Мне упал документ, составленный от моего имени, где я соглашался на психокоррекцию в блоке «Е» и обязался пройти курс, который назначит мне психолог, но продолжительностью не более полугода.
Скинул на документ свою электронную подпись и отослал его обратно Евгению Львовичу.
А суд пусть будет, сказал я. Это честнее, чем заключать с вами сепаратные сделки, чтобы скрыть истину.
Да не пойдет он с этим в суд! сказала Камилла, когда мы летели в миниплане над сияющим огнями ночным Кириополем.
Конечно, не пойдет, кивнул Ройтман, состава нет.
Господи! Да что же вы молчали оба! воскликнул я.
Анри, честно говоря, я молчала потому, что хотела, чтобы ты согласился, потому что мне не улыбается погибнуть в каком-нибудь теракте, организованным твоими бывшими друзьями. Если хочешь, можешь меня уволить.
Я к тебе привык, сказал я.
А я молчал потому, что за некоторые вещи, которые не подпадают под уголовный кодекс, тем не менее, хочется выпороть, сказал Ройтман.
Так вы меня пороть на Е-один собираетесь?
Поркаэто старинный метод психокоррекции, заметил Евгений Львович. Хотя я не вполне уверен, что найду, что корректировать. Цель-то была благаячеловека спасти. А сотрудничать или не сотрудничать с СБКэто личный выбор и дело совести каждого. Есть один момент. У тебя видимо, проблемы с различением «свой»-«чужой»: бойцы «РАТ» до сих пор более свои, чем остальные граждане. И спасать бойцов «РАТ» поэтому надо в первую очередь. Хотя странно. Мы это корректировали, не должно было сбиться.
Просто смерть Филиппа была более вероятной, чем смерть неизвестных мне граждан в неизвестном мне теракте, который только предполагается, пояснил я.
А, ну, может быть, сказал Ройтман. Завтра ПЗ составим, будет видно. Если корректировать нечегозначит, не будем ничего корректировать. Ну, выспишься у нас. Куда ты в Чистое полетишь в три часа ночи! И еще неизвестно, как встретят. Тебе же в Кириополе нельзя оставаться, а у нас будешь на законном основании.
Спасибо за гостеприимство, хмыкнул я.
Пожалуйста, невозмутимо проговорил Ройтман. Все-таки я был о Даурове более высокого мнения. Он ничего в тебе не понял. Ему хочется прочитать пару лекций по вальдологии.
Не надо, попросил я.
Совершенно необходимо, сказал Евгений Львович. Он попадал в точку иногда. Руку тебе пожал, на весьма откровенный разговор без БП раскрутил. Между прочим, восемьдесят процентов допроса под БП было посвящено тому, чтобы ты рассказал, как тебя правильно завербовать.
Это точно! заметила Камилла.
Он многое выяснил, но не смог применить, продолжил Ройтман. Как только он начал тебя, скажем так, вводить в заблуждение относительно твоей вины в недонесении о теракте, запугивать, а потом подкупать, я понял, как умру. Меня взорвут бойцы «РАТ» в каком-нибудь пассажирском лайнере или космопорте, потому что Анри Вальдо отказался сотрудничать с Дауровым.
Их так учат, сказала Камилла. Они считают, что угроза и подкупсамые действенные методы, и первым делом применяют против всех.
Против мелких воришек в корпорации Хазаровского, может быть, это и были действенные методы, заметил Ройтман. Но применять это против бывшего вождя повстанческой армииизвините меня! Здесь мотивации совсем другие.
Впереди внизу показался ярко освещенный периметр Психологического Центра.
Мы снижались.
Анри, сказал Ройтман. Так как мы официально, и Е-одинэто не посткоррекционка, а нормальный рабочий блок, будет пара неприятных моментов. Давай так, смиренно. Договорились?
Обыщут с заглядыванием в задний проход? спросил я.
От этого я тебя избавлю. Но обыщут.
Евгений Львович, я последние одиннадцать лет занимаюсь в основном тем, что упражняюсь в смирении. Мне уже надо присваивать квалификационную категорию, как вам по вальдологии.
Значит, договорились?
Конечно.
У входа в ПЦв свете круглых фонарей цвели форзиции.
Я помню это место десять лет назад, когда меня привезли сюда после приговора суда. Тогда все было куда депрессивнее и строже. Форзиций точно не было. И фонари имели казенный вид. Точно не эти светящиеся шары, словно в коттеджном поселке.
Потом, после освобождения, я обязан был приезжать в Центр на обследование каждые три месяца. Но в Посткоррекционное отделение, на «посткоррекционку», как говорит Ройтман. Туда даже вход с другой стороны. Там конечно вполне либерально. И форзиции, и кипарисы, и можжевельники, и кольцо не отбирают, и даже почти не обыскиваюттолько гоняют через арку.
Я так приезжал раза три, потом Ройтман стал гонять меня раз в полгода или, когда считал, что у меня депрессия.
Потом я на три дня загремел сюда при Данине, но Даниил Андреевич не успел здесь ничего поменять, и все было, как десять лет назад.
Миниплан приземлился у входа.
Выходим, сказал Евгений Львович и открыл дверь.
Я был благодарен ему за то, что он обошелся без фирменных шуточек местного персонала, вроде «Домой приехали».
Мы вошли за стеклянные двери, и они мягко закрылись за спиной. Я знал, что хрупкость эта обманчива. Их даже импульсный деструктор не берет. И открыть нельзя иначе, чем с кольца со специальным кодом. В общем, я переступил черту свободы и несвободы.
Хотя, что я мог до этого? Браслет на моей руке никто не отменял. А значит, сигнал с него виден на компьютерах всех ближайших отделений полиции. Сейчас, наверное, он виден на компьютере Центра.
За столом у входа сидел единственный охранник, горела лампа. Вполне себе гостиничная стойка, ничего угрожающего. Светло-зеленая форма с фениксом на нагрудном кармане: то ли врач, то ли полицейский. Для тех, кто в курсесотрудник ПЦ. Но все же портит впечатление.
Ройтман мягко подтолкнул меня к столу.
Подошел вместе со мной.
Камилла встала рядом.
Добрый вечер, Витя, сказал Ройтман охраннику.
Да уже утро скоро, Евгений Львович, ответил он.
Зарегистрировали Анри?
Да, конечно. Уже все в базе. И все данные, и согласие мсье Вальдо.
Евгений Львович кивнул и обратился ко мне:
Анри, это значит, что сигнал с твоего браслета виден на портале Центра, и на кольцах охраны, естественно. Если ты вдруг окажешься за периметром, будет тревога.
Я понял, сказал я. Евгений Львович, ну, не в первый раз. Не окажусь я за периметром.
Очень плохо, что не в первый раз, заметил Ройтман.
Простите, что испортил вам статистику, сказал я.
Посмотрим. ПЗ составимбудет видно, испортил или нет.
Мсье Вальдо, сказал Витя, ценные вещи сюда.
И указал глазами на стол.
У меня нет, улыбнулся я.
Анри, все металлические предметы, пояснил Ройтман, Нож, если есть. Кольцо обязательно.
Оружие, добавил Витя.
Предпочитаю военные корабли в полном вооружении, заметил я, снимая кольцо, но они, к сожалению, в карман не влезают.
Витя юмора не оценил и размеренно продолжил:
Психоактивные вещества? Наркотики?
Ох! Они мне так надоели за девять с половиной лет в вашем заведении, что никогда больше!
Лекарства? спросил охранник.
Евгений Львович, лекарства-то зачем?
Чтобы ты овердозу не выпил от отчаяния.
Камилла, это законно? для порядка спросил я.
Она кивнула.
А! Есть, сказал я.
И я извлек на белый свет упаковку ройтмановских таблеток от световой депрессии, которые он навязал мне, когда провожал в ссылку.
Евгений Львович улыбнулся.
Сдавай, сдавай. Они тебе здесь не понадобятся, а потом все вернут.
Все? спросил Витя. Больше ничего нет?
Оказалось, что кроме кольца и таблеток с меня и взять нечего.
Нет, сказал я.
Тогда нам вон в ту комнату, сказал охранник и кивнул в сторону закрытой железной двери.
Эту дверь я помнил с прошлого моего визита в это место десять лет назад. Там проводили так называемый «полный обыск»: с раздеванием, заглядыванием во все существующие отверстия тела и просвечиванием рентгеном.
Эта процедура до сих пор вызывала у меня омерзение.
Нет, нам туда не надо, сказал Ройтман. Я Анри вполне доверяю.