Каждую ночь сон приходил все труднее и труднее. Я по полночи ворочалась на матрасе, думая о том, что, судя по всему, совершила очередную глупость. Сейчас мы бы уже были дома. Разошлись бы по разным сторонам, и каждый занялся бы тем же, чем был занят до этогожил своей жизнью. Правда, одно я знаю точнопо ночам, когда ты оставался бы наедине с собой, воспоминания мучили бы тебя, изводили, делали твою жизнь совершенно невыносимой. Днем тебя, конечно бы, донимали мысли о том, что ты знаешь, что где-то трава зеленее и вода слаще, а ты прозябаешь тут. От этого тоже не становилось бы легче. Все равно как ехать на автобусе, совершенно в противоположную сторону, нежели тебе нужно, и понимать, что ты едешь совсем не туда, но продолжать сидеть на своем месте только потому, что ты уже оплатил билет. Я не хочу ехать не туда. Лучше пешком, но в верном направлении. А еще мне становилось все хуже и хуже. Почти как физическое недомогание, я ощущала острую нехватку Никто. За все время, что я заморозила океан, он ни разу не появился, хотя бы для того, чтобы поинтересоваться, какого, собственно, лешего я тут нагородила? Словно ему не было до этого никакого дела, словно стало совершенно все равно, и взорви я тут атомную бомбу, он бы пожал плечами и пошёл дальше по своим делам. А что, это мысль!? Жаль только, что мы с Владом не переносим радиацию, а так было бы весьма эффектно. Этакий звонок в дверь, чтобы разбудить заспавшегося хозяина дома.
Я поднялась и села на кровати, оглядывая иглу. Я уже научилась делать их маленькими, и теперь полок был в двух метрах от пола, как и положено, что несказанно злило Владаон все время опасался задеть его затылком, хотя у него был запас сантиметров пять (ну, может чуть меньше). Наверное, сейчас где-то часа три ночи. Влад и Яшка спали. В иглу было тепло и темно. Костер мы давно потушили, и даже угли давно угасли и остыли. Мне было совершенно не до сна, я даже не прикорнула ни на секундочку. Разум был бодр и засорен мыслям о Никто.
Я оделась и очень тихо вышла на улицу. Мороз сразу же схватился за меня ледяными лапами, и стало совершенно не уютно. Ну и прекрасно. Ну и замечательно. Это мне и нужно. Пусть не будет уютно, пусть не будет тепло. Так, по крайней мере, меньше думается об огромном чудовище, которое стало для меня недосягаемым. Словно Моби Дик, он призрачно маячил где-то далеко, становясь назойливой идеей, призраком который откуда-то, куда не добраться, не заглянуть, управляет моими желаниями как кукловод. Он, чем бы он ни был, смог залезть мне под кожу, забраться в тайный уголок меня и теперь терзал меня, грубо и безжалостно вытягивая нити моей души, сматывая их в клубок и выжидательно глядя на то, как же я поведу себя. Там, где чувства, логики нет. Влад праву меня нет причин скучать по нему и все же, я скучаю. С логической точки зрения я должна бежать от него, а меня все сильнее тянет к нему. Ничем я не могла это объяснить, и уже перестала это делать. Просто фактчем дальше он от меня, чем дольше его нет, тем хуже мне становится. Тоска по нему похожа на жажду, а я словно посреди огромной пустыни без капли воды. Внутри, где-то за сердцем, горела тоска, и пламя ее, синее, жгучее немилосердно жарило мое нутро, и я уже не боялась его гнева за то, что сделала, за то, что ослушалась. Теперь я точно зналая до безумия хочу прикоснуться к темно-серой коже, провести пальцем по узорам, почувствовать тонкую перчатку на своей спине, я увидеть рот, разделяющий на две части, узкое серое лицо безжалостного зверя.
- Чего же ты ждал от меня? Неужели и правда думал, что я уйду?тихо спросила я, чувствуя, как холодный воздух проникает в легкие, согреваясь там.Приходи. Пожалуйста. Я очень хочу увидеть тебя.
Я вглядывалась в безграничную ледяную пустыню, высматривая его образ, рисуя его тело в своем воображении, всей душой желая увидеть глазами то, что так отчаянно просит моя душа.
Его не было.
Я долго стояла и ждала, но он так и не появился. Странно, плакать мне не хотелось, хотя у меня частенько глаза на мокром месте, но сейчас мне просто было невообразимо тоскливо. Внутри росла черная дыра, и она съедала меня изнутри. Я окинула взглядом заснеженные холмы, возвышающиеся на фоне бесконечно-черного неба, и поняла, что мне здесь больше не хочется быть. Пустыня прекрасна, но и для нее должен быть предел.
Я закрыла глаза и притворила в жизнь то, что, как мне казалось, должно было помочь нам как можно быстрее выбраться отсюда. Я вернулась обратно в дом и заснула лишь к утру.
***
Еще с вечера мы оставили несколько бревен для утреннего костра. Чтобы не будить меня (Влад жаворонок, а я сова), Влад запасся водой и чаем (кофе у меня так и не получался, даже растворимый), и, проснувшись, первым делом развел костер и поставил кипятить воду. Он недовольно смотрел, как чаинки окрашивают воду в янтарно-коричневый и думал, что кофе я не делаю намеренно. Это не правда. Я действительно хотела, но каждый раз удивительным образом получался чай, хоть ты тресни. Причем каждый раз разный: черный, зеленый, улун, матэ, крупнолистовой, мелколистовой, ягодный, мятный, с жасмином или бергамотом. Что угодно, только не кофе. Один раз даже получилось молоко. Наверное, по Фрейду это что-то значило, но я не Зигмунд, а потому сие оставалось для меня загадкой. Яшка тоже проснулся и сидел рядом с ним, грея в тепле костра тощие ладони. Они время от времени перебрасывались короткими фразами, вернее, Влад что-то говорил, а Яшка делал многозначительные выражения лица, но по большей части утро проходило в молчании.
Когда голод уже изрядно дал о себе знать, Влад все же разбудил меня. И почему мы не додумались оставить еще и завтрак? Поднималась я тяжело и определенно не в самом радужном настроении. Тоска утром никуда не исчезла, а с еще большим остервенением принялась за мое нутро. Как голодная собака на цепи она грызла меня, да так усердно, словно намеревалась прикончить меня еще до конца дня.
Я собралась с мыслями, теми, что еще оставались, и принялась творить завтрак. В результате мы ели пережаренные до черноты тосты и кукурузные хлопья на подкисшем молоке. Влад понимая, что настроение мое сегодня близко к катастрофе, не рискнул поиздеваться надо мной во весь свой безграничный потенциал, и ограничился лишь просьбой о двух рулонах туалетной бумаги, на случай, если желудок не победит завтрак. Я лишь коротко кивнула, и бумагу сделала. На этом наш завтрак закончился. Мы начали одеваться. Пока шел этот долгий и весьма поднадоевший всем процесс, мы не обмолвились ни словом. Яшка приспособился очень ловко залетать в зимний костюм, а потому вышел раньше нас, но тут же вернулся с глазами как два прожектора, указывая на что-то на улице. Влад немного напугался:
- Что случилось?он начал одеваться быстрее, не сводя глаз с Яшки, но оно только скакало на месте.
- Ничего там не случилось,сказала я, тяжело выдохнув.Я придумала нам транспорт.
Влад удивленно посмотрел на меня.
- Правда?
Я качнула головой, даже не глядя на него.
Влад, все еще глядя на меня, решил промолчать, но по лицу его стало понятно, что он заинтригован. Он быстро натянул на себя обмундирование и вышел наружу. Я не торопилась входить, поскольку знала, что выбор мой так или иначе подвергнется критике Владислава Игоревича, а утреннюю порцию острот моя нервная система сегодня не выдержит, и дело может кончиться руганью. Но время, хоть тяни его, хоть нет, неизбежно выходит, и я вылезла из иглу на утренний мрак.
Влад стоял, засунув руки в карманы куртки, и смотрел на творение моих рук, а Яшка боязливо оббегало вокруг него уже, наверное, в сотый раз. Я встала рядом с ним и громко выдохнула, поднимая в небо клубок белого пара. Некоторое время мы стояли плечом к плечу и молча смотрели на то, как Яшка с опаской подбирался к огромным колесам, словно боялся, что они могут укусить его, обходил огромный капот, с подозрением посматривая на брутальный бампер, и пытался заглянуть в кабину, что, естественно, не получалось, потому как она довольно высоко. Влад задумчиво потер подбородок и сказал:
- Лера, что у тебя вообще в голове творится?
Я лишь пожала плечами. Он, даже не глядя на меня, понял мой ответ и продолжил:
- А почему именно «Урал»?
Я опять пожала плечами и тихо добавила:
- Наверное, в каком-нибудь фильме видела.
Теперь Влад кивнул, всем своим лицом изображая задумчивое «А».