ов, 1812»
Последняя строка, перед датой, заканчивалась символом «ять», и, по-видимому, была именем и фамилией неизвестного мне посланника, разобрать которые я не мог. Непостижимо и удивительно было то, как и откуда оказался в комнате этот конверт с письмом. Ясно только одно: кто-то из другой эпохи давал мне подсказку, шанс, возможность что-то изменить и предотвратить неизбежное, то, что уже начертано на скрижалях будущей истории, но ещё не вырезано на них.
Более ничего интересного в комнате не было. Окинув беглым взглядом помещение, где недавно убили судью-неудачника, ставшего таким же торговцем-неудачником, я попытался представить, что он здесь хранил и из-за чего расстался с жизнью.
Можно предположить, что он продал что-то, представляющее опасность для всех. Какой-нибудь яд, вещество или материал для создания оружия или орудия, способного поразить этот город. Сам того не осознавая, в стремлении заработать как обычно, на халяву, он обменял на денежные знаки свою никчемную жизнь. Никаких следов более не было, убийца Никитцова не оставил ничего, только вот не нашёл эту непонятную мне сейчас записку. И мне придётся идти по этому единственному следу, по одной подсказке, только мне доступной и понятной. Если только неизвестный сигнал не пробьётся ко мне вновь.
Я вышел, дошел до своей машины, завел двигатель, и спокойно задумался. Мне дали дорожку и четкий явный маршрут. 7 мая 2019 года это через 3 дня. Другая последовательность тоже похожа на дату, только перевёрнутую. Вряд ли я даже при всем желании могу что-то изменить 1 апреля 1905 года. Значит, может быть, это координаты в пространстве, некая точка, в которой 7 мая должно случиться что-то, что повлияет на ход всех последующих событий. И я должен быть там. Но где же?
Я представил, как неизвестный посланник в 1812 году получал эту важнейшую информацию. Вот он, сидя за столом у тлеющей лучины, гусиным пером осторожно, но с нажимом, выписывает непонятные ему цифры, внезапно возникшие у него в голове, готовя письмо для того, кто ещё только родится много лет спустя, ибо некий его далекий потомок решил применить могущественную технологию, дабы изменить все в прошлом и посмотреть, на что будет похоже это изрезанное заново полотно бытия. Что он пытался мне сообщить? Итак, 1905.4.1. Это пространственные или временные координаты? Ведь каждый день, ровно в 19:05:41 ко мне пытается пробиться сигнал. И что это может означать? Как будто некая двойная подсказка, это странное совпадение цифр. А что, если это?
Красный головастик «Яндекс Карты» привычно мигнул на экране, открывая сплюснутый по бокам овал контура МКАД с сетью дорог внутри, горящих темно-алым цветом постоянных 8-бальных пробок. Под нажатием пальца карта замерцала на экране смартфона, раскладывалась, приближалась и удалялась, выдвигая и убирая новые объекты, дома, магазины, парки, длинные проспекты и извилистые переулки. Мысль металась туда и обратно, пока не пришла к самой простой и непосредственной идее.
Да, это было бы слишком просто и наивно, но такой адрес действительно есть. Москва, улица 1905 года, дом 4, строение 1.
Глава 14
1943 г., Евгений Соболев
Танкист был такой же белобрысый и щуплый, как и Евгений, его половина лица, спины и весь бок обгорели, и, частично кожа, частично рваная одежда висели клочьями, только глаза смотрели как-то задорно, даже несмотря на то, что левый сильно заплыл. Его взяли в районе той же Ольховатки, идя в контратаку наша «тридцатьчетвёрка» напоролась на перекрестный огонь «тигра» и «пантеры» с двух направлений и потеряла башню. Экипаж погиб на месте, кроме водителя, этого старшего сержанта, который, обгоревший и ослеплённый, выскочил из машины и был пленён раньше, чем успел потерять сознание. Он стонал громко все ночь от жуткой боли, всю эту ночь, которую они с Соболевым просидели без еды в грязном и вонючем погребе, время от времени чиркая чудом сохранённой зажигалкой и смачивая губы тухлой водой из стоявшей рядом баклажки. Чтобы унять боль танкиста, Женьке пришлось пару раз с огромным трудом, забыв про брезгливость, помочиться в собственные ладони а затем помазать зловонной жидкостью обгорелые места на его коже. Тогда страдания чуть затихали и сержант, приоткрывая даже левый глаз, начинал говорить, смотря на Соболева с легким уважением и благодарностью.
Откуда ты? Браток? спросил танкист вначале, еле ворочая языком и кусая ссохшиеся губы.
Младший лейтенант Соболев, 621-ый штурмовой авиаполк, зовут Евгением, он отвечал шепотом, как бы прислушиваясь к тому, что творилось в сенях над ними.
Старший сержант Петро Мацкевич, 23-я танковая бригада. Это не твои фрицев у Ольховатского леса вчера покрошили, часом? танкист смотрел с такой спокойной искренностью, что Женька решил не таится. Понимая, что выдаёт себя с потрохами, он все-таки коротко кивнул и, облизнув кровь с растерзанной губы, ответил:
Это был я, один, и не знаю до сих пор, как это вышло у меня.
Танкист изумленно смотрел на него, мигая измученными глазами.
Я атаковал их один, мою эскадрилью сбили, как, не знаю, будто бы по какому-то наитию их нашёл, накрыл ПТАБами на первом заходе, дальше сбили меня, пояснил Соболев.
Мацкевич хотел что-то ответить, но вместо этого промолчал, и так они сидели, ничего не говоря, почти час. В погребе стояла тишина, но они слышали и гулкие, тихо пробивавшиеся через дерево и грунт стен звуки артиллерийской канонады, как будто возрастающие, и пару раз знакомый стрекот мотора от пролетавших где-то недалеко «Уточек», наших ночных самолетов-разведчиков, сопровождавшийся далекой руганью на немецком и даже стрельбой, и более громкие, ибо шли из избы над ними, пьяные мужские и женский голоса, визгливый смех и ритмичный скрип половиц и мебели, когда, по-видимому, эта тварь Киртичук совокуплялась наверху с кем-то из своих полицаев-подручных. Затем, наконец, снаружи все стихло.
Бежать надо, браток! вдруг тихо, но твёрдо, сказал Пётр. Нас порешат завтра иначе тут.
Куда бежать нам сейчас? обреченно спросил Женька. Мы же ранены оба, не пройдём и десяти шагов, нагонят нас и все. Брат, мы даже вверх не поднимемся. У меня руки переломаны, вся грудина болит, ты обожжен. Лучше просто броситься на них как придут завтра, так хоть убьём пару гадов. Отлетали мы своё, Петя!
Не знаю, Женя, как, но побежим! прохрипел сержант. Пусть и сил нет, но дёшево я не продам свою жизнь им. Подумай сам, браток, у кого мы в плену. Ладно бы немцы, так нет, это наши гады конченые, свою страну предавшие. Мне стыдно им сдаваться. Нет, стыдно!
Он вздрогнул, осекся, дернулся. Боль пришла вновь. Евгений вновь стал прикладывать к его лицу, плечу и груди мокрый вонючий лоскут, оторванный от гимнастерки. Танкист отключился....
Он очнулся вновь только под утро, и не спавший всю ночь Соболев понял, что ни у него, ни у лежавшего рядом на сырой земле человека не осталось никаких сил, энергии, желания, а вместо них только боль, голод, холод и страх неминуемой гибели. И именно в этот момент, когда уже не оставалось никакой надежды и жажды жить, Женька услышал это вновь. Снова, неумолимым ввинченным в затылок ударом, пришедший голос напомнил о себе.
Беги! не терпящим возражений повелением буквально разорвало ему мозг. Беги, вы сможете!
Соболев устало закрыл глаза, стихло все: голос, боль от истязаний, надрывное дыхание лежащего рядом искалеченного танкиста. Он на мгновение погрузился в тишину, тут же прерванную близким рокотом моторов: судя по всему, где-то рядом двигались танки. Затем, очнувшись, как будто вынырнув из белесого тумана, он вдруг понял только одно: тот немец, который его допрашивал, сказал что-то важное, как будто он тоже знал про эти звучавшие у Женьки в голове далекие приказы. Значит, это не бред и не галлюцинация, как он думал, и значит....
«Тигров» было всего восемь. Они вошли в деревню рано утром, посеченные осколками и покрытые копотью, чтобы ждать здесь своих заправщиков. Это было все, что осталось от батальона в 32 машины, весь прошлый день безуспешно атаковавшего русские позиции. У одного танка попаданием снаряда заклинило башню, и он так смешно выглядел, со свернутой влево пушкой, ещё у одного пушку вообще сломало пополам, выгнув вниз. Порядка сотни немцев собрались вокруг, сновали туда-сюда и, ничего особо не делая, нервно поглядывали на юг. Оттуда все ближе и ближе, казалось, что уже всего в паре километров, раздавался гром и какой-то непрерывный гул, нарастая медленно, но неуклонно. Три раза в воздухе, справа и слева, но ещё далеко от деревни, стрекотала авиация, и каждый раз хаос среди солдат только усиливался. Два парня-полицая стояли тут же, тоже ничего не делая, только смотря на все раскрытыми глупыми зенками, один из них нагнувшись к уху другого что-то постоянно шептал, причём одно слово слышалось отчетливо и было повторено несколько раз: