Глава 18
1812 г., Дмитрий Неверовский
Неверовский устало переступил порог чёрной избушки, приткнутой на краю одной из улиц, отходящих от центральной площади Смоленска, где, как ему указали в штабе первой армии Барклая-де-Толли, квартировал Кутайсов. По всему городу стлался чёрный дым, офицеры и пехотинцы, которых он встретил на пути, постоянно чихали и тёрли слезящиеся глаза, кони хрипели и отказывались ехать, клоня морды к земле, несколько провиантских повозок застряло посреди улицы и фуражиры, отчаянно матерясь, пытались тянуть лошадей вперёд, рвя уздечки. Вдоль дороги то тут, то там, виднелись раненные: некоторые пытались идти в лазарет, опираясь на руки товарищей и тихо стоная, прочие же просто молча сидели, опираясь спиной на обугленные брёвна ещё уцелевших построек, и те, кто мог, курили самокрутки, ожидая своих подвод. Его 27-я дивизия, вернее то, что от неё осталось, выдержала сегодня все атаки, но потеряла за эти несколько дней боев почти половину состава. Все офицеры были в большей или меньшей степени выведены из строя, судьба хранила только самого Дмитрия Петровича, хотя в последнем бою у городских стен, уже после отбытия Кутайсова, пуля пробила рукав его мундира, но даже не задела плоть. Когда остатки дивизии, наконец, сменили и отвели в резерв, он несколько часов кряду, валясь уже с ног от усталости, занимался, тем не менее, кипучей деятельностью по восстановлению боеспособности: проверял, как его солдаты разместились на биваке, принимал отчеты по выбывшим, формировал заново роты, батальоны и полки, писал приказы на повышение и награждение отличившихся, требовал от штаба армии свежее довольствие, патроны и фураж. Около полуночи он, наконец, прикорнул на полчаса, склонив лохматую голову прямо на походный столик, за которым сидел, но очередной пакет от командующего армией сразу поднял его с ног. Багратион извещал о вероятном наступлении завтра и велел дивизии стоять в ружьё уже к шести утра.
Стало быть, если более сон не сморит, несколько часов у меня есть, подумал Неверовский, и пошёл пешком в штаб.
Открывая скрипнувшую дверь, он не встретил никого, и, только ступив в крохотные узкие сени, увидел под темной дверью впереди себя узкую полоску света, и постучался. Дверь открыл сам Кутайсов, распаренный, в простой белой рубахе, явно довольный и даже слегка навеселе. По комнате шёл тонкий аромат какого-то южного вина, рядом на маленьком столике стояла миска с холодным мясом и лежала начатая буханка ржаного деревенского хлеба.
Входите-входите, Дмитрий Петрович, рад что вы невредимы, рубка на вашем фланге была ужасающей, приветствовал он Неверовского, и, горячо пожав руку, посторонился, пропуская того к столу. Там, освещённая двумя-тремя лучинами, была разложена куча бумаг, генерал среди прочих заметил несколько незаконченных реляций по армии, штабные карты, какие-то военные чертежи, четверостишия и даже некие геометрические фигуры и уравнения. Все это лежало полукругом около походного стула, так, как будто хозяин работал над ними одновременно. Кутайсов, проследив его взгляд, веско молвил:
Времени мало. Успеть хочу закончить все прожекты свои.
Дмитрий Петрович молча присел на низенький табурет у стола. Граф протянул ему наполненный вином хрустальный бокал, сам отрезал мяса и хлеба. Неверовского немного удивило отсутствие прислуги, повара, денщика, но и простота, с которой все было сложено и расставлено в комнате, показалась ему привлекательной. Он ещё раз достал перстень Берестова, выложил его на стол.
Поручик Алексей Берестов пал три дня назад на моих глазах смертью храбрых, утомленно и отрешенно сказал он. И перед этим он просил меня найти вас, граф!
Кутайсов кивнул, переводя внимательный взгляд с перстня на Неверовского и обратно.
Дмитрий Петрович, спросил он вдруг очень спокойно. Если Берестов отдал вам эту вещь перед гибелью, значит, вам что-то ведомо про глас грядущего, ведь так?
Мой батюшка, будучи городничим в Золотоноше, говаривал мне, что есть некие посланники грядущего, и просил, отпуская на военную службу, оказать таковым помощь, какую смогу и как смогу. А более мне ничего не известно. Берестов, покойный, первым был за все время, кто пришёл ко мне. И я имею разумение что вы, Александр Иванович, что-нибудь мне расскажете, дабы далее я шёл по этому пути спокойно, и осознавая, что мне делать в следующий раз. А времени у нас уже мало, ибо через три часа мы должны, согласно приказу, атаковать неприятеля, посему слушаю вашу светлость со всем вниманием!
Кутайсов засмеялся и даже, показалось, обрадовался этим словам. Он с ироничным юношеским задором отрицательно потряс кудрявой головой.
Дмитрий Петрович, я только что был на общем совете их высокопревосходительств главнокомандующего Барклая-де-Толли и командующего князя Багратиона. Там было много всего, что резало живьём по русскому сердцу, но итог один: решено Смоленск более не удерживать, а отходить в сторону Гжати и Можайска, дабы сохранить армию для решающего.
Как! Опять отступать! Доколе же! резко воскликнул Неверовский, и вскочил так, что табурет опрокинулся. Мы сами отдаём супостату город, который только что такой кровью защищали! А что же наш князь?
Князь Багратион был в состоянии безумнейшей ярости. Все генералы, и я первый из них, было замышляли уже бунт против главнокомандующего, дабы сместить его и самим дать назавтра генеральный бой Бонапарту. Но потом....
Кутайсов вдруг остановил свой пылко начатый монолог и неожиданно опустился в какую-то мечтательную задумчивость, замолкнув почти на минуту. Неверовский тоже молчал, не торопя его, обдумывая сказанное: генеральский протест против приказа Барклая, несмотря на его возмущение, казался ему уже абсолютной дичью, караемой по закону военного времени расстрелом. Свеча в углу кутайсовского стола тихо потрескивала, пуская огонь в пляс, и только этот звук нарушал стоящую в комнате тишину.
А потом я услышал глас, генерал, сказал вдруг Кутайсов, подняв кудрявую голову. А может эта мысль пришла мне сама, не знаю, право. В самом городе сражаться нет никакой возможности и смысла, Наполеон сюда напрямик теперь соваться не будет, а просто обойдёт нас с флангов. На равнине перед стенами у нас нет шансов: француз будет вдвое сильнее и разгром пуще фридландского ждёт нас! За городом места драться тоже нет: позицию искать надо, а пока отходить. Вот и получается: кругом прав наш главнокомандующий. Нужно сейчас не о славе своей, а о родины судьбе думать, все ради неё, ради неё, Дмитрий Петрович! И глас об этом же твердил мне сегодня!
Что за глас это, Александр Иванович, мне не ведомо. Но с позиции военной стратегии вижу я этот вариант правильным сейчас, заманивать неприятеля вглубь к Москве надобно, дабы от снабжения отрезать его. Ибо, как сам убедился недавно, в открытом бою он силён, а стоит укрытие найтии вот уже на равных мы бьемся с ним. Согласен я с решением этим, хоть сердце мое не приемлет его.
Кутайсов кивнул, тяжело повел головой и поднялся, смотря в глаза Неверовскому, казалось несколько мгновений,что он не может решиться, но наконец, выпрямившись, он начал говорить:
Дмитрий Петрович, ибо вы уже столкнулись с этим, то извольте меня выслушать. Я полагаю, что все это происходит на протяжении долгих веков, а может быть и всю историю человечества, прямо от момента творения, бог знает, был он или нет, ибо у некоторых менторов современной науки есть в этом сомнения. Суть одна: кто-то, а особенно и почти всегда в годину тяжких испытаний, вдруг слышит некие мысленные приказы. Я говорю некие, ибо не знаю точно их природу: от бога они, диавола или каких-то других метафизических сил. Они приходят неожиданно, как некое озарение, идея, от которой трудно уклониться, приказ к действию, который невозможно не выполнить. Это действие может оказаться, как я знаю, ничтожным и простым, но и может требовать от человека полнейшего напряжения всех сил, как физических, так и нравственных, но и не всегда даёт результат, даже если сделано все, что возможно....
То есть, прервал его Неверовский, глаза которого уже расширились слегка от удивления. Приказ сей нельзя не выполнить?
Вот то-то и дело, что можно и не выполнить, и даже не знаешь, лучше будет или хуже в конце. Но я сталкивался с сим гласом всего несколько раз в жизни своей, и всегда делал, как чувствовал. И сейчас я слышу его все чаще, а Берестов, упокой господь его душу, рассказывал мне, будто бы сие предвещают скорую гибель. То ли чувства обостряются, то ли страх притупляется, но всегда знамение несёт глас сей и на ратные подвиги даёт указание. Тому из истории примеров великое множество, и подвиг трёхсот воинов в Фермопилах есть наипервейший известный из них по времени: не будь царь Леонид им ведом, разве пошёл бы он на миллионное войско персов? А вот вчера, генерал! Вы сами свидетель тому, как войска ваши повёл я на супостата в самый нужный момент по велению гласа! Но чувствую я, что путь мой скоро закончится на поле брани, и, клянусь, лучшей участи для себя я не желаю!