Мы молодцы, сказала Бинта по дороге.
Слова звучали слегка невнятно из-за опухшей прокушенной губы. Мы шли медленно каждый шаг отдавался болью.
Да. Никто не кричал, отозвалась Луйю. Я помрачнела. Я-то точно кричала. Мама сказала, что в ее группе пять из восьми девочек кричали.
Оньесонву так понравилось, что она уснула, сказала Дити с улыбкой.
Кажется, я кричала, сказала я, потирая лоб.
Нет, ты сразу вырубилась, сказала Дити, а потом
Дити, заткнись. Мы о таком не говорим! прошипела Луйю.
Мы помолчали и еще больше замедлили шаги. Рядом заухала сова, мимо нас проехал человек на верблюде.
Мы никому не скажем, правда? спросила Луйю, глядя на Бинту и Дити. Обе кивнули. Она повернулась ко мне с любопытством: Так что случилось?
Я никого из них не знала как следует. Но Дити точно любит сплетничать. Луйю тоже, хоть и притворяется, что нет. Бинта была тихая, но в ней я тоже сомневалась. Я им не доверяла.
Я как будто заснула, соврала я. А что что вы увидели?
Ты правда заснула, сказала Луйю.
Ты была как стеклянная, Дити широко раскрыла глаза. Я видела сквозь тебя.
Всего несколько секунд. Все опешили, но тебя не выпустили, сказала Бинта.
Она потрогала губу и сморщилась. Я плотнее закрыла лицо покрывалом.
Тебя кто-то проклял? спросила Луйю. Может, из-за того, что ты
Не знаю, быстро ответила я.
Выйдя на дорогу, мы разошлись, каждая в свою сторону. Проскользнуть домой оказалось довольно просто. Устраиваясь в постели, я не могла отделаться от ощущения, что за мной наблюдают.
Наутро, откинув одеяло, я увидела, что кровь просочилась сквозь марлю на постель. Месячные у меня начались год назад, так что это меня не очень беспокоило. Но от потери крови кружилась голова. Я завернулась в рапу и медленно прошла в кухню. Родители смеялись над какими-то Папиными словами.
С добрым утром, Оньесонву, сказал Папа, все еще хихикая.
Мамина улыбка погасла, как только она увидела мое лицо.
Что случилось? спросила она своим шепотом.
Все все хорошо, сказала я, двигаться не хотелось. Просто
Я чувствовала, что по ноге течет кровь. Нужно сменить повязку. И выпить ивового отвара от боли. «И что-нибудь от тошноты», подумала я, и меня тут же вырвало прямо на пол. Родители бросились ко мне и усадили в кресло. Кровь они увидели, когда я села. Мама молча вышла из комнаты. Папа рукой вытер мне губы. Мама вернулась с полотенцем.
Оньесонву, у тебя месячные? спросила она, вытирая мне ногу.
В верхней части бедра я удержала ее руку.
Нет, мам, я посмотрела ей в глаза. Это другое.
Папа помрачнел. Мама напряженно смотрела на меня. Я приготовилась к худшему. Мама медленно встала. Я не посмела увернуться от ее удара наотмашь по лицу, и мой алмаз чуть не вылетел изо рта.
Эй, эй, жена! вскричал Папа, хватая ее за руку. Стой! Ей же больно.
Зачем? спросила она меня, а затем повернулась к Папе, который все еще держал ее за руки, не давая снова ударить меня. Она это сделала ночью. Пошла и сделала обрезание.
Папа посмотрел на меня с ужасом, но еще в его взгляде было, как мне показалось, благоговение. Такой же взгляд у него был, когда он нашел меня в ветвях того дерева.
Мама, я сделала это ради тебя!
Она попыталась вырвать руки, чтобы снова дать пощечину, но не смогла освободиться и крикнула:
Не смей винить меня! Дура, идиотка!
Я не виню я почувствовала, что кровь сочится сильнее. Мама, Папа, я вас позорю, сказала я и заплакала. Мое существование это позор! Мама, я тебя мучаю с самого дня зачатия.
Нет, нет, сказала мама, яростно мотая головой. Я тебе не для этого рассказала. Видишь, Фадиль? Видишь, почему я ей не говорила?
Папа все еще держал ее за руки, но теперь он, кажется, сам за них держался.
Здесь каждой девочке это делают, сказала я. Папа, ты кузнец, тебя все любят. Мама, ты его жена. Вас обоих уважают. А я эву, я помолчала. Если этого не сделать, было бы еще больше позора.
Оньесонву! сказал Папа. Мне наплевать, что думают люди! Как же ты этого до сих пор не поняла? А? Надо было прийти к нам. Такое нельзя делать от неуверенности в себе!
Сердце мое болело, но я все же считала, что сделала правильный выбор. Может, он и принимал нас с мамой такими, какие мы есть, но мы ведь живем не в пустыне.
В моей деревне женщин так не режут, прошипела мама. Какое варварство
Она отвернулась. Все уже сделано. Она сжала руки:
Моя собственная дочь!
Она потерла лоб, словно пыталась разгладить морщинку. Взяла меня за руку:
Вставай.
В тот день я не пошла в школу. Вместо этого мама помогла мне промыть и перевязать рану. Заварила обезболивающий чай с ивовыми листьями и мякотью сладкого кактуса. Весь день я пролежала в постели с книжкой. Мама осталась дома, чтобы сидеть у моей постели, что меня несколько смутило. Мне не хотелось, чтобы она видела, что я читаю. На следующий день после того, как мама рассказала историю моего зачатия, я пошла в книжный дом. К своему удивлению я нашла то, что искала, учебник языка нуру, языка моего кровного отца. Я сама осваивала основы. Узнав об этом, мама пришла бы в ярость. А так как она сидела у моей постели, я прятала эту книгу внутри другой.
Она весь день неподвижно просидела в кресле, вставая только перекусить и облегчиться. Один раз вышла в сад для беседы с Ани. Я думала о том, что же она сказала Всемогущей и Всеведущей Богине. И какие отношения у нее могли остаться с Ани после всего, что с ней было.
Потом мама вернулась, и я, читая свою книжку про язык нуру и перекатывая во рту камешек, принялась гадать, о чем она думает, сидя там, в кресле, и глядя в стену.
Глава пятаяТот, кто зовет
Никто ничего никому не сказал. Это был первый признак того, что обряд одиннадцатого года действительно нас объединил. Поэтому когда я через неделю вернулась в школу, никто меня не дразнил. Люди знали лишь то, что я теперь и взрослая, и ребенок. Я ана м-боби. Хотя бы этой чести меня удостоили. Конечно, о растлении Бинты мы тоже не проговорились. Она потом рассказала нам, что через день после нашего обряда ее отцу пришлось предстать перед старейшинами Осугбо.
Он пришел домой сломленным, сказала Бинта. По-моему, его высекли.
И я тогда подумала, что этого еще мало. Мать Бинты тоже вызвали к старейшинам. Обоим родителям приказали три года ходить на консультации к Аде, и Бинте с сестрами и братьями тоже.
Расцвела моя дружба с Бинтой, Луйю и Дити. И стало происходить еще кое-что. Косвенно оно началось на второй день после моего возвращения в школу. Я стояла, опершись о стену, и смотрела, как ребята играют в футбол и болтают. Рана все еще болела, но заживала быстро.
Оньесонву! позвал кто-то.
Я подпрыгнула и нервно обернулась в мозгу всплыла картинка с тем красным глазом. Луйю засмеялась они с Бинтой медленно шли в мою сторону. Пару секунд мы молча смотрели друг на друга. В этих секундах было столько всего осуждение, страх, неуверенность.
С добрым утром, сказала я наконец.
С добрым утром, Бинта шагнула вперед, пожала и отпустила мою руку, наши пальцы хрустнули.
Ты сегодня первый день? Мы да.
Нет, я вчера пришла.
Хорошо выглядишь, сказала Луйю, тоже дружески пожимая мне руку.
Ты тоже.
Повисла неловкая пауза. Потом Бинта сказала:
Все знают.
А? сказала я слишком громко. Знают? Что знают?
Что мы ана м-боби, гордо ответила Луйю. И что никто из нас не кричал.
А, сказала я с облегчением. Где Дити?
С того дня все лежит в постели, со смехом сказала Луйю. Слабачка.
Нет, ей просто нравится прогуливать школу, возразила Бинта. Дити знает, что она красивая и школа ей все равно не нужна.
Неплохо, должно быть, проворчала я, хотя мне самой школу прогуливать не нравилось.
О, продолжала Луйю, делая большие глаза, а ты слышала про нового мальчика?
Я покачала головой. Луйю и Дити переглянулись и прыснули.