Вдруг звукиочень тихие, короткие, высокие, сильно приглушенные расстоянием. Они быстрой дробью пролетели в кромешной тишине и растаяли, даже не оставив эхо. Куцый застыл, замер. Тишина мертвого торгового центраватой в ушах, и от этого удары сердца становятся оглушительнымионо разгоняется, потому что Куцый совершенно точно понимает, откуда идет звук. Он стоит и ждет. Ждет, что это окажется шуткой воспаленного разумаон очень надеется на галлюцинацию, он будет рад даже бреду или началу шизофрении, ведь это будет самым милосердным избавлением от всех проблем. Очень не хочется знать, КТО может стучать в двери снаружи.
Тук, тук, тук.
Куцый закрывает глаза и выдыхает. Словно та несмешная шуткакоманда космонавтов готовилась к выходу в открытый космос, когда снаружи постучали. Последние люди в окружности десяти километров либо умерли, либо мигрировали (очень хочется верить, благополучно). Тогда кто может стучать? Да так деликатно, словно вот-вот извинится за беспокойство. Либо красные эволюционировали до «Сердечно извиняюсь, но, как ни прискорбно, я намерен вспороть Вам брюхо и сожрать ваши кишки, уважаемый», либо
Тук, тук, тук.
Куцый выходит из-за угла, и широкий, длинный коридор открывает ему вид на прозрачный фасад. Под гулкое биение сердца он воображает Тройку, держащую в руках свои собственные кишки, он воображает Медного без головы, он рисует Отморозка в трупных пятнах, с разодранным до самого позвоночника животом, который хищно улыбается по ту сторону бронированного стекла.
Тук, тук, тук
Куцый замирает. Куцый вглядывается
Куцый срывается с места и бежит к двери.
Густым, липким сиропом тянется время, пока он растаскивает баррикаду перед дверью, а она терпеливо смотрит на него. Безумно медленно работают его руки, и он впервые боится, что её, наконец, увидят Красные. И он не успеет.
Стол скрипит по кафелю, замок двери металлически щелкает, отсчитывая обороты. Дверь распахивается:
Заходите быстрее, говорит Куцый, неизвестно зачем. Все равно ведь глухая.
Но глухая или нет, старуха кивает и протискивается в узкий проход двери. Куцый закрывает дверь и поворачиваетсястаруха протягивает ему что тонкое, меленькое, прямоугольное. Это фотография.
Я почти не слышу, говорит старуха. Её голос, тихий, низкий, спокойный, чем-то неуловимым выдает хорошее образование и начитанность. А также говорит о том, что слух она потеряла, будучи уже в возрасте. Но я смогу сориентироваться по губам, если вы не будете торопиться.
Хорошо, говорит Куцый. Что вам нужно? Вы хотите остаться здесь?
О, нет, нет! старуха верит седой головой, а потом цепкие глаза снова устремляются к губам парня, чтобы не пропустить ни единого слова. Та девушка, что преследовала меня на стоянке, которая превратилась в Красную тварь
Откуда вы
Но старуха подняла указательный палец в жесте «подожди» и продолжила:
Когда почти не слышишь, учишься зорко смотретья видела вас обоих в зеркалах заднего вида и отражениях стекол, когда проходила мимо автомобилей.
Я видел васвы даже не испугались.
Я не боюсь Красных.
Онане Красный!
Но и не человек.
Куцый немо раскрыл рот, но старуха вновь заговорила вперед:
Где она?
Я её запер, еле слышно ответил он. Вот сейчас что старуха ополчится на него, наорет, осудит, вскроет нагноившееся чувство вины Но она согласно машет головой, а затем протягивает фотографию того самого Сельтцера. Она говорит:
Я могу все исправить.
***
Мир дрожит, мир бьется в конвульсиях. Открываю глаза и вижу свое отражениекартинка двоится, дергается, расплывается. Щурюсь, пытаюсь сфокусироватьсямое, отраженное в стекле, тело распласталось на спинеего дергает, его сотрясает, затылкомв пол, спина выгибается, ноги и руки сводит судорогой, пальцы цепляются за воздух, ногти скребут по полу. В огромном стеклянном кубе одиноко корчится мое тело. Но там, в зазеркалье стеклянной стены, нас двоеРяженый вцепился в мой живот огромными лошадиными зубами и резко дергает головой из сторону в сторону, выкручивая, выворачивая шею, словно большая белая акула. Он навис надо мной и, стоя на четвереньках, рвет мое нутроогромная голова мечется вправо, влево, вправо, влево, и красное кровавое облако расцветает над моим животом. Я смотрю, как в зеркале стекла серое лицо отрывается от моего тела, поднимается и смотрит на меняменя настоящую:
Ты засиделась, говорит он.
Вся нижняя часть лица Ряженного вымазана кровьюона блестит в тусклом свете, переливается согласно линиям скул, губ, подбородка, она капает с носа, течет по губам, подбородку и шее тонкими струйками, заливается за ворот и спускается по одежде, растворяясь в гранатовом бархате. Моя кровь блестит, она стекает обратно в разодранную дыру моего живота. Я смотрю на свое раскуроченное тело и радуюсь тому, что меня перестало трясти. Мне не больнопросто очень пусто. Дыра внутри меня лишает меня моего яя пуста и легко починяюсь его словам.
Как мне выбраться?
Он вытирает рот рукавом и задумчиво опускает глаза в месиво моих кишокего взгляд рассеяно блуждает по остаткам моих внутренностей, словно по шведскому столу в поисках подходящей закуски:
Я так понял, ты нужна ему?
Он запихивает тонкие пальцы внутрь меня, и я, настоящая, смотрю, как там, в совершенно не сказочном зазеркалье, тонкий палец подцепляет кусок чего-то бурого и резко дергаетчасть меня безвольно повисает на его пальце, чтобы тут же отправиться в огромный рот. Я смотрю, как он пережевывает то, что еще секунду назад было мной, и мне не противноя пытаюсь подобрать подходящее слово тому, что делал со мной Куцый.
Это было похоже на секс. Наверноея смотрю, как медленно двигаются его челюсти. Я так думаю.
Ряженый облизывает пальцы и снова поднимает на меня мутные, слепые глаза:
Нет. Ты поняла неправильно.
Тогда что же это было?
Ряженый вытаскивает невероятно длинный язык и облизывает губы. Красная, блестящая лента прячется во рту, он задумчиво копается им в собственных зубах, отыскивая кусочки застрявшего ужина.
Но секс ты тоже можешь попробовать.
По ту сторону зазеркалья я смотрю на себя настоящую и думаю, как же прекрасно быть. В смыслесуществовать. Как нормальный человек, как самостоятельный кусочек чего-то огромного, необъятного, но все же обособленного границами самого себя. Мое тело, мои мысли, мои чувстваяркие, острые, прекрасные. Я смотрю на себя настоящую и безумно хочу жить. Я смотрю на себя настоящую, дышащую по ту сторону стекла, и чувствую себя мертвой. Я знаю, почему у меня, настоящей, нет воспоминаний, нет багажа прошлого, нет возможности сравнивать то, что есть сейчас, с тем, что было раньшепотому что у меня этого «раньше» никогда не было, и там, в реальности, где нет Апекса, онаэто я. Тот, кто никогда не существовал. И там, где не было ничего, рождается смерть. Та я, что настоящая, отрывает рот и говорит:
Уже пробовала. Секс никому не нужен.
Ряженый смотрит, Ряженый едва заметно пожимает плечами:
Все меняется. Очень быстро. Помнишь?
Помню.
Смотрю на свое отражение, смотрю на меня в жутком акварельном зазеркалье, и вижу, как гаснет жизнь в глазах ненастоящей меня. Я смотрю, как безвольно падают руки бескровными белыми нитками, смотрю, как в предсмертной агонии вздрагивают мои ноги, содрогается, мечется, мучается тело, и как в последний раз поднимается грудная клетка. А потом жизнь покидает тонкое телобезжизненно смотрят в верхний угол мертвые глаза, бледное, гипсовое тело обливается ярко-алыми полосами утекающей жизни и становится пустым.
Я спрашиваю:
Почему они убили меня?
Теперь Ряженый рядом со мнойпо эту сторону реальности. Он сидит, привалившись спиной к стене, и его длинные ноги касаются моих ступней. Мы вместе смотрим на остывающий труп ненастоящей меня. Он говорит:
Одна из трусости, а другой больше хотел меня, чем тебя.
А почему нельзя было жить нам обоим?
Это невозможно, он лениво вытирает уголки губ, и его взгляд скользит по трупу в зазеркалье. Не в той реальности. Мы и в этой-то сосуществуем лишь потому, что эта старая маразматичкавселеннаяпомешана на равновесии. Не будь она такой склочницей, все давным-давно закончилось бы в мою пользу.