Выйдя из дома, в котором располагается оплот торговли, находящийся за гранью законов нового мира, я не захотел сразу ехать в город. Нежилая окраина хоть и вызывает отвращение у тех, кто привык городскому к гулу и суетемне она нравится. Здесь, кажется, сам воздух наполнен чем-то небывалым. Тем, что отделяет нашу жизнь друг от друга. Жизнь тех, кто зовётся гражданами, платит налоги, гробит свою жизнь на то, чтобы продержаться за свою кормушку как можно дольше, дабы потом пойти и забрать из бронированных, но таких завлекательных прилавков, отведённое ему по закону третьесортное съедобное дерьмо и тех, кто считается угрозой нашего общества, стоящего на грани полного развала. Тех, кто никогда не сможет вернуться в города, разве что, отплатив за своё вероломство исправительными работами, с которых, конечно же, не вернётся уже никогда.
И вот мы, двое тридцатилетних мужчин, муниципальных служащих, шеф и яподчинённый, в глубоких сумерках сидим на старой лавочке с облезшей краской и пытаемся пить из горла ещё не уничтоженную мною до конца бутылку водки, некогда купленную здесь же, в доме за нашей спиной. В руках буханка свежеиспечённого хлеба, перед которой на обратном пути всё же не смогли устоять ни я ни Сергей. Она ещё тёплая и такая мягкая. Мы отхлёбываем из горлышка и немытыми пальцами щипаем хлебный мякиш, отправляя его в рот, вслед за водкой. Наверное, так же, на этой самой лавочке сидели местные мужики, лет, эдак, пятьдесят назад. Точно так же пили, точно так же молчали, каждый о своём.
Интересноо чём молчит Сергей? Наверно его достала эта беготня. Всё-таки он чужой, и мне и моему отцу, человек. Ну, почти чужой И, тем не менееон не отрекается, помогает, суетится. А мог бы послать меня с моими проблемами подальше. Интересно, что это? Может чувство долга, а может банальный эгоизм Ведь, помогая другим, ты, в первую очередь, сам чувствуешь прилив благоденствия и жизненных сил. Тогдаесть ли вообще добро? Или всё, что мы называем этим словом, на самом деле ничто иное, как удовлетворение наших собственных сокрытых желаний? Например, желания быть лучше, чем мы есть на самом деле. А может, мы и становимся лучше? А может нам это только кажется? Каковы ответы на все эти вопросы? Или на них ответов нет? Или они не нужны вовсе?
О чём думаешь? первым нарушает молчание Сергей.
Не знаю, вру, но сразу исправляюсь. Зачем ты мне помогаешь?
Ты уже спрашивал
И всё-таки?
А кому мне ещё помогать?
Можноникому, уныло пожимаю плечами.
А на хер тогда жить? Только для себя?
Так все сейчас живут
В этом-то и беда.
Да, беда соглашаюсь и отправляю в рот кусочек хлебного мякиша.
До того как батя умер, вдруг, после незначительной паузы, снова начал шеф, он говорил мне, что надо бы сводить тебя, мол, сынка, на рыбалку, да в лес. Говорилскоро ничего этого не станет. Говорилнет большей мрази на земле, чем человек. И пока мразь не убила всё живое на этой планетенадо хотя бы запомнить то, что у нас было и, что мы положили на алтарь своей алчности. Запомнить, чтобы это могло хотя бы сниться Но он не успел. Зато твой отец успел. Помнишь, как мы всей бандой ходили?
Помню, усмехаюсь, почему-то оживив в памяти эпизод, связанный с истерикой матери Сергея. Помню, твоей маме «понравилось».
Да уж, тоже тихо хохотнул он, потом неделю чесалась Так вот, благодаря вам, мне есть чему сниться. Иногда, редко По большей части, снится дерьмо всякоелибо бред, либо работа, либо ещё какой-то шлак Но иногда снится тот наш поход. Иногда другие А вот отец никогда не снится. Мой отец Зато твоймолодой, весёлый, добрыйснится, бывает. Ты знаешь, а я ведь тебе завидовал
Не поверишь, я тебе тоже, отчего-то признаюсь в своей детской ревности.
А я знаю! неожиданно хихикает Серёга. И поэтому я завидовал тебе ещё больше. Потому, что ты имел право на сыновью ревность, а я нет
Да уж Слушай, решаю, наконец перевести тему, а может ещё водки возьмём? Эта, вон, трясу почти опустевшей бутылью, уже донышко показывает.
Ну, а почему бы и нет? с неожиданным энтузиазмом отзывается Серёга. На работу не проспим?
Не знаю. Ты начальникты решай в ответ Сергей лишь махнул на меня рукой.
Мы допили остатки, отщипнули ещё по кусочку хлебного мякиша и отправились снова в, уже запомнившийся мне почти невидимыми приметами, подъезд. Дверь чуть покосившаяся, справа от неё штукатурка обвалилась в форме Южной Америки, ну и, конечно, незадачливый, на первый взгляд, парень у входа, которому пришлось снова заплатить. Что конкретно Сергей сунул ему в руку я так и не увидел, но тот остался явно доволен.
Оказавшись в подъезде, вместо того, чтобы свернуть в первую квартиру, с которой начиналась «кишка» нелегального рынка, мы поднялись на второй этаж, и зашли в широкую стальную дверь, без особых обозначений. Оглядевшись в новом для меня помещении, я с удивлением отметил, что почти все перегородки между комнатами были снесены заподлицо с полом, а потому квартира представляла из себя одну большую студию. Левый дальний угол отгорожен барной стойкой, самой настоящей, как и в обычных барах. За ней сидели всего два человека, чуть поодаль друг от друга, явно пришедшие не вместе. По другую сторону стойки суетился барменнастоящий бармен, протирающий стаканы и наливающий в них алкоголь, а не просто «друг на час», развеивающий тоску и смурные мысли подвыпивших гостей. Также в помещении имелось восемь продолговатых столов, на глазна шесть человек каждый. Заняторовно половина, остальные пустели.
Сергей кивнул на тот, что был через один от нас, давая мне знак занимать место, а сам направился делать заказ. Я уселся, ласково провёл руками по столешнице. Она оказалась вовсе не липкой, как обычно бывало в городских дешёвых тошниловках, через которые за вечер проходит человек по пятьсот. Стол был довольно чистый, простой, но вполне уютный.
На то, чтобы изучить всё не отвлекаясьу меня не так много времени. Мой товарищ возвращается, буквально через пару минут, держа в одной руке семисотграммовую бутыль водки, а в другой две простые стопки без ножек. Мне остаётся только достать из рюкзака остатки буханки и выложить на стол. Только сейчас обращаю внимание на то, что за время нашей посиделки во дворе, мы выпотрошили всю мякоть, оставив лишь панцирь из хрустящей корочки, который, впрочем, должен быть не менее вкусным, нежели внутренности свежеиспечённого «кирпичика».
Погоди, останавливает меня Сергей, давай не закусывая.
Чего это?
Того, многозначительно поднимает он вверх указательный палец, сейчас настоящая закуска подоспеет Давай лучше закурим, предлагает он, доставая пачку сигарет и протягивая мне.
Пожав плечами угощаюсь, прошу огня и в ответ получаю пистолет.
Ты, что сдурел? смотрю я опешившими глазами на ствол.
Ага, хмыкает Серёга, сгребает со стола оружие и направляет на меня. Твоя жизнь в моих руках! злобно хрипит он и вдавливает курок. Из дула радостно выпрыгивает желтый огонёк.
Зажигалка, что ли?
Нет, блин, гаубица! Держи, протягивает он мне безделицу, будешь Лизку пугать
Минут через десять и бармен окликивает моего товарища и вскоре на нашем столе появляется тарелка с дымящимся мясом, источающим такой восхитительный аромат, что мне кажетсяя сплю и снова попадаю в детство. В последний раз такую ароматную курятину я ел лет в 12. Тогда отец, каким-то неведомым мне образом, узнал о том, что ветконтроль собирается с рейдом на одну из нескольких оставшихся в округе частных ферм и опередил их. Он успел предупредить фермера и скупить у него с десяток бройлеров, которых тот забил специально для него. А уже на следующий день к владельцу небольшого хозяйства нагрянули из ветконтроля, конфисковали всю живность, которую бедолага не сумел продать, и оштрафовали его за незаконное птицеводство.
В тот год был принят новый закон о лицензировании. Лицензии, как водится, могли себе позволить только самые крупные производители. А потому все те, кто пытался работать на себястали вне закона, впрочем, как и все предприниматели, не вписывающиеся в систему глобального производства и торговли.