Молодой человек! взвыла бегемотиха.
Но Лёшка уже развернулся и в обход дома зашагал к остановке. В голове стучало: эх, надо было опрокинуть, узрела бы, гадина, сюрприз.
Остановка пустовала. Шелестели приклееные к столбам объявления. Рекламный плакат морщился через треснувшую витрину. Лёшка, наклонившись, потёр кроссовок ребром ладони, стирая грязь. Вчера стирал, сегодня Где пачкаются? Вообще-то, подумал, про одежду и обувь сказано ничего не было, так что нормально. Вдруг тоже этот камзол выдадут? Он представил себя в камзоле. Еще ручкой так, как у средневековых французов принято. Мадемуазель, же не па Сильву пле Жижа слева, Тёмка справа. Шляпа с перьями. Тысяча чертей! Впрочем, не Жижа, а Евгений де Портос, Тёмка тот, ясно, Арамис, он, так и быть, возьмёт на себя роль благородного Атоса недоутопившего свою графиню де ля Фер.
Автобус, подъехав, пшикнул створками.
Лёшка поднялся внутрь, показал водителю ученический проездной и сел на свободное место, благо, их было до фига. Полупустой автобус покатил через весь город. Растрёпанное, сонное, красное со сна солнце карабкалось в небо по окнам домов. Лёшка смотрел на фасады, на зарождающуюся суету дня, на фигурки людей, которых быстро относило куда-то назад, в прошлое, на вывески и деревья. Записанный на пленку голос перечислял остановки: поликлиника, универсам, улица Революции, кладбище.
Часы на телефоне показали восемь пятнадцать, потом восемь двадцать.
О! Откуда, чел, и куда?
На соседнее место плюхнулся Димка Шверник, парень из параллельного класса, с которым Лёшка года три назад ходил в шахматный кружок.
Кружок, впрочем, не просуществовал и четырех месяцев. Виктор Сергеевич, дядька хоть и пожилой, но классный, вел его каждый четверг в подвальчике дома у самой школы, но скоро заболел, надолго слег в больницу, а заменивший его то ли студент, то ли аспирант в шахматах был ни бум-бум. Типа, лошадью ходи
Привет! Лёшка хлопнул ладонью по ладони. А ты куда?
На сельскохозяйственный, Димка мотнул головой, словно шею ему стягивала удавка. За мясом, за треской, за зеленью.
А я на работу.
Подработка? А где?
Ага, подработка! фыркнул Лёшка. Постоянка! Взяли по объявлению.
Без опыта?
Двигаться нужно, Димон, двигаться.
И без протекции?
Я же говорю по объявлению!
И кем?
Лёшка выдержал паузу.
Пока секретарь. А там видно будет. Может, в долю возьмут.
Не фиг тебе повезло! восхитился Димка. За меня словечко не замолвишь?
И кем я тебя возьму?
Помощником секретаря.
Ага, обоих и выпрут. Мне поначалу наглеть никак нельзя.
В бизнес что ли податься? с тоской произнёс Димка. А то денег нет ни хрена. Знакомый пацан шебуршит, до тридцатки, говорит, натекает.
Ага, это же не мешки ворочать.
Димка скривился.
Это-то понятно.
Автобус затормозил, створки разошлись, впуская шелест листвы, воркование голубей и шарканье подошв. Бетонное крыльцо у сводчатого здания рынка усердно проливал водой усатый азиат в синем халате.
Ладно, пошёл я, подал руку Димка.
Он соскочил на тротуар, створки закрылись.
Лёшка проверил хельманне через ткань джинсов: забыл, блин, похвастаться.
Забор бывшего купеческого особняка был всё также тошнотворно-зелен, зато внутри, за решетчатыми воротами, появился небольшой огороженный загончик, уставленный соломенными, будто для стрельбы из лука щитами, а слева узкой полосой кто-то соорудил клумбу с чёрной, голой еще, без ростков землёй.
Лёшка объявился на Шевцова, 33, на десять минут раньше назначенного срока, звонить не решился и поэтому от нечего делать стал маячить перед окнами, меряя двор шагами. Крыльцо в ширину четыре шага, дорожка до ворот двадцать один. И тополевые пеньки один, два семь. И никто ведь не выглянет, не позовёт. Господину Мёленбеку, похоже, видеокамеру под козырек пришпилить недосуг.
Лёшка с великим трудом дождался, когда часы на телефоне вымигают восемь пятьдесят восемь. Ну, пока он достучится, пока откроют
Фух, первый рабочий день!
Он вытер подошвы о резиновый коврик, сменивший тряпочный половичок. Обживается иностранец. В животе нервно зашевелилась какая-то колкая гадина. Костяшки пальцев выбили по дереву затухающую дробь. Услышат? Или сно
Дверь распахнулась, не дав Лёшке додумать.
Но открыл её не Мёленбек. Несколько мгновений они смотрели друг на друга Лёшка и смутно знакомый мужчина в широких серых штанах и пропущенной через ремень куртке без рукавов, надетой прямо на голое тело.
Пронзительные серые глаза, костистый нос, ниточка зажившего шрама.
Проходи, сказал мужчина так, словно они недавно виделись.
Я новый секретарь, сказал, вдруг оробев, Лёшка.
Я вижу.
Мне господин Мёленбек
Я знаю.
Обувь
В обуви.
Обои в коридоре были ободраны окончательно. Стояли бидоны с краской. Короткий участок стены был уже покрашен в густой желтый цвет.
Лёшка снял куртку.
Солье! крикнул мужчина, направляясь в глубь дома. Здесь твой парень пришёл!
По бедру его постукивал короткий кинжал в ножнах.
Реконструкторы они что ли? подумал Лёшка. Там трость, здесь кинжал. Любители средневековья? Он двинулся вслед за мужчиной, поневоле копируя его легкий пружинистый шаг.
Солье!
Иду.
Господин Мёленбек появился из раздвижных дверей комнаты прямо напротив прихожей. Коричневый камзол он сменил на светлую куртку с прорезанными рукавами, но золотое шитьё присутствовало и здесь, на плечах и на манжетах. Под курткой белела сорочка. Грудь украшала цепь. Узкие панталоны одуванчикового цвета опускались до щиколоток. Обувь Лёшка не рассмотрел. Может, и босиком был господин Мёленбек, с него станется.
Сюда, Алексей.
За раздвижными дверями прятался длинный обеденный стол, покрытый белой скатертью. Вокруг стола тянули овальные спинки стулья. По бокам, слева и справа, стояли громоздкие буфеты темного дерева, за дверцами выпуклого стекла полыхал гранями хрусталь и синели тарелки. Комната оказалась сквозной ещё две раздвижные двери Лёшка обнаружил напротив. В узком простенке поблескивали стрелками массивные напольные часы, беззвучно качался маятник. Ближе к комодам четыре тонкие колонны по две с каждой стороны поддерживали потолок, с которого низко к столу свешивалась люстра в четыре лампочки.
Стол был сервирован на трёх человек. Три тарелки, три вилки. Стоял графин с чем-то красным. В глубокой чаше с рисунком прятались картофелины. Горкой лежал хлеб, порезанный крупными кусками. В целофановом пакете зеленели огурцы.
Садитесь, Алексей.
Господин Мёленбек, посвежевший со вчера, отодвинул стул с краю, сам сел во главе, а мужчина, встретивший Лёшку, занял место от Мёленбека слева. Несмотря на размеры стола, они расположились достаточно тесно, почти локоть в локоть.
Рот у Лёшки наполнился слюной.
Можно? спросил он.
Пожалуйста, Мёленбек широким жестом обозначил, что всё, что на столе, можно есть.
Лёшку не надо было долго упрашивать. Привстав, он наколол себе варёную картошину, затем ещё одну, затем разжился огурцом и цапнул горбушку.
А соль есть?
Есть, кивнул Мёленбек и, повернувшись, достал солонку с буфета.
Лёшка посолил.
Не бог весть какой, конечно, завтрак, сплошная сухомятка. Маслицем бы смазать или сметаной. Но, впрочем, и так ничего. Хотя иностранцы о своём персонале могли б и получше заботиться. Скопытится так персонал.
Лёшка откусил картофелину.
Мёленбек посмотрел на него со странной улыбкой и хмыкнул в бороду.
Что ж, потерев ладони, сказал он мужчине, давай, Штессан, и мы.
Ште
Лёшка замер. Картофелина встала в горле.
О только сейчас вспомнил, где видел это худое лицо, этот шрам. А вон и бледная татуировка на плече птица-змея на трёх лапах.
Получается, когда держал хельманне, он что, угадал по-настоящему?
Глава 2
Прошу прощения, привстав, приложил руку к груди Мёленбек, я не представил тебе, Алексей, своего напарника. Это Иахим Штессан, третий э-э, нет, это не важно. Важно, что он теперь с нами.