Ты зазналась, Агния! Есть у тебя талант или нет, тебе никогда не стать фамильяристом! Для этого ты должна семь лет учиться в особой школе. Без этой подготовки ты можешь устроить катастрофу! Вспомни: когда ты была маленькой, тебе же нравилось изображать со мной дома.
Потому что это была единственная возможность провести с тобой время! Но ты всегда знал, знал, что я люблю рисовать, и не отдал меня в школу фамильяристики только потому, что хотел, чтобы я продолжала ваше дело! А хочешь, скажу, что я думаю о вашем с мамой деле? Вы бездумно изводите малахитовую траву, строя дома для богачей: никто из простых кинокефалов не может позволить себе ваши особняки! А я всё равно куплю себе малахитовую кисть и буду изображать фамильяров!
Если ты не окончила школу, Терция-Терра не выдаст тебе разрешение на малахитовую кисть. Все малахитовые кисти, как и малахитовые краски, находятся под строгим надзором у Кабинета. Если только ты, обойдя закон, купишь кисть из-под полы и сама станешь преступницей. Ты не ходишь в академию, проводишь время за своими рисунками, сидя в кафе, из дома начали пропадать вещи. Я уже не знаю, о чём думать, Агния. Говори, куда ты потратила деньги?
Я ни на что их не
Я чую ложь. Не ври мне. Если я сейчас подойду к шкатулке и увижу, что в ней нет цепочки
Папа, поверь мне на слово, уговаривающим тоном произнесла Агния. Тебе мало моего слова?
После того, что я узнал о своей дочери? Что я увижу, если открою шкатулку? Говори правду, Агния!
Цепочку с камнем из малахитовой травы.
Я могу? отец указал тонким пальцем с выпирающими, толстыми фалангами сухощавой руки на шкатулку, стоящую на комоде.
Агния молчала, но её выдавали подрагивающие губы.
Отец аккуратно собирал листы рисунков, прокладывая себе путь к шкатулке. Когда он открыл её, то увидел россыпь золотых колец, любимые серёжки дочери с изумрудами, точечные пёстрые переливы всевозможных драгоценных камней, как на картине пуантилиста, а сверху лежала изящная золотая цепочка с падающим слезой камнем размером с миндаль. Отец смёл украшения в ладонь и подставил их под льющийся из окна солнечный свет, который в этой сцене играл свет лунный.
Умница, дочь. Я горжусь тобой. Рисуешь ты хорошо.
Отец вытащил из кармана пиджака кисть и нерабочим концом с ластичным гелем уверенными, частыми движениями бесследно стёр украшения. В солнечных лучах осталась лишь его раскрытая, пустая ладонь.
Так я и думал. Или ты всерьёз решила провести художника моего уровня? Ты правда полагала, что я не сумею отличить подделку от настоящей вещи? Тыбесталанная, бездарная лгунья! Признавайся, кого ты попросила изобразить драгоценности малахитовыми красками?! Нет, ты не могла, тебе бы не хватило таланта изобразить их самой, даже если бы у тебя была вся палитра малахитовых красок! И даже если бы у тебя была малахитовая кистьтебе бы снова не хватило таланта! Ты не достойна учиться даже в академии, ты
Он топтал, раскидывал ногами рисунки Агнии, те, что поднимались в воздух, хватал на лету и бессердечно рвал их, комкал и снова рвал; лис-кинокефал выкатил глаза, его охватили неистовое безумие и горькая, заглушающая голос разума обида за дочь, а дочь тянула его за рукав, захлёбываясь рыданиями, и кричала:
Отец, не надо, прошу тебя, не надо!
Не надо?! рычал лис-кинокефал, щёлкая у неё перед лицом белыми, как соль, зубами и выкатывая исчерченные красными чёрточками глаза. Агния никогда не видела его таким: он уже не был тем сдержанным и обходительным кинокефалом; она опасливо, вполсилы, пыталась удержать отца за рукав пиджака, с диким страхом силясь распознать родное в незнакомых глазах. Надо, Агния! Ты наказана! Я презираю твоё творчество! Тебе никогда не стать
Отец, там кисть, там!
Хруст, отчетливый и роковой, какой бывает, когда ломается кость. Свет, невыносимо яркий и ослепительный свет озарил комнату. Со звоном выбило окна. На долю секунды всех зрителей бросило во тьму, а потом вернуло обратно в комнату.
Агния лежала на полу в той позе, в какой она упала на ложе, в которое превратился тигр-отшельник, часто моргала, прогоняя из слезящихся глаз ошпаривший их свет. Поднятые взрывом под потолок листки, стройно выгибаясь в полёте, ложились на неё. Агния подняла голову, как-то отчётливо и отчаянно выдохнула, и слёзы опять разбились об её слипшиеся ресницы, размыливая страшную картину: отец тоже лежал на полу, ногами к ней, и в подошве его лакированных туфель торчал обломанный стержень кистиосколок малахитовой травы, а рядом с расколотой кистью красной змейкой ползла по разметённым рисункам кровь.
Снова заклубился рыхлый тумандекорации сменились на больничную палату. Началось второе действие.
Агния сидела на больничной койке, опёршись спиной о подушку и обняв руками поджатые к груди ноги. На другой, пустой, койке, со строгим, ненастоящим лицом, будто его свело судорогой, подёргивая острым подбородком, сидела, приосанившись, лисица-кинокефалка в чёрном платье и с жемчужным ожерельем. Надменными, холодными глазами она оценивающе смерила Агнию, глазами, в которых не наступала оттепель, даже когда лисица-кинокефалка в траурном платье улыбалась фальшиво-доброжелательной улыбкой: просияет в них обманчивый блеск радушия и вскоре погаснет. Высокомерный, сухой, как апельсиновая корка в шкафу, голос прервал тишину:
Твой отец в другом корпусе. Пока ещё живой. Не изъявишь желание навестить его?
Нет.
Агния, ты ведёшь себя неподобающе.
А подобающе чему я должна себя вести? спросила Агния. Я не хочу навещать его не потому, что я не хочу видеть его. Причина в другом.
Может быть, соблаговолишь мне её озвучить?
А вот этого я уже не хочу. Прости.
Ты не у меня должна просить прощения Ну как ты могла, Агния? Если бы ты только знала, что мне стоило спасти тебя от А-строга. Приобретение и незаконное хранение малахитовой кисти
Что, дорого вам ваша дочурка обходится? Зачем ты пришла? Чтобы осыпать меня упрёками или поддержать?
Откуда ты вообще её взяла? У кого купила? Мне так страшно за тебя, Агния Такой позор для семьи. И давай не будем говорить о том, во сколько нам встала твоя выходка. Это был предпоследний раз, когда я выручала тебя.
А будет и последний? со слабой улыбкой проговорила Агния, взглянув на мать. Мать на дочь не подняла глаз.
Будет. И будет он здесь и сейчас.
Она поставила рюкзак к ногам Агнии.
Зачем он мне, мама? Доктор сказал, что меня завтра выпишут.
Загляни в рюкзак.
Агния неуверенно протянула к нему руки; молния с предрешающим жужжанием расстегнуласьрюкзак был наполовину забит крупными листьями сильфий.
Что это? захрипела Агния.
Тебе на первое время. Вещи можешь забрать в любой момент, даже если я буду на работе. Желательно, когда я буду на работе.
Вы что, выгоняете меня из дома? Агния привстала, продавив ладонями матрас.
Агния, пожалуйста, не повышай голос! Ты знаешь, как я не люблю, когда повышают голос.
Отец в курсе, что ты выгоняешь меня из дома? голос Агнии стал обычен и равнодушен.
Отцу лучше об этом не рассказывать, мать особо выделила это «не». Ему сейчас нельзя волноваться. Будет желание, навести его и расскажи сама. Думала, говорить тебе или нет: он очень хочет увидеть тебя. Он умирает, Агния, мой Грегориголос матери сорвался, она облепила лицо руками и пустилась в плач, между словами противно хлюпая носом. Малахитовая болезнь. Неизлечима. Можно лишь выиграть время, и толькомать снова поперхнулась рыданиями. Вот до чего довела нас твоя безалаберность, дочь. Ты убила моего любимого мужа и собственного отца.
Мать сорвалась и, уже стоя в дверях, не оборачиваясь, так и не взглянув на дочь, скупо выговорила:
А я видеть тебя не желаю. Живи своей жизнью, как хочешь. Никто тебе больше не помешает портить её. Из архитектурно-изобразительной академии ты, конечно, отчислена. Я могла бы попросить за тебя, но мне почему-то думается, что тебе это самой не нужно. Прощай, Агния.
Агния не встала, не побежала за матерью, хотя понимала, что видит её в последний раз; она протянула ноги, сжимая в дрожащих от обиды и злости пальцах рюкзак с откупными и не решающими сейчас совершенно ничего сильфиями, изо всех своих сил сдерживая слёзы под тусклым приглушённым светом больничных ламп.