Лёшка с трудом проглотил картофелину.
А я я его показал он пальцем.
У вас есть способности, молодой человек, сказал Мёленбек. Поэтому я вас и взял. Хотя вы э-э ещё достаточно молоды.
Я его видел, наконец выговорил Лёшка.
Бывает, легкомысленно заметил Мёленбек, усаживаясь обратно. Мало ли что случается в мире? Хотя, соглашусь, не всё является таким, каким кажется. Даже простенькая костяная фигурка может быть совсем не простой.
Лёшка мотнул головой.
Так я что, ясновидящий?
Алексей, давай поедим, сморщившись, попросил Мёленбек. В своё время ты всё поймёшь. Есть процессы, которые, как ты их не торопи, совершаются медленно и не могут ускориться по одному твоему желанию. Так и с осознанием чего-то не совсем обычного
Он вздохнул и вгрызся в картофелину.
Лёшка поискал глазами помощи у Штессана.
Это Солье, пожал плечами тот и тоже предпочёл заняться завтраком.
Что ж, Лёшка вооружился огурцом. Странно день начинается.
Ели в молчании. Мёленбек дотянулся до графина и разлил красное по демократическим картонным стаканчикам. Пояснил коротко:
Сок.
Лёшка выпил.
Сок оказался вишнёво-яблочным, тёплым, и с огурцом как-то совсем не пошёл.
Извини, что без разносолов, сказал, дожевав картофелину, Мёленбек. Но пока так.
Штессан разломал хлеб.
Это ничего, хмыкнул он, отщипывая крохотные кусочки мякиша. Это ещё не Форвахт. И далеко не Гизенхут. В Гизенхуте даже подстреленная ворона была за лакомство.
Это где? спросил Лёшка.
Штессан с Мёленбеком переглянулись.
Там, сказал, помрачнев, Штессан.
По тону его Лёшка понял, что дальше лучше не выяснять. Наверное, «там» это в Германии, решил он. Названия звучные. Рублено-немецкие. Хальт! Форвахт! Правда, про голод в Германии он что-то не слышал. Может, во время наводнения? Или схода лавины? А их долго не откапывали
Алексей, придвинулся Мёленбек, я бы хотел, чтобы ты запомнил одно условие работы моим секретарём. Ты знаешь его?
Не задавать лишних вопросов?
Нет. Об этом мы с тобой говорили вчера.
Хранить секреты?
Именно. Всё, что происходит здесь, ни с кем вне этого дома не обсуждается. Кто бы что у тебя не спрашивал. Даже если
Мёленбек замолчал, и Лёшка по тяжелому взгляду черных глаз понял окончание фразы. «Даже если будут пытать», хотел сказать Мёленбек. «Или убивать».
Лёшка сглотнул.
А если я не выдержу?
Возможно, ничего и не случится, откинулся на спинку стула Мёленбек. Здесь тихо. Но ты помни.
Перстень на вытянутом пальце предостерегающе блеснул.
Лёшка кивнул, судорожно цапнул стаканчик с остатками сока.
А зарплата? спросил он.
Пятьсот рублей. В день. Это не много, сказал Мёленбек. Но жильё и питание бесплатно. Кроме того, Штессан и я берёмся тебя кое-чему обучить. Поверь, этот опыт стоит гораздо больших денег. Воскресенье выходной.
Пятнадцать тысяч, подумал Лёшка.
В месяц. И за них могут убить. Подступят как-нибудь в темноте: знаешь такого-то? И никто не спасёт.
Он куснул губу.
Я, наверное я просто не уверен
Хочешь отказаться? прищурился Мёленбек.
Штессан поднялся, обошёл стол за спиной своего компаньона.
Я бы не отказывался, парень, сказал он. Таких шансов, знаешь, ещё поискать
И принялся проверять ладонью гладкость дверных накладок. Будто не при чём.
Вы мне хотели объяснить сказал Лёшка.
Согласишься объясню, улыбнулся Мёленбек. Не согласишься мучайся потом всю жизнь, гадая, что да почему упустил. По-моему, это честно.
Лёшка покатал огрызок огурца.
У вас какая-то странная контора.
Возможно. Ладно, Мёленбек хлопнул ладонью по столу. Иахим, покажи Алексею его комнату. Правую, угловую.
Но я ещё вскинулся Лёшка.
А я знаю, нахмурившись, перебил его Мёленбек. Только мне нужна определённость. Посидишь один, взвесишь варианты. Он бросил взгляд на часы. Полчаса тебе хватит?
Лёшка кивнул.
Сюда, сказал Штессан, незаметно оказавшись у противоположных створок.
Оставив Мёленбека доедать картофель в одиночестве, они вышли в широкий серый коридор за обеденным залом. Створки щелкнули. Штессан почесал висок.
Я бы не размышлял, негромко сказал он.
Что, сразу отказались бы?
Штессан скривился.
Оба коридорных конца оканчивались ступеньками, ведущими на второй этаж здания. Только один конец был глухой, а другой имел узкое окошко, глядящее через забор на поле с убогой сарайкой. По темно-синей дорожке Штессан повел Лёшку в глухой конец.
Всего комнат было четыре: две крайних, две центральных. Центральные казались побольше.
Лёшкино место жительства представляло из себя вытянутый прямоугольник с окном напротив двери. У одной стены шкаф, у другой койка. У окна зажившийся на этом свете стол. Крашенные как в захудалой гостинице стены. Линолеум на полу. Ах, да, ещё пятачок розетки. Ни телевизора, ни компа.
Блин, уныло подумал Лёшка.
Располагайся, сказал Штессан.
Угу.
Лёшка сел на койку, застеленную болотного цвета покрывалом. Взвизгнули пружины панцирной сетки.
Что, спросил Штессан, не нравится?
Так а чё? Будто ничего лучше нет, Лёшка ударил кулаком ни в чём не повинную подушку. Казарма какая-то.
В серых глазах Штессана зажглись странные огоньки.
А тебе бы перину и наложницу?
Я просто думал
Дури в тебе много, парень, сказал напарник Мёленбека. Это сразу видно. Изнеженный.
Лёшка вспыхнул.
Ага! Сами вы
Что я?
Штессан подступил и оказался рядом. Его лоб сверху боднул Лёшкин, крепкие пальцы сжались, собирая в комок куртку на груди. Лёшка почувствовал, что едва может дышать.
Вы
Голос предательски истончился.
Я стоял у Гиммельлина, когда мне было двенадцать, заговорил-зашипел Шпессан, и холодные глаза его были полны ярости. Меч был тяжел для меня, и мне дали кинжал. Там я убил своего первого врага.
Сумасшедший! мелькнуло в голове у Лёшки. Они все здесь
Слушай! Штессан встряхнул его, и мысль пропала, словно перебитая щёлкнувшими зубами. В четырнадцать вместе с Седьмым кнафуром я попал в засаду у Тишайших топей. Знаешь, сколько вышло оттуда из трехсот человек? Семеро! И Грохот потом истёк кровью. А мой счёт пополнился девятнадцатью мертвецами. А ты? Впрочем
Он вдруг сник, кулак его разжался. Взгляд сделался беспомощным, даже виноватым.
Впрочем, забудь, глухо сказал Штессан, отступая к двери. Со мной бывает. Просто молчи, если не знаешь
Стукнули о косяк ножны.
Какое-то время Лёшка сидел неподвижно. Даже когда звонко клацнула «собачка» замка, обозначая, что Мёленбеков приятель покинул «казарменную» комнату. Пальцы дрожали, и внутри всё дрожало.
У какого Гиммельлина? Кто он такой? прыгали мысли. Я им что меня что ли можно будто щенка. Девятнадцать трупов
Он обмер. А если меня заперли?
От страха скрутило внутренности. Почему-то казалось, что Штессан всё ещё стоит за дверью и прислушивается. Что, мол, будет делать малолетний идиот.
Как назло от какого-то микроскопического движения-шевеления протяжно проскулила пружина. Ещё, зараза, чуть подружек в хор не втянула.
Блин, какого хрена он попёрся по объявлению?
Это маманя всё. Это её «когда устроишься?» его допекло. Вот, устроился. А тут какие-то убийцы вообще Интересные у них, наверное, дела, филиал «заказушной» конторы открывают. Мы работаем по всей России!
И куда ему? В полицию бежать?
Во рту скопилась слюна, противная, тягучая, с оттенком вкуса вчерашнего торта. Лёшка сглотнул. Фу, блин! Нет-нет, закопошились мысли, дали же ему полчаса на «подумать». Значит, есть вариант Он зашарил глазами по комнатке. Шкаф! Спрятаться, прикинуться ветошью Но для этого надо встать. А они по пружинам сразу услышат, что он встал. Но ведь можно, типа, ещё и лечь, звук-то тот же! Или попротяжней.
Лёшка зевнул для прячущейся за дверью публики.
Э-э-а-а!
Теперь скрипим!
Он качнулся раз, другой и сполз с кровати, но секунды две-три ещё тряс сетку ладонями. Пружины с готовностью отзывались виу-виу. На всякий случай контрольный: виу. Всё, теперь считаем, что потенциальный секретарь как бы в глубоких раздумьях. Или вообще спит.