В последний раз у меня это было в 2031-м. Тогда у одного нашего общего с Сергеем знакомого ещё была собака. Старая-пристарая. Он взял её ещё до того, как питомцы оказались недоступны простым смертным, но собака жила так долго, что даже стала объектом судебного разбирательства. Муниципалитет заверялживотное должно облагаться налогом по правилам, общим для всех. Хозяин собаки, точнее, его адвокат, утверждал, что закон обратной силы не имеет и владелец не обязан платить налог, так как зверь был приобретён ещё до пересмотра налогового законодательства. Конечно, суд выиграл муниципалитет, с поправкой на то, что расходы на устройство собаки в приют возьмёт на себя город, в случае если ответчик будет и дальше упорствовать и не выплачивать должные подати. В итоге раскошелиться пришлось. Сначала на судебные издержки, потом на выплату всех задолженностей за прошлые двадцать три месяцаровно столько шло слушание, из которого СМИ сделали целый новостной сериал.
Вскоре собака умерла. Хозяин принял это стоически. Мне было его жаль, но не так чтобы очень. А теперь мне жаль и его и себя. Себя, потому, что я всего пару раз по-настоящему потрепал мохнатые уши и холку. Было это девять лет назад.
Ты видел? не сдерживая эмоций, одёргиваю за рукав Сергея, проталкивающегося меж людей немного впереди меня.
Чего? Мышей? не оборачиваясь, уточняет он.
Ну, да. Откуда они тут?
У них и спросил бы, хохотнул шеф. Откуда мне знать? Выращивают, наверное.
Интересно, сколько стоят?
Можно за пять фонариков сторговать, обыденным тоном заверяет Серёга.
Да ну? не верю в столь фантастически низкую, по нынешним временам, цену. В питомниках они раз в сто пятьдесят больше стоят, если конечно фонарики твои конвертировать.
Так, то в питомниках Ты лучше сюда смотри, приостанавливается он и кивает на прилавок, чуть углублённый в одну из комнат, по левую руку от нас.
За прилавком стоит парень в матерчатом фартуке и шапочке белого цвета. И перед и за ним, на полках расставлено множество стеклянных колпаков, под которыми ждут своих покупателей настоящие булки Настоящие, как в детстве! Правда, даже тогда, действительно вкусный хлеб я ел не так часто. Например, когда отец расщедривался и покупал какой-нибудь каравай в частной пекарне. Тогда это ещё мог себе позволить человек со средним достатком. Или же, когда получалось купить свежеиспеченный, ещё горячий заводской хлеб. Он тоже был вкусным, правда, только пока не остывал. После он становился пресным и заметно грубел. А то, что таилось под стеклянными сферическими крышками, выглядело так, будто продавец только-только, прямо на прилавке, замесил тесто и, где-нибудь в подсобке испёк всё это великолепие.
Парень уловил наши взгляды и решил ещё больше раздуть огонь нашего гастрономического интереса. Он приподнимает одну из крышек и даёт запаху выйти наружу. Первые нотки мучного буквально физически потянули к их источнику. Причём, не только меня, но и Сергея, несмотря на то, что он явно лучше знаком с местным ассортиментом и привычен к его завлекающим флюидам. Я подхожу почти вплотную к прилавку, но мужская рука неласково шлепает меня по пузу, призывая остановится. Босс всё-таки сумел прийти в себя, в отличии от меня. Мой желудок, вкупе с обонятельными рецепторами, перекрыли дорогу моему разуму, устроив сидячую забастовку прямо на его пути в моё открытое и беззащитное сознание.
Господи, как же долго мы жрём дерьмо, что даже свежий хлеб, приготовленный простым недоучкой-пекарем, без всякой магии и использования современных технологий, может полностью парализовать своим великолепием простоты и аутентичности. Всё познаётся в сравнении Но нас уже давно лишили возможности сравнивать. Данная привилегия осталась лишь избранным. Это началось в девяностых годах прошлого века и, наверное, не закончится уже никогда, а лишь будет набирать ход. Те, кто рождены жрать дерьмоне должны вкушать ничего другого. А те, кто рождён для другогоникогда не осквернят себя даже запахом непристойности. Это именно тот постулат, который вбивают людям в голову с самого начала этого скотского двадцать первого века.
Сергей тянет за рукав, и мы снова продираемся сквозь толпу, возбужденную от прелести и пестроты разнообразия, от всего того, чего общество лишило тех, кто составляет большую его часть. Мы проходим ещё три квартиры, а я не перестаю крутить головой, стараясь ухватить взглядом как можно больше красок, которых так мало в моей повседневной жизни. Наконец, Сергей останавливается, и я едва не врезаюсь в его спину. Он заворачивает влево, входя в небольшую продолговатую комнатку. По её стенам тянутся стеллажи с различного рода безделицей, с придыханием предающей привет из прошлого, ещё не затянутого такими густыми свинцовыми облаками. Пепельницы, старые керосиновые зажигалки, светильники, работающие на том же топливе, статуэтки, брелоки, магниты с изображением мест, которые в момент запечатления на фото, ещё не тронула суровая тоска современностиПариж, Лондон, Рим, Стамбул, Москва
Я не успеваю рассмотреть всё, да это и вряд ли возможно. Вещиц так много Ими заставлены все длинные, во всю стену, полки. По пять на каждой. И ещё три за спиной парня-продавцатемноволосого парня с претендующей на аккуратность слегка распушившейся бородкой. Он внимательно смотрит на нас, даже не пытаясь скрыть подозрительности. Но он не боится. Скорее интересуетсячто это за «фрукты» выросли на его угодьях.
Интересуетесь? наконец спрашивает парень.
Немного, неопределённо отвечает Сергей.
Немноголучше, чем ничего, не сводя с нас глаз и стараясь говорить максимально отстранённо, поддержал продавец ничего не значащий разговор, ничего не значащей фразой.
ВыМакс? мой товарищ, наконец, переходит к делу.
Смотря, кто спрашивает?
Я спрашиваю, не менее строго рапортует Сергей.
Мы человека ищем, наконец вмешиваюсь в разговор и я.
Да? А я думалподсвечник или книжонку какую Людей у меня здесь нет.
Но ведь информация-то есть?! то ли вопросительно, то ли утвердительно, но очень вкрадчиво обозначает наш интерес Серёга.
Ну, опять же, возвращаемся к вопросу«кто спрашивает?»
Продавец скрещивает на груди руки и усаживается в старое плетёное кресло. Кажется, он не чувствует угрозы и остаётся уверен в себе. Он не видит в нас опасности и вполне может послать нас к чёртовой матери, однако не опускается до этого. А может, ему просто интересно?
Мы очень вас просим, снова заговариваю я, мы ищем одного человека, протягиваю ему старую фотокарточку, это мой отец. Зовут его Александр Скуднов. Он может быть где-то здесь, однако, почему-то, моя уверенность сама по себе начинает таять, правда, может и не быть Но всё же.
Нам сказаливы всё здесь знаете. Если вдруг вы его увидите или кто-то увидитпусть скажет, что его сын ищет, подхватывает Сергей.
Это я, бью себя в грудь кулаком, понимаете?
Понимаю, кивает продавец с совершенно безмятежным видом. Это всё?
Всё, отвечает за нас обоих Сергей.
Тогда«гуд бай», машет ручкой антикварщик и мы не солоно хлебавши покидаем его закуток.
После, мой шеф заглянул ещё в два места, примерно с тем же разговором. Но в эти разы я оставался в коридоре. Мне почему-то стало нехорошо. Может это алкоголь давал о себе знать, а может, я просто понимал, что это другой мир, в котором и я и Сергейпросто пришельцы. Мы не свои и никогда своими не станем. С нами общаются до тех пор, пока мы можем представлять интерес для взаимовыгодного сотрудничества. Посленикому не будем не нужны. В принципе, всё так же, как и везде. Просто тут ярче краски и сама жизнь, наверное, тоже. А может, так просто кажется Может, со временем, и здесь всё потускнеет. Станет таким же пресным, как и в нашем цивилизованном городе. Изгоитакие же люди. Такие же сгнившие изнутри, как и мы все. Просто им не нашлось места в нашем обществе. Оно отрыгнуло их, словно несвежую пищу или слишком дешёвую выпивку, как то, что отравляет организм и ведёт его к смерти. Отрыгнуло, как и моего отца
Последующее наше передвижение по нелегальному рынку не вызывало у меня никаких эмоций. Все его прелести будто бы ускользали от моего внимания. Было лишь потреблението, чем нас загнали в наши клетки в цивилизованном обществе, заставляя поклоняться новым Богам нового мирасупер- и гипермаркетам. Ведь именно они в двадцать первом веке стали решать кто выше, а кто в самом низу. В чьей корзине окажутся товары из элитных отделов с космическими ценникамитот на Олимпе. Тот, чей удел вечный экономклассо того не стыдно вытирать ноги, по определению. Всех научили поклоняться богатству и стремиться к нему, выбиваясь из последних сил. Не к достатку, а именно к роскоши. Не к необходимому, а чрезмерному. Чувство меры и сдержанности встало один ряд с несостоятельностью и неспособностью желать лучшего. И дело тут не во вкусе. Дело вообще не в нас Мы только инструмент. Просто домашний скот, который по-прежнему думает, что это не так