён, чтобы мной рисовали!
Сердце моё сжалось от боли за маленького Карандашика, и я долго не мог успокоиться, так что голос Стакана теперь тоже дрожал.
Как же мне тебе помочь, дружище?
Упади ей на голову, зашептал я. Она пойдёт под лестницей, а ты свались ей на макушку. Пусть потом шишку йодом мажет!
Но я могу разбиться, насторожился я вместе со Стаканом.
И правда, вздохнул я, значит, выхода нет, и разревелся пуще прежнего.
Так меня и нашлисвернувшимся клубком на кровати, рыдающего и прижимающего к груди карандаш и стакан с отбитой ручкой, в первом же номере, который я пришёл инвентаризировать.
Что случилось? спросил кто-то незнакомый. Ты в порядке?
Тут такой убогий интерьер, такой убогий, прорыдал я. Я не могу жить, пока в мире существуют такие интерьеры.
Комната как комната, ответила незнакомка.
Она прошла мимо кровати к окну и распахнула шторы. Толку с того особо не вышло, ведь небо застилал плотный туман. В номере стало светлей на полтона. Девушка, размытая из-за моих слёз, провела рукой по псевдовикторианской раме зеркала на стене, потом по комоду, накрытому клетчатой скатертью. Она будто пробовала своими пальцами комнату на вкус и готовилась вынести свой гурманский вердикт.
Не Лувр, но и не причина для депрессии, констатировала она.
Стены цвета детской неожиданности, возразил я.
Приятный для глаз оливковый.
Ты не разбираешься в дизайне так что лучше оставь меня одного.
Ладно.
Судя по тону, она обиделась. Не было у меня настроения изображать дружелюбие и набиваться в друзья.
Я пролежал так час, может, два, изучая безвкусные цветы потолочной плиткипрежде чем отыскал в себе силы встать. Ну всё, хватит страдать. Не самая плохая комната, не самая плохая компания, не самый плохой посмертный мир. Есть же ещё Ад. Есть ведь, так?
Я потащился в ванную, попутно стягивая с себя грязную одежду, что совсем потеряла истинный цвет от уличного пепла и кирпичной пыли. Залез в корыто, покрутил железные барашки. Труба оглушительно застонала раненым буйволом, и я спешно крутанул барашки обратно.
Ну конечно, откуда здесь взяться воде? Некому гнать её в трубы Почему этот отель до сих пор не автоматизировали? Каменный век.
Или как оно должно работать? Моё представление о водоснабжении было не шибко полным.
Н-да, сказал я, выбираясь на кафель.
Через минуту я уже вышел из номерав одних туфлях, на тот случай, если из пола опять полезет всякая мерзопакость. На босу ногу они начали тереть мне пятку с первого же шага. Но ничего, мне только до лестницы и обратно.
Господа воображуны! Ну и дамы тоже! воскликнул я. Не мог бы кто-нибудь из вас оказать мне любезность и вообразить, что из душа на втором этаже течёт вода? Я знаю, вы могёте.
Сектантики начали стыдливо отворачиваться, издавая какие-то странные фыркающие звуки, должно быть, выражавшие неодобрение.
Не бойтесь ослепнуть от моей красоты, продолжал я. Что естественно, то прекрасно Правда, чего вам смущаться? Мы всеживые мертвецы! Разве должны нас беспокоить такие вещи, как нагота?
Признаюсь, мне всего лишь хотелось доставить им жгучее неудобство. Побесить, говоря простым языком. Никто не торопился мне ответить.
Что же вы молчите? Разве этому учил ваш Мессия? Молчать, если страждущий в пустыне просит воды?
Потом разберёмся с водой, оденьтесь, пожалуйста, наконец, решился кто-то из них. Может, это Давид, а может и нет. Я плохо запомнил его голос, он был серый и ничем не выделяющийся.
Я вернулся в свой оливковый номер и залез под одеяло. Ситцевая простыня слабо пахла сырым подваломтакой был в доме моего детства. Небольшой такой, набитый хламом подвал.
Всякий раз после сильного дождя его топило, и мама спускалась вниз с ведрами и тряпкой, самоотверженно отдаваясь сизифовому труду. Одним ведром зачерпнуть, перелить в другое. Зачерпнуть, перелить. Зачерпнуть, перелить. Когда воды становилось слишком мало, чтобы черпать ведром, в ход шла тряпка. Я, конечно, и тогда не соображал во всякой механике, но догадывался, что можно взять какой-нибудь насос Но когда я говорил об этом матери, та только отмахивалась от меня, и просила либо уйти и не мешать, либо присоединиться к работе. Может, потому у меня во взрослом возрасте так и не случилось нормальной работы, на которой я задержался бы больше, чем на полтора-два года? Ведь слово «работа» теперь ассоциировалось у меня с чем-то совершенно бессмысленным, бесполезным и неэффективным.
Почему не купить насос в дом, где десять раз в году топит подвал, благо деньги нам позволяли? А потому, что потом нельзя будет говорить, как много она работала, чтобы мне, неблагодарному, в этом доме жилось хорошо.