Что вы имеете в виду?! вдруг взвизгнул человек-дирижабль, отталкивая от себя машинку и одновременно подпрыгивая на стуле всеми своими полуторастами килограммов атеросклеротического сала; мальчик при этом, наконец, перестал смеяться, а рот его открылся еще шире. На что это вы постоянно намекаете?! Вы, Наина Военморовна, все время норовите любого укусить, а не укусить, так хоть ущипнуть!
Да что я такого сказала? Я ничего такого не имела в виду, и не сказала, используя уже совсем иные интонации, пошла на попятную моя провожатая, будто еще энергичнее сверкая стеклами очков. Да и что я могла сказать? Ничего.
Вы, Наина Военморовна, очень злой человек, от визга Борис Михайлович перешел к проникновенной укоризне, с горечью во взвешенной растяжке слов. Вы очень плохой человек. Вы ядовитая гюрза. И Бог накажет вас. Вот увидите.
Полегоньку я стал отступать к выходу, никто этого не заметил, поскольку все занятые в сцене были слишком обременены оттачиванием своего актерского мастерства. У самой железной двери я столкнулся с Ксюхой.
Что они там?.. удивилась она.
Обмениваются нерастраченной энергией. Люди творческие, понятно пояснил я. Пойду. Ты еще остаешься?
Ой, да. Мне еще тут Эмму надо бы повидать. Да, Бобров уехал в банк и просил тебе передать, что завтра можешь выходить на работу. Завтра у них летучка, так что к девяти.
А-а
Не волнуйся, все будет хорошо. Идем, я тебя выведу: сам ты с первого раза дорогу не найдешь.
Мы выступили в обратный путь. В убогом сером коридоре плавал аромат дорогих сигар. На повороте я обернулся: в светлом прямоугольнике отдаленного теперь дверного проема стояла невысокая коренастая фигура. Всего секунду человек смотрел нам вслед, и исчез. То был Степан.
Ноябрьский день восхитил меня, лишь только я очутился на улице. Он был холодным и промозглым, да, но зато каким свежим! Он был неприютен и безотраден, но как мудр! Мельчайшая водяная пыль осыпала мое видавшее виды черное пальтецо, и я, чувствуя себя уже природной частью окрестного мира, полетел по холодному городу, радуясь невольно, что дышать можно глубоко, что строгая графика черных ветвей и плоских домов все же приятна глазу, а людиэто завтра, это, может быть, через сто лет А сейчас только милостивые холод и пустота.
Гостиная вполне благополучного дома: отделка помещения, мебель, бытовая техникавсе смотрится, если и не роскошно, то уж, во всяком случае, и не дешево.
Работает телевизор.
На прихотливом диване, скверно имитирующем стиль королевы Анны, Гариф Амиров заломил за спину руку девочки лет семи, кричит страшным голосом:
Отвечай, где списки комсомольцев?!
Девочка, чудесная, насколько вообще может быть восхитительна красивая девочка ее возраста, верещит, захлебываясь, но сквозь это экстатическое верезжание можно разобрать слова:
Нет Я не скажу!.. Я ни за что не скажу!..
Гариф как бы усугубляет степень своего палачества, покусывая маленькую ручку:
Говори, партизанка Зоя, где красное знамя?!
Заливаясь смехом, сквозь самозабвенные вопли девочке едва удается выдавить из себя:
Ой, папа!.. Ой, не могу!..
Какой я тебе папа?! мефистофельски ревет Гариф. Где красное знамя?! Признавайся!
Хорошо Хорошо, я все скажу!.. кричит ему в ответ девочка. Красное знамя в земле!
Ну, так смерть тебе! рявкает Гариф, дважды целует девочку в затылок и обессиленный падает на диван.
Папа! Папа, набрасывается на него девчонка и, поскольку папа валяется с закрытыми глазами без всяких признаков оживления, принимается прыгать на коленях по его обширной груди. Ну, давай еще поиграем в партизанку Зою! Ну, давай! Ну, папа!
Доча, раскинувшись в позитуре полнейшего измождения, не открывая глаз, бормочет Гариф, нет. У тебя разовьются садомазохистические склонности.
Нет, папа, не разовьются. Ну, давай еще поиграем.
Нет, рыба. Уже вечер. Перед сном тебе нельзя играть в буйные игры.
Можно
В комнату входит женщина в шелковом брючном костюмчике шафранного цвета, с синим ситцевым фартуком в разноцветный горошек поверх него. Выглядит женщина, может, несколько старше Гарифа; невысока ростом, не толста и не худа, внешности самой обыкновенной, таких именно и выбирают в жены предусмотрительные мужи, с приходом того возраста, когда озорничать уже становится лень, и начинает тянуть к патриархальной семейственности.
Ну что за идиотские игры у вас, всплескивает женщина руками, в одной из которых зажат нож, а в другойяблоко. Настя, немедленно слезь с папы! Гарик, ну чем ты думаешь? Половина девятого. Ты же знаешь, что она потом до половины ночи будет колобродить. Настя, я же тебе сказала!
Что нам, в шахматы играть? ворчит Гариф.
Шахматыочень хорошее занятие, подхватывает женщина, принимаясь чистить яблоко.
Отец семейства, наконец, принимает сидячее положение.
Видишь, кабачок, и мама то же говорит, обращается он к дочери.
Но я же еще не иду спать начинает скулить Настя. Я еще не ужинала. А ужин еще даже не готов
Ну-ну, ухмыляется мать, ты, оказывается, проголодалась? Не забудь, пожалуйста, об этом, когда сядешь за стол.
Женщина выходит из комнаты.
Что ж, Анастасия, неси свои краски, будем делать искусство, говорит Гариф.
Ура! Ура! Ура! с готовностью выкрикивает дочь, уносясь в другую комнату. Папочка, а давай будем рисовать прямо на стене, у нас же обои моющиеся, кричит она на бегу.
Я вам нарисую на стене! долетает из кухни.
Девочка приносит целую охапку необходимых для художественного творчества предметов: листы бумаги, коробку с гуашью, фломастеры, линейки, кисти и еще стакан для воды и какие-то лоскуты; причем весь этот скарб, прижатый ее маленькими еще пухлыми ручонками к груди, топорщится во все стороны, а отдельные штуковины то и дело падают на лакированный светло-желтый кленовый паркет. Вместе с отцом она раскладывает свое хозяйство на столе, как и диван претендующем на какое-то родство с фантазией Томаса Чиппенделя. Только они садятся за стол и принимаются за работу, как в комнате вновь появляется мать. Теперь у нее в руках миксер, а на плечо наброшено полотенце.
Вы бы хоть клеенкой стол застелили, восклицает она не без раздражения.
Так, в чем дело? поворачивает к ней голову супруг.
Я говорю
Наташа, ты что там делаешь?
Пирог.
Так вот иди и смотри, чтобы он не подгорел.
Супруга Наташа фыркает, но без рисковой запальчивости, разворачивается и молча уходит.
Что будем рисовать? справляется у дочери Гариф, покусывая ее за ухо.
Папа, а давай нарисуем что-нибудь страшное! с заговорщицкой миной предлагает Настя. Нарисуем тако-ое
Раздается звонок телефона. Гариф подходит к аппарату.
Алло! Да. Сейчас позову, говорит он в трубку и тут же кричит в кухню:Наташа! Тебя Нинель. Штуцер или как там ее?..
Наташа входит в гостиную, снимает передник, комфортно устраивается в кресле с абсолютным отсутствием прямых линий и, привалившись к локотнику с рокальным орнаментом, затевает неторопливый разговор.
Привет, Нелочка. Ой, ужасный, ужасный день. Да. Ни минуты покоя Что-что? Нет, это Анжелкин знакомый. Ну, наверное, и рихтует, и все. Я понимаю, что хочется иметь дело с надежным Ой, во всех этих фирмах одни понты. Вот-вот, и деньги дерут только за антураж. Мынет. Гарик не хочет машину заводить. Конечно, у него служебная. Говорит, на хорошую денег не собрать, а, если такая, как у Воронцовых Вот именно, все выходные лежать под ней в гараже, большое удовольствие
Гариф и Настя рисуют, сидя за столом. Наташа болтает по телефону. На экране телевизора мелькает что-то пестрое.
Нет эти сосиски я никогда не беру. Ну-да, конечно, расскажи мне: «из Франции». Они тебе напишут, читай только
Стоп. Стоп! толкнул я в плечо Степана.
Изображение на экране замирает: крупный план артистки Поляковой (или супруги Гарифа Амирова Наташи) с уморительной гримасой на лице, как зачастую получается в стопкадре: с потешно искривленными губами, с закатившимися зенками, то, что наш глаз не способен уловить в реальных обстоятельствах.