Оставив безжизненное тело слуги Рейха, Яго подбежал к пульту управления.
Стой! Крикнув в устройство, приказал Валерон и все твари, как один, подчинились, остановив наступление, встав смирно, ожидая следующего приказа
Глава пятая. Лампада и ворон
Ближе к глубокому вечеру. Остров Анафи.
«Вот как неделю на острове царит мир. Нет больше привычных тренировок и заданий. Но вместо этого мы разгружаем завалы и помогаем раненым. И больше нам заняться нечем. Только сегодня разве что была боевая тревога.
Из-под земли Яго, брат Данте, вывел не менее трёх десятков странных существ из металла и покрытых гниющих плотью. Я их описывать не собираюсь.
Сегодня я видел Карамазова. Я рад, что они теперь снова с Эмилией и Данте её оправдал. Андрагст, несмотря на все свои дела, заслуживает такого счастья.
Больше всего я волнуюсь о том, с кем я? Этот вопрос меня мучает больше всего на свете.
С одной стороны меня воспитал и вырастил Полк-орден, известный сейчас, как орден Лампады. Я вырос под надзором его лидеров и тренеров. Сам мой дух создан «молотом», «наковальней» и «горнилом» его глубинной сути. Да, пускай, мои слова излишне поэтичны и не подходят для воина, но это так. Я неисчислимое количество раз ходил в атаку во имя ордена и столько пролил крови за него. Эти воспоминания и шрамы, но я привязан душой к нему.
Но с другой стороны я «Ворон». Меня спас тот человек, что величает себя не иначе, как «Вороний Лорд» и ему теперь я обязан жизнью. С «воронами» я ходил в самую важную атаку в своей жизни и с ними мы открыто выступили против безумия Архиканцлера, уже не прячась в канализациях. Впервые я смог свершить возмездие за Рим и что в нём случилось.
Выбор очень сложный и я никак не могу на него решить. Старые клятвы не были расторгнуты, а новые взывали с такой же силой. Всё очень сложно.
Капитан первой роты «Чёрный Клюв» Тит Флоренций.»
Из дневниковых записок в комнате Тита.
Солнце медленно садилось, забиралось за горизонт, как будто проползая под линию, где море соприкасается с морской гладью. И последние лучи златого солнечного диска уже несколько тускловато освещали крепостные стены и древний остров, а его тени становились всё шире и длиннее.
Небесная твердь окрасилась в десятки разнообразных тонов и расцветок. Там, где солнце изволило покинуть небо, всё полотно приняло окрас, воплотившись в золотистые и оранжевые тона, словно кто-то опрокинул златую небесную краску, и она залила участок «мольберта» стал таков. Там, где границы золотой расцветки кончались, начинался алый, багровый горизонт, как будто всё пылает окрест на небе вокруг златого центра. Да, закат расписал небесную твердь, словно кровью. Ну а самые дальние участки становились ярко-фиолетовыми, словно ткань реальности рвётся и новый, иной мир готов прорваться через тонкую ядовито-фиолетовую пелену. И практически у иного горизонта надвигалась тьма. Там уже проставленный умелой рукой творца серебряные звёзды и тьма медленно крадётся, накрывая весь оставшийся мир
Ветер постепенно набирал обороты. Сила становилась такова, что сталкиваясь с каменными преградами, он начинал завывать, как дикий зверь, неся свои скорбные напевы. Песнь ветра окутала весь островок, донося до ушей его жителей старую, как весь этот мир, печаль.
Мороз подбирался ползучей стеной и довольно настырно. Несмотря на то, что летние времена минули, и в свои права медленно вступает зима, тут было относительно тепло, ни взирая на существенные климатические изменения.
Весь пейзаж действительно завораживал взгляд всякого, но вот картины войны слегка портили это ощущениебеспредельной природной красоты, что едва затронута человеком.
Но вот есть один человек, которому всё равно на то, как и что вокруг него творится, ибо только свет и вид уходящего солнца мог заворожить его стонущую и разорванную в клочья душу. Только лучи золотого светила, окружённого десятками расцветок, пленили ледяные остатки, того, что именовалось «душа».
Мужчина стоял прямо в комнате для «сбора советов» или «зале советов» у помещений имелось много названий. На его плечи ложился тяжёлый кожаный камзол. Избитый временем, сделанный специально на заказ, с зияющими дырами после боя, камзол стал вечным атрибутом мужчины, словно воссоединился с ним, по подобию неизменного атрибута. Остальное тело покрывали: тканевые штаны, сапоги из кожи и белоснежная рубаха.
В «зале советов» древние архитектор прорубил большие и широкие окна: метр в ширину и не менее двух в длину, через которые и являлось всё великолепие закатов, ибо это помещение, совершенно небольшое, примыкало прямо к «Великой Библиотеке», и особо не пострадало при битве.
Внезапно раздался шорох за спиной Данте. Уши магистра почуяли его, но вот тело не смело повернуться. Ни одна мышца не дрогнула, чтобы свершить разворот и посмотреть на того, кто позволил себе прийти. Заворожение закатом пленило даже мышцы Валерона.
Я смотрю, ты любишь, когда солнце заходит. Прозвучал немного хриплый голос. Так любишь, что не смотришь на тех, кто заходит к тебе со спины.
Я просто чувствую, когда это друг, а когда враг, господин Дюпон.
Седовласый мужчина, с морщинистым лицом и суровыми чертами лица, облачённый в чёрную военную куртку, сапоги, уходящие практически под коленку, штаны из крепкой ткани и кожаные перчатки, покрывавшие рукава.
В одной комнате сошлись две истории и две легенды. Каждый из них командовал своими орденами на протяжении десятков лет и знал уже все моменты и стили словестного фехтования, но сейчас никто не собирался говорить ради того, чтобы извлечь важную информацию, как на задании. Здесь есть место прямых и односмысленных разговоров, а не лукавства и потаённости.
Лампада и Ворон оказались в одной зале. У каждого из них своя история, что стала их сутью, им и создав уже нарицательные имена, так же оставив и свои шрамы на истерзанных душах.
Так зачем вы пришли сюда? Полилась холодная безжизненная речь. Не ради ли того, чтобы насладиться этими видами?
Мне интересно, как магистру, что в них такого, что такой человек, как вы, не способен оторвать от них взгляд.
В речи Дюпона Данте почувствовал некий странный фундаментализм и нетерпимость, как будто древний религиозный фанатик встретился с лёгким проявлением греха.
Это долгая, мрачная и очень личная история, которую я сейчас излагать не собираюсь.
Ох, если это история, то это интересно, а если это что-то личное, то это в двойне интересно. С неким практически неощутимым безумием, заворожением и маниакальной страстью прозвучали слова Дюпона.
Вы же не базарный сплетник, чтобы вы интересовались личными историями чужих людей или их выслушивать. Давайте просто поговорим о деле, которое вы хотите обсудить.
Дюпон на секунду примолк. В его мыслях вновь стали мелькать помыслы здравомыслия, а не полубезумного наваждения и мужчина выдал вопрос с более спокойным тоном, оставив маниакальный тембр:
Как вы собираетесь победить огромную империю? Как можно сокрушить систему, которая перемолола не одну тонну судеб, обратив в их мрачную пыль? Я не могу понять одного: как разум одного человека, способна воевать против тоталитарной машины, умничающая и порабощающая сотни тысяч человек.
Ни одна мускула на лице магистра не дрогнула, лишь губы хладно шевелились:
Это ты о моём разуме?
Да, о твоём. И сменив тон на недовольный, Ульрих изложил суть своего негодования. А почему ты отпустил военную преступницу?
Тебе отвечать в произвольном порядке на твои вопросы?
Как того захочешь.
Ну что ж, мой не верящий товарищ, тогда слушай. Я должен был освободить Эмилию. Она не виновна в том, что сотворила.
Она же предательница! Возмущённо воскликнул Дюпон. Она убивала твоих же воинов.
Да, ты, несомненно, прав. Убивала. Но Эмилия это делала, не потому, что могла или хотела, а потому что не имела морального права поступить по-другому. Те люди, с которыми она связывает жизнь, оказались в опасности. И ей просто пришлось пойти против ордена. Не она стала его погибелью, но сотни других отступников, которые променяли наше воинство на красивые идеи.