Я выложил ему всё как есть, на духу, и даже про Ермина рассказал. Мясник кивал, постукивая ребром монеты по столу. Я понял, что этот наш встречный ему знакомнутром почувствовал, хотя дядька и не выказывал свои чувства, и даже мой вопрос «Вы его знаете?» оставил без ответа.
Так как мой собеседник молчал, то я не удержался и спросил: мол, как же так, вот Вы сказали, что наша армияв поле, а наш десятник Шпыняй, тем не менее, тут, в городе? И ещё на нас клевещет. Как такое понимать?
Вот что, парень, ответил мне Мясник. Доверия к вам никакого нет и быть не может. Для начала получите свои двадцать плетей за дезертирство, а потом будете на подсобных работах. А про золотишко помалкивайесли ценишь свою мелкую и ничтожную душонку ну хотя бы в грошовую монетку
Когда я шёл назад в камеру, провожатый ткнул меня кулаком между лопаток:
Повезло вам: вчерась троих таких же, как вы, повесили, шпиёнов. Один ногами долго дрыгал, сердешный. Плакал ещё перед смертью, зараза: мол, мать с ума сойдёт
Вот так я и заработал свои первые военные шрамы Отделали нас знатно: мы потом сутки отлёживались. С тех пор я к своей шкуре начал относиться гораздо бережнее.
Нас продолжали держать в этом же тюремном подвале. Каждый день спозаранку нас выгоняли на работы: чистить городскую конюшню, рубить дрова для костров на питание гарнизона. Как оказалось, Шпыняй сидел в камере, почти по соседству с нами, и его гнобили куда как сильнее нашего: он даже чистил нужники. Мы с ним не общались, и набить ему морду оказалось невозможным: мы работали в разных местах и не имели возможности свободно ходить там, где нам хотелось, поэтому встретиться и «поговорить» с ним никак не получалось. Так, иной раз Малёк покажет ему жест неприличныйи топаем каждый на своё заслуженное место.
Кстати сказать, в конюшню привели наших трофейных лошадей. Мы их сразу узнали, по нихельской масти. По мордам коней пока различать не умели, но где бы вдруг взялись в городе четыре статных нихельца, как не от нас??? Мы сдуру похвастались, так нас конюх отругал, как непутёвых мальчишек: коней к нему привели взопревших и нечищенных. И ведь нам они принадлежали меньше суток, а мы ухитрились так их измучить своей неправильной ездой, что бывалый конюх только диву давался.
Я как нутром чувствовал, что умение обращаться с лошадьми мне обязательно пригодится, и поэтому выспрашивал у этого мужика все правила. Он, сам небритый и вонючий, полусгорбленный, общался со мной очень неохотно, сквозь зубы, но я старательно чистил коней, подносил им воды без приказа, т. е. делал то, что мог и не делать, и этот замкнутый мужик немного смягчился, хоть и продолжал не доверять «тюремщикам». Вскоре я начал и седлать коней, под привередливым присмотром.
В тюрьме главноесохранить человеческий облик при ежедневных унижениях. Нас с Мальком старались лишний раз не трогать, зная, что мы можем и очень сильно обидеться. Но даже при таком привилегированном положении каждый день доставлял нам неприятности.
Самое понятноенехватка еды при тяжёлой работе. Подметая улицы, мы невольно провожали взглядом корзинки кумушек, идущих с рынка. В голове всё мутилось, честное слово, разве только голодной слюной на дощатый тротуар не капали! Некоторые нас жалели: бывало, сунут пирожок и торопливо семенят дальшене положено кормить арестантов. У нас до вечера сил терпеть не было никаких: мы ломали полученное угощение пополам и торопливо запихивали себе в рот. Иначе нельзя: если какой прохожий офицер или стукач увидит, что узники не работают, а пироги хаваютвсё, и охраннику нашему влетит, и нас бить будут. Поэтому поспешать надо с едой, не раздражать охрану, которая тоже не самый лютый зверь, и как бы «не замечает» лишнего.
При работе на конюшне никаких сердобольных кумушек мимо не хаживает. Мы там и овёс жевать пробовалине идёт в горло, зараза! Слишком остистый. Как кони его жрутбольшая загадка Рубить дрова для кухнинеплохое занятие, но и там, кроме объедков и остатков, тоже ничего не дождёшься. Мы уже и такому стали рады, и в отбросах копались, не гнушаясь, как бездомные бродяги.
Такое питаниеунизительно: у тебя невольно развиваются суетливые движения, появляется вороватый взгляд, ты начинаешь горбиться, как будто постоянно прикрываешь что-то от чужого глаза. И вот это дополняется ещё и криком целый день: подъём, на выход, быстрей давай, шевелись, кончай работу! С прибавлением оскорбительных фраз, естественно. Неудивительно, что Шпыняй стал такой мелкой задрыгой и опустился.
После такой работы я каждый вечер восстанавливал свои душевные силы с помощью особой гимнастики Учителя, с благодарностью его поминая. Малёк не понимал, зачем я это делаю, и мне приходилось буквально насильно тянуть друга из повседневного жуткого омута, спасая от деградации, чего он не понимал. У меня не получалось на словах объяснить ему, зачем нужно спасать душу (я и сейчас красиво говорить не умею, а мемуары мои пишет на самом деле моя дочка Мелениту неё язычок хорошо подвешен, как у мамы). По крайней мере, мы с Мальком в нашей тесной камере почти ежедневно тренировались, уже на полном исходе физических сил.
Иногда мы работали вместе с другими заключёнными, на колке дров тупыми топорами. Они не доверяли нам не меньше, чем конюх, и разговаривали неохотно, но всё же нам удалось из них вытащить кое-какие нужные сведения. Да, они тоже служили в нашей армии, но только в других полках. Почему оказались в тюрьме? так армия разбита, а умирать неохота: вот и пошли назад, а тут нас дезертирами обозвали. Почему тогда Мясник говорит, что армия ещё сражается в полях? а ты ему верь больше, тыловой крысе: он тебе порасскажет. Если армия разбита, то почему Гренплес не взят до сих пор? а нихельцы нам про свои планы не докладывали. Они сейчас, небось, возле столицы, а этот городишко никуда не денется. Захотятвозьмут. Значит, не хотят пока. Силы берегут.
Пообщавшись с товарищами по несчастью, я догадался, что мы повели себя как распоследние олухи. Нам нужно было не мотаться по бескрайним полям, а изо всех сил искать свою армию, и найти её как можно быстрее. А нас Нечистый занёс аж в Гренплес! во многом благодаря тому «странному страннику» (будь он трижды неладен!), который сказал, что тут нихельцев нет. Надо было пересилить свою боязнь и идти в деревниузнавать тут новости. Да, могли нарваться, попасть в плен или бесславно погибнуть. Но армия сильна только в том случае, если её солдаты не болтаются чёрт знает где, а стремятся быть рядом друг с другом. То, что Шпыняй не вдолбил нам эту науку со времён воинской учёбы, оправданием служить не могло: у каждого своя голова должна быть на плечах.
Эх, это какими же мы были величайшими идиотами: припёрлись в глубокий тыл и давай требовать отпустить нас в армию, воевать! Мда, Мясник, небось про себя ухохатывался, глядя на таких придурков Армию не в тылу искать надо, а впередитут он полностью прав.
Сделанного назад не воротишь, а жить дальше как-то надо. Дни шли за днями, и ничего не менялось: нас всё также гоняли на подсобные работы и плохо кормили.
Я не мог не замечать, что в город постоянно приходят груженые телеги, с которых мужики бегом стаскивают тяжёлые мешки с крупами и таскают в огромный каменный амбар. Как не заметить, когда нас самих иногда заставляли эти проклятые подводы разгружать?! Полуголодные, мы едва-едва держались на ногах, качаясь, когда таскали эти мешкив глазах темнело от неимоверной натуги.
Такие обозы оставляли после себя весьма зримые следы присутствия: конские кучки по всей улице и лужи воды, разлитой из городских колодцев: коней, стало быть, поили. Иной раз, видя эти явные признаки и не занимаясь разгрузкой, я невольно ликовал в душе: без нас обошлось!
Приезжали в город и одиночные путешественники: они оставляли коней в городской конюшне, у нас на глазах. Если это были военные, то они и уезжали обратно на них же, а штатские могли взять и другую лошадь, если их собственная оставалась ещё неотдохнувшей, а они очень поспешали. Конюх учил нас, что взмыленную лошадь ни в коем случае нельзя поить холодной водой, а только протирать тряпкой. Они, дрожавшие и поводящие боками от тяжкого дыхания, жадно вдыхали одуряющий запах воды с наших рук, шевеля ноздрями и тяжело фыркая.