Слушай, сказал Жижа, хочешь, я с тобой к ним схожу?
Зачем? спросил Лёшка.
Ну, у меня глаз на фуфло намётан.
Лучше тебе вообще там не появляться. Ещё меня подставишь.
Они помолчали.
Меня тут механиком зовут, глотнув пива, сказал Жижа. Ну, наладчиком игровых автоматов. До осени.
А платят сколько?
Женька вздохнул.
Чисто символически. Зато играй, сколько хочешь.
Так без выигрыша же.
То-то и оно.
Они с торца обогнули «Комету», перешли улицу у стройплощадки и остановились у Жижиного дома длинной панельной пятиэтажки древних семидесятых годов постройки. Вид у неё был обшарпанный и пятнистый.
Ну, что, подал руку Женька, пойду я.
Ага, давай.
Лёшка посмотрел, как Жижа, продернув ручки пакета к локтю, скрывается в подъезде, и достал мобильник. По часам на экранчике было около шести.
Алло, мам, произнес он в трубку, набрав вызов, ты когда будешь?
Сначала ему показалось, что маманя даже разговаривать с ним не хочет, но затем усталый голос ее прорвался сквозь хрип помех:
ёша, тебя плохо но.
Когда будешь, говорю.
наю. После восьми
Ну, я уже уйду. Я тебе там две тысячи в тумбочке оставил. С аванса.
Спасибо.
От этого простого слова, такого, как оказалось, нужного, даже необходимого, ком вдруг вспух у Лёшке в горле.
Ты это прости меня, сказал он.
На том конце помолчали.
лушай, Лёш, возьми мои тарые перчатки, отне те Вере. Она обещала их
Лёшка сморщился, пытаясь понять смысл.
Перчатки? А где они?
Он медленно пошёл в сторону дома.
Наверху, где шапки. Толь с краю.
Ясно. А я суп доел.
Тебе и ос чуешь там?
Да, так нужно. Ты не беспокойся. А перчатки я завтра отнесу. Сегодня не получится.
Ну, ладно. Пока, Лё
Квартира была закрыта, и Лёшка, отпирая дверь, подумал, что Динка, наверное, опять убежала с подружкой изводить морскую свинку. Они её, бедную, закормят, и она, разумеется, помрёт. Не, на месте Гошана он начал бы поститься. С другой стороны, может быть они растят из него пони?
Лёшка поржал над собственной шуткой.
Перчаток на полке с шапками не оказалось, но он сообразил про антресоли и там, среди меховых чудищ, присыпанных нафталином и ждущих новой зимы, выловил-таки искомое. Одна перчатка была как новенькая, зато у второй кожа лопнула в двух местах на ладони, у а большого пальца разошлась по шву. Как тут можно починить, Лёшка не представлял. Ладно. Он убрал перчатки в карман куртки. Если Мёленбек завтра на час-другой отпустит, он днем занесёт их тете Вере. Или же вечером.
Жрать не хотелось. Играть не хотелось. Минуты ползли как дохлые ишаки. Зажмурившись, Лёшка попробовал выйти в ойме, но и тьма была какая-то не такая, цветная, вспыхивающая зелёными и фиолетовыми пятнами, и тело все время ощущалось: то чесалось, то щёлкало, то подёргивалось, самостоятельное, блин.
Одноклассники в интернете хвастались приключениями, родительскими машинами, девчонки навыкладывали фоток («Я в Праге», «Я в Москве», «Я в лесу», «Мой котик», «Мой пёсик»), и Лёшка заценил те, где девчонки были в купальниках. Наташка Колесникова это, блин, было что-то! Хочешь изойти на слюну, спроси меня, как. Повздыхав, он поискал страничку Ленки Линёвой и не нашёл. Возможно, она вообще не была зарегистрирована в сетях. Подумав, Лёшка оставил сообщение на форуме её класса, попросив народ поделиться номером телефона. Вдруг повезёт.
Ближе к семи он вытянул из-под кровати спортивную сумку. В шкафу обнаружилось отделённое от остального, приготовленное маманей бельё двое трусов, две футболки, рубашка, светлые брюки. Лёшка добавил к ним шорты-бермуды. А что? Пожалуй, классно будут смотреться на фоне камзолов и панталон.
Он постоял ещё, жалея, что не может взять компьютер. Н-да, на ноутбук надо копить. Ноутбук взял, и пофиг.
Вернувшаяся Динка сразу ускакала на кухню, чтобы через минуту с гигантским бутербродом выйти в прихожую.
А ты что, поел? поинтересовалась она ехидно.
Поел, Лёшка застегнул куртку.
Карман с перчатками вздулся, как беременный.
А миску тоже съел?
Вымыл.
Ты же не моешь! округлила глаза Динка.
Кто сказал? Лёшка попытался щёлкнуть сестру по лбу, но она отдёрнула голову. Шустрая, блин!
Сам сказал, она показала ему язык.
Ну, значит, я лошара, сказал Лёшка.
Динка захохотала как ненормальная.
Хе-хе-хе, передразнил её Лёшка. Закрывайся, давай.
Солнце спряталось за облачной пеной, поджаривая ее снизу. Воздух казался белесым, словно в него накурили.
Интересно, подумалось Лёшке, что там у них происходит по ночам, если обязательно моё присутствие? Не оргии же. Мёленбек ещё, конечно, представлялся в роли любителя сладкой ночной жизни, но Штессан Штессан в воображении Лёшки рисовался исключительно с прямоугольным щитом римского легионера и коротким мечом как, блин, его! Гладиусом. Проверочное слово гладиолус, ага. В какой-то другой ипостаси, вроде постоянно валяющегося на диване пьяного, как Женькин родитель, главы семьи или смешивающего коктейли в клубе беспечного мажора Валерки Тымчука, Лёшка, хоть убейте, Иахима не видел.
А Штессан, кстати, убить ещё как мог!
К особняку на Шевцова Лёшка пришёл на десять минут раньше, но ждать не стал: сначала дернул дверь за ручку (оказалось, заперто), затем пробарабанил костяшками пальцев.
Открыл дверь Мёленбек. На нём был красный бархатный камзол с серебряным узорным шитьем и темно-красными обшлагами. Лицо его было торжественно, борода расчёсана, глаза смотрели строго и слегка сквозь.
Проходи.
Лёшка вдруг оробел.
Я, блин, вот чуть раньше.
Мёленбек нахмурился.
Блинов не надо. Секретарю не престало.
Он посторонился. Лёшка прошёл, расстегнул и повесил под внимательным взглядом свою куртку. Маманина перчатка выпала, и он, краснея, утолкал её обратно в карман.
Извините.
Проходи в обеденную, жестом показал Мёленбек.
Лёшка посмотрел на влажно блестящий линолеум и скинул кроссовки.
У вас тапок-то нет? А то дальше натопчу.
Мёленбек посопел.
Штессан! крикнул он зычно. На черта ты вымыл полы? У нашего молодого секретаря случился приступ совестливости.
Лёшка даже обиделся.
Вот нифига себе! подумалось ему. Ну и бородач! Только попроси меня о хельманне ещё, только попроси!
Штессан!
Что? появился в дверях обеденного зала Иахим.
Куртку он сменил на белую рубашку с рукавами-воланами, а ремень на алый пояс. Кинжал, впрочем, так и остался висеть в ножнах, зацепившихся за пояс медным кольцом.
Наш секретарь заметил твою работу, сказал Мёленбек.
И поэтому дуется и прячет глаза? хмыкнул Штессан.
Я вообще не по этому, буркнул Лёшка.
Он обижается на меня, наклонившись, словно по секрету, сказал Мёленбек.
Почему?
Он думает, я его позорю.
А ты не позоришь?
Нет, сказал Мёленбек. Это называется провокация. Должен ли секретарь вестись на провокации вот вопрос.
А что вы сразу! взвился Лёшка.
В первую очередь, Алексей, секретарь должен думать, сказал ему Мёленбек, уставившись на него своими черными, навыкате глазами. Некто Солье Мёленбек сказал тебе нечто обидное. Но почему он это сказал? В чём состояла его цель? Руководствовался он эмоциями или расчётом? Вот что должно тебя занимать. Понятно?
Пристыженный Лёшка кивнул.
Прекрасно, Мёленбек причмокнул губами. Тогда подумай и скажи мне, так в чём был мой расчёт?
Лёшка посмотрел на Штессана.
Штессан был как скала, пойми там, что на лице у камня. Камню пофиг. Ну, ладно, подумал Лёшка. Если Мёленбек говорит о расчёте, значит, был расчёт. То есть, он знал, что я обижусь. В прошлый раз Иахим сам сказал, мол, не снимай обувь. А тут полы Я же вижу, что чистые.
Мёленбек вздохнул.
Алексей, ты долго?
Лёшка усиленно почесал лоб.
Погодите.
Если Мёленбек знал, как я среагирую, значит, он хотел, чтобы я по другому относился к его словам, чтобы я научился