Его никто не видел. Он делал это для себя.
Очистив метра три квадратных, Шумер почувствовал себя гораздо лучше. Оглянувшись, он с удовольствием отметил, насколько ухоженными стали эти метры. Конечно, бросать такое занятие сейчас не стоило. Три метра это слишком мало. Тем более, для него.
Шумер улыбнулся и, кланяясь каждой мелкой гадости, пошел по дорожке обратно. Глаза замечали, пальцы работали как клешни.
Пакет все принимал безропотно. Обрывки билетов и талонов, презервативы, какую-то пластиковую чешую, снова пивные крышки, целлофан, мокрую, расползающуюся газету, кстати, местную, «За чистый Пустов!», кукольную голову и резиновое колесо от игрушечной машинки все исчезало в нем, словно в бездне.
Добравшись до ларька с выпечкой, Шумер повернул снова и под изумленным взглядом сидящей внутри продавщицы принялся собирать мусор по другую сторону дорожки. С каждым шагом ему все больше хотелось жить и бороться. Возможно, это было следствие внезапной трудотерапии.
Эй! Эй! высунувшись в окошко, окликнула его продавщица. Ты новый уборщик что ли?
Нет, сказал Шумер, разгибаясь. Он поднял руку почесать нос, но увидел черные, в ранках порезов пальцы и передумал. Это я для себя.
Как для себя? опешила продавщица.
Она была женщина пожившая, всякие дела «для себя» у нее прочно ассоциировались с домашней обстановкой, телевизором и отдыхом в Турции.
Хочется пройти по чистой дорожке, объяснил ей Шумер.
Ха! Все равно загадят.
Уберу снова, улыбнулся он.
Делать нечего, проворчала продавщица. Спину продует увидишь. Или вон на шприц напорешься. Здесь этого добра много.
А я уже.
Шумер показал ей каплю, выступившую на кончике пальца.
Тьфу на вас!
Продавщица скрылась в глубине ларька. Шумер пожал плечами.
Он работал где-то с час, складывая в пакет все то, что люди беспечно побросали на землю, проходя дорожкой к вокзалу или от него. Ему думалось, что некоторые мусорили оттого, что в их семьях это считалось нормальным, а другие от самой возможности намусорить.
Шумер остановился. А я не верю в людей, вдруг осознал он. Не верю. Потому и без апостолов. Да, над этим надо работать. Поле непаханое. Только это должно быть обоюдное стремление. Взять хотя бы Диму из вагона
Он поволок пакет, нисколько не увеличившийся в размерах, к стоящему на углу в кирпичной выгородке контейнеру и перекинул через заляпанный железный край. Уже внутри контейнера пакет треснул, будто перезревший арбуз. Бумм! Окурки, бумажки, прочая дрянь ударили из него по стенкам, вспухли небольшой грязной горкой.
Шумер оглянулся. Чистота!
Да, тот же Дима не совсем пропащий парень, способный, оказывается, на поступок, пусть и мальчишеский, детский, от обиды. А не спаси он его от рыжего Коли и «Жана Габена», сделал бы тот широкий денежный жест? И чего в жесте было больше позерства или все-таки излома, проявления души?
Вопрос. Надо работать.
Шумер пересек улицу. Район в виду близости железнодорожных путей и кладбища дальше, к северу, не пользовался популярностью ни у застройщиков, ни у агентов недвижимости. Деревянные дома еще советских времен теснились здесь друг к другу, словно до последнего решили держаться вместе. Выступали единым фронтом против времени и неуклонных перемен. Возможно, полагал Шумер, однажды их всех утянет за собой грозный очищающий и быстрый пожар. Общие дворы с бельевыми веревками, натянутыми на столбах, лавки, щелястые заборчики, выводок низких, крытых рубероидом гаражей.
Заводской переулок.
Шумер углубился в толчею домов, в мир шелушащейся коричневой краски, дощатых мостков, ржавых ящиков для песка, выцветших, тридцати-сорокалетней давности картинок на торцах, предупреждающих об опасности пожаров и спичек у детей.
Звонить 01!
Здесь жили, в основном, старики и старухи. Они глядели из окон, как с фотографий, как из прошлого, некоторые, несмотря на незадавшуюся весну, сидели на скамейках у подъездов, кутаясь в старые пальто, обмотанные платками.
Здравствуйте.
Шумер прошел к дальнему подъезду.
Здрасьте, здрасьте, закивали старухи. А вы к кому это, молодой человек?
К никому. В пятнадцатую, обернувшись назад, показал ключ на шнурке Шумер.
Одна из старух встала.
Вы смотрите, затрясла она пальцем, это квартира не ваша! Жильцы ее померли, а сын у них был исчез.
Я сын, сказал Шумер.
Старуха подслеповато вгляделась. Пальцы ее сложились троеперстием.
Свят, свят! перекрестилась она.
Не похож? спросил Шумер.
А Бог знает!
Вы лучше скажите, как родителей звали, предложила простой тест другая старуха. А то мы милицию вызовем.
Шумер улыбнулся.
Андрей Всеволодович. Зинаида Карповна.
Старухи переглянулись.
А Зина-то разве Карповна была?
Так откуда ж я знаю? Зина да Зина.
Ну уж никак не Карповна.
Скажи еще Егоровна.
Шумер, впрочем, их спора уже не слышал открыв скрипучую подъездную дверь, он шагнул на лестницу, пробежал по крашенным ступеням, хватаясь за толстые перила и ловя ноздрями знакомый с детства кисловатый запах.
Так, справа шестнадцатая.
Дверь слева была такой, какой он всегда помнил. Высокая. Крепкая. Коричневая. С продольными трещинами в филенке, появившимися, когда отцов брат, дядя Олег, попытался по пьяни взять квартиру штурмом. Плечо, кажется, отбил. И еще милицию вроде бы вызывали. Там было форменное буйство.
Шумер вставил ключ в замочную скважину, провернул два раза, слушая замедленную реакцию механизма. Кракк-так.
Появилась небольшая щель, дальше пришлось толкнуть.
На мгновение Шумеру привиделась тень деда, проплывшая через коридор из комнаты в кухню, он услышал приглушенный звон чашки о блюдце, почувствовал запах выпечки, уловил даже мягкий бабушкин говорок, но стоило ему шагнуть с площадки внутрь, в квартиру, как и звуки, и запахи оборвались, сумрак сгустился, и только у простенка острым углом обозначился врезавшийся в половицы серый дневной свет.
Здравствуйте, сказал Шумер пустоте.
Он прикрыл дверь и застыл, вбирая в себя темноту и покинутость квартиры. Провел рукой по обоям и от тумбочки, от вешалки и антресолей над головой повернул к зеркалу. В его памяти где-то здесь был выключатель. Пальцы нащупали пластиковый пупырышек.
Щелк!
Темнота так и осталась темнотой лампочка из патрона в коридоре была выкручена. Шумер, впрочем, не помнил, чтобы делал что-либо подобное. Кто-то заходил? Кто-то производил ревизию? Или это тени деда и бабушки заботливо предохранили дом от замыкания и пожара?
Он вернулся к тумбочке, выдвинул ящичек и среди расчесок, бутылочек лака и тюбиков помады нащупал продолговатый округлый предмет.
Ага.
Потолки были высокие, по большому счету, необходима была стремянка, на стуле или табурете едва ль дотянешься, поэтому Шумер посчитал возможным просто взмыть вверх и с минуту повисеть у короткого провода, вкручивая лампочку в патрон.
Как архангел я висю
Следующая попытка включить электричество оказалась успешной. Лампочка вспыхнула желтым светом, отбросив тьму в углы, за комод, в комнаты. Шумер обежал взглядом пустую вешалку, старые газеты на полу, покосившуюся стопку из нескольких перевязанных веревкой журналов «Новый мир» и принялся разуваться. Отражение в зеркале копировало его движения.
Что ж.
Оставшись в носках, Шумер первым делом прошел на кухню. Половицы поскрипывали под ногами, словно примеряясь к весу нового жильца. А, может, вспоминали, кто он, что он, передавая по цепочке кодированную информацию.
Белела печь. Стол под желтой скатертью у окна украшали трупики мух. Они лежали в чашке и в блюдце, и так, живописными изюминами, там и тут. Штук двадцать. Шумер подставил помойное ведро и вытряхнул их со скатерти. Выдвинул крепкий стул со спинкой, сел, представляя, что так же, лет десять назад, на нем, сутулясь, сидел отец, а до него дед, и это было исключительно мужское место, ни бабушка, ни мама никогда его не занимали, довольствуясь противоположным краем.
За двойными стеклами темнел двор, полный мокрой земли, и виднелась огораживающая этот двор часть забора.