Теперь пора. Медленно, осторожно он двинулся вперед. Руки по швам. Дыхание ровное. Главное ни о чем не думать. Перед глазами мельтешили непрошенные картинки. Вот он ест суп, а половина поселка, затаив дыхание, наблюдает за ним, словно за редким зверем и слушает, как гремит жестяная ложка. Вот лицо старшего брата Эдмунда, снова поселок и тощие дворовые псы, вечно чумазые ребятишки и бабы с тряпками, и угрюмые мужчины, и еще диковатые подростки, а потом белобрысая малявка, шмыгающая носом, в ней есть что-то цепляющее, задерживающее взгляд, затем дорога, нескончаемая дорога, километры лет, исхоженных по земле
Как всегда, это произошло незаметно. Воздух сделался плотным, холодным и стал сворачиваться в комок, как лист бумаги. Что-то коснулось лица, грубо мазнуло по щеке, и он снова услышал этот нечеловеческий шепот, называющий имя. Желудок скрутило в узел, на языке налипла медь, в висках застучало.
Почему каждый раз это происходит как впервые?
Ближайший фонарный столб изогнулся, словно то была резина, а не металлическая труба. Антикварные вензеля растаяли, шары плафонов обмякли, скукожились, столб отвесил нелепый поклон, но тут же выгнулся назад, пьяно мотнулся в сторону, обрел глубокий мазутный цвет, а его окончание набухло и раскрылось новым смертельным цветком, в центре которого загорелись три алых огня. Лепестки оказались острыми суставчатыми жвалами. Из-под основания чудища вытянулись змеевидные отростки с присосками, вцепившимися в брусчатку. Оболочка ощерилась пластинчатыми наростами, наподобие хитинового покрова насекомых.
Все это сопровождалось странным звуком на высокой частоте за гранью слышимости, от которого закладывало уши. Наверное, любое другое создание с обостренным слухом забилось бы в припадке на месте. Но человек оказался не восприимчив.
Химера закончила превращение. Она возвышалась над гостем, плавно покачиваясь вверх-вниз, и три огонька горели из черных недр, сливаясь в одно багровое пятно.
Следующий ход за ним. Толкователь замедлил дыхание перед вхождением в транс. Контакт возможен в особом психическом состоянии, впадать в которое могли только братья из Ордена. Он забыл про тело, отрешился от внешнего мира и раскрыл разум неведомому. Ощущение времени исчезло; там, за гранью, с равным успехом могли бы идти годы или тянуться одна секунда. Что-то шевельнулось, проскользнуло внутрь, растворилось в нем, как капля чернил в стакане воды. Он почувствовал чужое присутствие. Очистив сознание от мыслей, он стал ветром и землей, морем и небом, всем и ничем; и оно просматривало его память, словно размазанную по стеклу каплю раствора в микроскоп; оно читало его жизнь, от рождения, год за годом, каждый прожитый день, просеивало его сквозь себя, как песок, и выбирало, откладывало, классифицировало все, что могло бы взять. Все, что могло бы стать платой за вход.
Потом вернулось зрение, и человек обнаружил себя сидящим на мостовой. Отдышавшись, он воздвигся на ноги. Поискал брешь в куполе; долгожданный подарок, за который потом будет расплачиваться мигренями и неделей бессонницы.
Входа не было.
Человек посмотрел на химеру. Огоньки внимательно следили за ним. Жвала сонно подрагивали.
Удивление его было настолько велико, что не оставило места для разочарования и, уж тем более, страха.
Почему? прохрипел он.
Химера мерно качалась. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Как бы кивая: да, именно. Цена повысилась. Впервые за всю жизнь ему отказали. Скромного подношения оказалось мало. Внезапно что-то сверкнуло меж трех огней, на мгновенье ослепив его. Ощутимый, но легкий ударкак щелчок по носу. Толкователь пошатнулся, чувствуя, как тело наливается тяжестью, а мускулы слабеют. Он пятился назад, шаркая по каменной кладке, а химера все кивала вслед. Онемевшие ноги подогнулись, и отверженный упал, пополз на четвереньках, к цилиндрическому рекламному щиту, чтобы найти там опору. Это длилось вечность, но вот ему удалось привалиться спиной, к тому времени тело потеряло всякую чувствительность, лишь сведенные судорогой ноги жалобно отвечали болью.
Вечер густел. Скоро человек навсегда застынет в сумерках, как доисторическая мошка в куске окаменевшей смолы.
Толкователь смотрел на свои ноги, закованные в пыльные сапоги, и вспоминал. «Добудь нам книгу», просил старик. «В том дворце хранятся тысячи книг обо всем на свете. Принеси нам учебник по физике электричества. Найди пособие по механике. Там есть формулы и уравнения, законы и константы. Там есть таблицы, которые нам так нужны! Мы должны возобновить работу! Пора вставать с колен». Его ступни, замотанные в портянки, истоптаны в кровь, потому что техника сгнила, а знания утрачены, забыты или стерты, лошади вымерли, и мы вынуждены начинать все сначала, собирая по крупицам былое, нас заботливо вышвырнули из городов, а доспехи цивилизации уничтожили, испарили, словно водуза один миг, собрав то немногое в особых местах и накрыв их такими вот колпаками И такие, как он, жалкие одиночки, медиумы, вынуждены скитаться по планете от купола к куполу, являться и раскрывать стражам настежь свое нутро в надежде, что их пустят. И их действительно пускали, позволяя забрать горстку несметных богатств, но в первый и последний раз, без шанса на вторую попытку.
А теперь он потерпел поражение.
Те, в поселке будут ждать. Высматривать на дороге долговязую фигуру с перекинутой через плечо сумкой. У старшины хранилось несколько тетрадей, написанных по памяти, пара романов, снятых под копир с добытых другими ходоками книг, да сильно потрепанный экземпляр Библии. Больше ничего. Потерпевшие кораблекрушение, они с надеждой будут ждать, сидя на отмели времен, они будут ждать вестей, но корабль их разбит, а море жестоко и не прощает ошибок.
Тебе плохо?
Он ничего не видел.
Ты плачешь. Не плачь, не надо.
Кто-то вытер глаза куском ткани. Он смог разглядеть лицо, веснушчатое детское лицо с белыми кудряшками. Смутно знакомое, оно по-девичьи открыто и искренне улыбнулось ему.
Ты плачешь, потому что тебе плохо?
Заговорить ему удалось со второй попыткив первую вышел стон.
Что ты здесь делаешь? он, кажется, вспомнил: та самая белобрысая малявка.
Девочка шмыгнула носом и победно сообщила:
Я убежала из деревни. Пошла за тобой. У тебя красивый шарф.
Уходи отсюда. Здесь опасно. Скорее беги домой.
Я не уйду без тебя. Ты мне нравишься! девочка испытующие оглядела его, потом посмотрела на стража и на здание библиотеки. Это он с тобой сделал?
Не ходи туда! крикнул толкователь. Возвращайся домой, тебя, наверно, обыскались.
Да ну их, она махнула рукой, вынося приговор. Обойдутся. Ты не можешь ходить?
Толкователь попробовал шевельнуть ногой или рукой. Не получилось. Конечности были словно чужие.
Нет, сказал он.
Ты хотел пойти туда?
Да.
А зачем? А, я знаю. Это дядя Алек тебя попросил принести книгу. Она там лежит?
Там лежит много книг, малыш. Но тебе туда не надо ходить. Та штука может сделать тебе больно. Она плохая.
Она тебя не пустила? Может, она меня пропустит? Я ее вежливо попрошу.
О боже мой, тихо пробормотал толкователь. Нет, не надо.
Он попытался объяснить ей, отговорить, напугать. Но упрямая девчонка стояла на своем. Ей надоело спорить. Она развернулась и прыгучей походкой направилась к химере, а толкователь лежал, беспомощный как котенок, наблюдал, как ножки в полосатых чулках отстукивают каблуками по брусчатке дробь, и кричал: стой, стой, стой. Но девочка подошла к чудовищу почти вплотнуютак, что для общения ей пришлось задрать вверх голову. Химера спокойно наблюдала за ребенком, деловито шевеля жвалами и качаясь, словно поплавок в штиль. Толкователь, мокрый от холодного пота, ждал. Вот сейчас пасть схватит маленькое тельце и проглотит Или сделает что-нибудь еще более отвратительное. Он зажмурился, так сильно, что перед глазами закружились радужные круги.
А когда решился открыть глаза, она опять стояла перед ним, довольная.
Он мне разрешил!
Позади, в куполе зияла овальная дыра. Химера вопросительно таращилась на них. Толкователь не верил глазам своим. Однако изумлениепотом. Надо еще раз попытаться совладать со своим телом Безуспешно. Его охватило отчаяние.