Но, раз в город свободно заходят и выходят, то, стало быть, и осады нет? И дороги безопасны? Простодушный Малёк такие тонкости не понимал, и только кивал, соглашаясь.
Гренплес чем-то напоминал столицу: тут точно так же вечерами гудели солдаты в кабаках, и слышался хохот развесёлых девиц. Но нам было суждено валяться на тюремной соломе и только завистливо слушать все эти звуки ночной жизни да убирать блевотину с улиц по утрам. Ну, ещё на девиц прохожих жадно поглядывать, обсуждая меж собой их выдающиеся достоинства и прелести. А они от нас свои носики воротили. И ведь не объяснишь им никак, что не последние мы трусы, и пятерых нихельцев убили! А-а-а-а, да что теперь вспоминать про это
Я жадно ко всему прислушивался и присматривался. Но смог понять только в общих чертах: положениеаховое, нихельцы наступают и захватывают всё новые земли. Кто защищает Гренплес: наша армия, или какая-нибудь другая? уточнить оказалось невозможным.
И мы дождались-таки своего часа: в город пришли остатки нашей разбитой армии. Улицы оказались запружены повозками, лошадьми и просто солдатами, сидевшими прямо на мостовой и справлявших большую и малую нужду, не отходя далеко. Запылённые уставшие лица, иссечённые ручейками пота, полупустые глаза измученных людейи даже офицеры не орут, как дурные, а слоняются как тени потерянных душ, такие же утомлённые. Громко стонут и бредят раненыеи кровь, всюду кровь, даже на тех, кто вроде бы сидит среди уцелевших: она проступает сквозь их грязные повязки, она пропитала тёмными пятнами кожаные доспехи, небрежно оттёртая. Даже воздух быстро напитался её запахом. Жадно пьют люди и коникажется, из одних и тех же ведер, проливая холодную, оживляющую воду, стекающую в мутные лужицы, окрашенные той же кровью. Пока армия напилась, к запаху крови, пота, кала и мочи примешался запах пролитой влаги из-за мокрой пыли и кожи, а все городские колодцы оказались вычерпаны досухадаже последнюю мутную жижу выхлебали, выплескали себе в разгорячённые лица.
Всю ночь мы слушали команды и крики: людей и телеги распределяли по дворам, кому-то отрезали руку или ногу, отравленную гнойной горячкой. А поутру нас распределяли по работам совсем не так
Перед нашей нестройной шеренгой нарисовался сам Мясник! Прошёлся, переваливаясь, туда-сюда, демонстрируя плотно обтянутое доспехом деловое брюшко, начищенные медные пластины на груди со сложным орнаментом и начал речь:
Ну, что, голуби мои сизокрылые, пришло для вас время искупить свою вину кровью. Хватит вам прохлаждаться, пора вспомнить, что высолдаты Его Величества. Вас разделят на два десятка и включат в состав армии. Но, пока себя не проявите, будете числиться в штрафных списках. Ну, подходите по одному: Отечество ждёт вас! и он широко махнул рукой на стоявший во дворе стол, за которым восседал незнакомый нам писарь, вооружённый бумагой и чернилами, как будто приглашал всех нас на щедрое угощение. Кто записалсятот идёт в караулку и выбирает себе оружие Что стоите? а ну, бегом марш!
Шеренга рассыпалась, и новопризванные штрафники шумно бросились к столу, толкая друг друга. Нет, конечно, они не стали за время отсидки горячими патриотами: просто правильно сообразили, что записавшийся первым будет выбирать себе оружие тоже первым, и, возможно, получит что-то более лучшее, чем следующий.
Вот если бы вы ещё так воевали, с такой же прытью, то тут и не сидели бы, поглумился изумлённый Мясник нам вдогонку, едва не сбитый с ног бегущими.
С ним никто не поспорил. И даже мы с Мальком не стали требовать вернуть нам отобранное нихельское оружие, а стояли в общей очереди, покорные.
Да уж, оружие нам дали Одно слово только. Щиты без окантовки и тупые ржавые мечи, глядя на которые хотелось плакать, а не сражаться. И ещё вдобавок назначили десятников, глядя на которых, невольно начинаешь думать о Шпыняе как о милом дядечке. Кстати, Шпыняй, разумеется, тоже оказался в числе рядовых иблагоразумно! не в нашем десятке. Малёк ухитрился-таки пнуть его по заднице, но Шпыняй стерпел и не стал разводить скандал, а я оттащил приятеля от греха подальше и строго-настрого запретил трогать гниду, ибо нам тогда как раз не хватало ещё обвинения и в уголовщине.
Стройся! Стройся! заорали новые командиры, без смущения пиная отстающих. Я вас научу воевать, трусы!
Умеем мы воевать, тихо сказал Малёк, но его услышали, и прямо напротив него нарисовался наш десятник, побагровевший от крика:
Ты что-то сказал, придурок?! Повтори, что ты сказал!
Мы умеем воевать! сказал Малёк уже громко и внятно. И врагов не боимся!
Хорошо сказал, мелкий. Я буду звать тебя Мелкий. Ты понял?!
Понял.
Ты как отвечаешь, придурок?! Вам тут совсем мозги отшибли?! Нужно отвечать: «Так точно, понял»! Повтори, Мелкий!
Так точно, понял! Малёк тоже поумнел за последнее время.
Нале-во!
Солдаты, впервые в жизни вставшие в один десяток, кое-как повернулись налево, стукая соседей щитами и запинаясь.
Все за мной! Овцы драные
Мы послушно потопали за своим новоявленным пастухом.
Нас расположили возле городских ворот. Наш десятник, которого мы прозвали Бараном (если мыовцы, а оннаш вожак, то как его по-другому назвать? Да и туп он был, как пробка, служака рьяный, с крепким лбом.), заставил нас несколько раз по команде забегать на парапет и спускаться вниз. Впрочем, второй наш «штрафной» десяток тоже побегал на парапет, так что нам плакаться не пристало: другим тоже досталось.
Наконец, нашим бравым командирам надоело глотки драть, и они, присев в тенёчке под городской стеной, закурили трубки. Все затенённые места оказались давным-давно заняты солдатами местного гарнизона и прибывшими из отступившей армии, так что мы были вынуждены расположиться на солнцепёке, на дороге, ведущей из города и перекрытой сейчас воротами.
Да уж: в столице эта дорога проходила сквозь башню, и поэтому имела двойные воротана входе и выходе из башни. Между ними ещё и решётку чугунную можно было сбросить, при необходимости. Тут же стояли одиночные двухстворчатые ворота, пробив которые, враг сразу же ворвался бы в город.
Над воротами имелся каменный парапет, на который мы, собственно, и бегали. Он имел зубцы для прикрытия защитников и опирался, подобно мосту в форме полукруглой арки, на каменные столбы, примыкавшие к стенам и к воротным опорам. Эти столбы имели ступеньки, по которым можно было забраться и на воротный парапет, и на стену. А ворота тоже были сверху полукруглымикак раз по форме арки-парапета, их створки при открывании проходили ниже, не задевая этот каменный помост.
Когда мы бегали туда-сюда, я успел увидеть и камни, уложенные на парапете возле зубцов, и нихельские разъезды, маячившие далеко в поле.
Вот гады, кружат, как шнырги, сказал я, пытаясь заточить меч подобранным на дороге камнем или хотя бы сбить с него ржавчину.
Малёк злобно сплюнул на свой меч и тоже взялся тереть его камнем вдоль острия:
Ничего, пусть сюда сунутся. Все зубы повыбиваем.
Едва ли нам придётся этими железяками махать. Нас взяли для того, чтобы мы камни с ворот кидали, когда их ломать начнут.
Ладно, покидаем. Учитель нас такому не учил, но ничего. Покидаем,- ответил Малёк, не переставая шуршать точилом.
Ты, это, Малёк Осторожнее нам надо быть. Тех, кто ворота ломает, лучники прикрывать будут, как пить дать. Нашпигуют нас стрелами, как гусей гречкой. Нас нарочно над воротами поставилине жалко. И ни шлемов не дали, ни доспехов. Мы смертники, Малёк!
Он прекратил своё занятие, помолчал, потом подбросил камень в руке:
Нет. Не может всё так закончиться. Не верю я. Мы ещё поживём.
И опять принялся точить оружие, вроде бы даже не расстроенный.
«Воин никогда не должен думать о близости смерти, заговорил со мной Учитель. Даже тогда, когда окружён врагами, и нет выхода. Очисть свой разум ото всех мыслей, кроме тех, что нужны для боя. Мы никогда не можем знать точно, когда умрём и от чего. Я знавал такие ситуации, когда люди должны были непременно погибнуть, но оставались живы. Так зачем же заранее ослаблять свой дух ненужными размышлениями? так ты обречён умереть совершенно точно.»
Я глубоко вздохнул и закрыл глаза. Однако, в тот день мне не суждено было очистить свой разум согласно мудрому завету.