Ну, подвижников, адептов, апостолов, психов. Кого ты там обычно собираешь на бой со мной? Это, кстати, не один из них?
Он вилкой показал в окно. У входа в вокзал, там, где раньше курил милиционер, теперь стоял Петр. Судя по повороту головы, он смотрел на кафе.
Нет, сказал Шумер, в этот раз я решил попробовать в одиночку.
Ну и глупо, сказал мужчина, слизнув языком сметану в уголке губ. Я вспоминаю третий заход. Ты ведь там, кажется, целый состав обратил, да? Пятьдесят четыре на восемь Это же четыреста с лишним человек!
Это была ошибка.
Ну, нет, почему? Ты попытался, ты был в своем праве. Люди тебе верили, шли за тобой, хотели чего-то большего. Да. Только ты не учел, что они изначально слабы. Просто по природе своей, по человеческой. Редко кто из человеческих особей способен на самопожертвование. А уж если самопожертвование несколько абстрактно и необходимо терпеть его изо дня в день
Мужчина печально присвистнул.
Минут пять он задумчиво ел пельмени, не забывая мазать горчицей хлеб и подливать себе водки из бутылки. Глядя на него, потихоньку занялся своей порцией и Шумер. Было вкусно, надо признать.
Ожил станционный громкоговоритель, и невнятные, громкие слова разнеслись над путями.
Слушай! сказал мужчина, промокая хлебом остатки воды и сметаны. А ты не хочешь на них посмотреть?
На кого? спросил Шумер.
На тех, кого ты здесь бросил, сказал собеседник. Не скажу, что жизнь их устроена, но с голоду не пухнут.
Нет, мотнул головой Шумер, потом.
Они ведь тебя любили.
Шумер склонился над тарелкой.
Знаешь, сказал мужчина, я много думал на тему, чего в людях больше, к чему они охотнее тянутся, к добру или к злу, согласись, сакраментальный вопрос, но без него никак. Он почесал лоб мизинцем. Даже для интереса счет вел. Каждый день в два столбика выписывал. В некотором роде с тобой соревновался.
Победил? глухо спросил Шумер.
Не-а.
Шумер изумленно поднял глаза.
То есть, как?
Мужчина бросил в рот последний кусок хлеба.
Ты не удивляйся, ты тоже не победил. Победили серость и безразличие. Да, для меня это тоже было открытие. Люди, в массе своей, оказались серы и безразличны. Чтобы сдвинуть их в ту или иную сторону, как я понимаю, и тебе, и мне приходится прикладывать прорву не всегда окупающихся усилий.
Мои окупаются, сказал Шумер.
Мужчина расхохотался.
Вот чего мне не хватало! Твоей самоуверенности и безапелляционности! Эх, были бы они хоть на чем-то основаны, кроме слепой веры. Впрочем, я о чем? Помнишь же постулат, что якобы дьявол ограничен в средствах и вынужден добиваться того, чтобы человечество губило себя самостоятельно, своими же руками? В том смысле, что он не деятельно участвующая сторона. Ну, как? Там подтолкнуть, здесь уронить зерно сомнения, где-то настроить или шепнуть вовремя сладкую мысль, но все остальное человек делает сам, сам зло в душе растит, сам его лелеет, сам генерирует в окружающую среду.
Он вылил в стакан остатки водки.
А потом я подумал: разве с противоположной, твоей стороной не так? И, представь, по зрелому размышлению оказалось: так! Она тоже ограничена, ей тоже требуется, чтобы человек самостоятельно выбрал, скажем так, путь совести и добра и следовал ему. В светлом уме и здравой памяти. А все почему? Потому что человек из равнодушной чушки способен прорасти только сам, мы же лишь призваны раздуть тот огонек, что в нем зародится, и никак иначе. Ну, может еще затушить, если огонек нам не нравится. Нет, я согласен, периодически мы в силах Вот как ты в третью свою попытку с целым пассажирским воинством. И что вышло? Пшик! Растворилось твое воинство, потерялось в прямом и переносном смысле. Поэтому я предпочитаю тонкие, точечные, почти гомеопатические воздействия. И ты знаешь, ничего не приходится потом исправлять. Человечки сами с собой делают все остальное.
Мужчина одним глотком осушил стакан.
Я хочу это изменить, сказал Шумер.
Его визави улыбнулся широкой, открытой улыбкой.
Всегда пожалуйста. Мне нравится наше противостояние. Не пойми меня неправильно, но я смотрю на твои усилия, как старший, более опытный и более искушенный коллега. У тебя ничего не получится.
Шумер отставил тарелку.
Спасибо.
Собеседник сморщился.
Давай без упоминания в суе нашего общего знакомого. Можно было не говорить ничего. В конце концов, это мелко. Не пристало твоей стороне.
Шумер выдавил кривую улыбку.
Тогда, вот.
Он подвинул монеты к мужчине.
Н-да, посмотрел на них тот, не тридцать сребренников. Но я, знаешь, не брезгую даже малыми капиталовложениями.
Мужчина переправил монеты в карман пиджака.
Тем более, ты почти ничего не съел. Будешь еще? спросил он, указывая на тарелку.
Нет, сказал Шумер.
Что ж, мужчина аккуратно придвинул порцию к себе. Так какие у тебя планы? Или я лезу не в свое дело?
Пока никаких.
Неужели? Собеседник Шумера разглядывал пельмени, словно искал в них гармонический порядок. То есть, мне не готовиться?
Шумер пожал плечами.
К чему?
К тебе.
Я еще не определился.
Ты ехал вообще без плана? удивился мужчина. Знаешь, скажу тебе, это никуда не годится. Ни плана, ни апостолов. Куда ты катишься? Это, друг мой, получается, в твоем неприглядном лице прибыло в Пустов вырождение идеи. А где боевой задор? Где исступление? Где румянец? Где люди с твоим именем на устах?
Тебе же проще.
Это как посмотреть. За тобой теперь придется приглядывать в оба глаза.
Шумер отступил от столика.
Моя квартира цела?
Разумеется! Полы вымыты, герань полита. Шучу.
Мужчина поднял тарелку на уровень глаз. Взгляд его из-за нагромождения пельменей был лукав.
Уже уходишь? спросил он.
А что?
Смотри, как могу!
Мужчина наклонил тарелку и раскрыл рот. Сметана, вода из-под пельменей, сами пельмени плеснули ему в лицо, брызнули на шею и ворот рубашки, пролились вниз потоком, оставляя мокрые пятна на дорогом костюме.
Всего два пельменя успели попасть по назначению в глотку.
Зачем? спросил Шумер, глядя на застывший на носке кожаной туфли кружок теста.
Выкидыш мяса потерялся где-то на полу.
Потому что могу! мужчина прожевал пельмени и захохотал, вытирая нос и губы рукавом. Представляешь? Он раскинул руки. Могу! И хочется!
Счастливо оставаться.
Шумер толкнул двери. Небритая личность снаружи преградила ему путь, на носках заглядывая за спину.
Этот там? прохрипела она.
Там, кивнул Шумер.
Вот урод.
Личность, сплюнув, полезла через ограду к липам и угрюмым собутыльникам, но, зависнув в интересном положении, обернулась.
Слышь, а у тебя деньги есть? спросила она Шумера.
Нет.
И ты урод, констатировала личность и шлепнулась по ту сторону ограды. Здесь без денег никуда, запомни.
Я знаю, сказал Шумер.
Под бдительным взглядом милиционера он пронзил вокзальное помещение насквозь и вышел в город. У широкого тротуара стояли автомобили-такси. Через площадь пестрел журналами киоск печатной продукции. Рядом с ним, как произведение авангардного искусства, тянула вверх и заплетала там, вверху, стальные стойки автобусная остановка. Тут же на рекламном щите Киркоров приглашал на свой концерт в местном ДК.
Шумер вздохнул по отсутствию денег. Без них, конечно, никуда. Но можно ведь и пешком? В ответ на собственный, не высказанный вслух вопрос он пересек площадь наискосок и пошел, забирая влево, дальше, по разбитой асфальтовой дорожке мимо общежития, мимо ларька, распространяющего запах свежей выпечки, мимо длинного бетонного забора, охраняющего груды кирпичей и остов недостроенного здания.
Здесь часто ходили.
Шумер шагал и считал окурки, бумажки и фантики, лежащие по сторонам дорожки. Затем нашел пакет и стал прибирать мусор в него. Сгибался и разгибался, скидывая в полиэтиленовое нутро пивные крышки, обертки, горелые спички, наклейки, кофейные стаканчики, скомканные мини-упаковки сока, салфетки и даже собачье дерьмо.